Читать интересную книгу Таежная месть - Евгений Сухов

– Теперь она уже никого не будет есть.

Медведица лежала, вытянувшись во всю длину. Из раскрытой пасти вывалился язык, и оставалось удивляться его невообразимой длине. Я подошел к валежнику и, откинув сучья, выудил из глубины за шкирку медвежонка, негодующе заурчавшего. От бессильной ярости он извивался, пытался вырваться, проявлял нешуточную агрессию и всерьез пытался дотянуться до меня когтистыми лапами.

– А это, оказывается, медведица!

– А ты сразу разве не понял? – заулыбался Аркадий. – Посмотри, какой у нее сволочной характер. Едва вылупилась, а уже на мужиков голос повышает. И как тебе такая питомица в твой вольер? Возьмешься за воспитание?

– Возьмусь, – согласился я.

– Как назовешь?

– Машкой будет!

– Почему Машкой? – удивился Аркадий.

– Помнишь у нас в поселке Машка жила. Вся из себя фифочка такая. У нее тоже сволочной характер был.

– Кажется, ты был к ней неравнодушен.

– Помню, что измывалась надо мной. Вот это было! Кстати, все забываю спросить, а где она сейчас?

– После школы уехала в город, училась где-то в техникуме. Там познакомилась с каким-то парнем. Вышла за него замуж. Приезжала как-то с дочерью…

– Изменилась?

– Не особенно, – пожал плечами Аркадий. – А насчет характера ты прав, сволочной у нее был характер! А что будешь с медвежонком делать?

– Пускай пока поживет у меня в вольере, а там определюсь. Может, в зоопарк передам… Фому нужно везти в поселок, не оставлять же его здесь.

– А как же прокурор? – обескураженно спросил Аркаша.

– А что тебе прокурор?

– Спрашивать будут, почему тело перенесли.

– Пока сюда все эти прокуроры приедут, от тела ничего не останется, звери его просто по кускам растащат!

– А если прикопать и уйти? – несмело предложил Аркадий.

– Не по-христиански как-то человека в лесу одного бросать… А потом от медведей все равно не спасти. Раскопают и сожрут!

Аркадий кивнул, соглашаясь.

– Это верно.

– Сделаем вот что, давай вырежем у медведей желудки и отдадим все это на судмедэкспертизу. Пусть они посмотрят, изучат, что к чему. Поймут, что это не убийство.

Аркадий покачал головой:

– Тут одного взгляда достаточно, чтобы понять, что это не убийство. Какой бы ни был изувер, так он при всем желании не сделает того, что медведь натворил. Вон какие следы от когтей остались, все тело исполосовал до самых внутренностей. Не вурдалак же его какой-то так рвал!

– Не вурдалак, конечно, – согласился я. – Донесем Фому до моей избушки, а дальше отвезем в деревню.

Быстро соорудили носилки, уложили на них Фому (точнее то, что осталось от его большого и сильного тела), сложили в мешок вырезанные медвежьи желудки. Потом я привязал себе к поясу медвежонка, бестолково рвавшегося и пытавшегося освободиться от привязи, и мы затопали обратно.

Ноша была тяжела, и не только в руках! Тяжелее было на душе, а потому мы не однажды останавливались, чтобы передохнуть и, едва справляясь с тягостными ощущениями, уныло брели дальше. Так что, когда мы подошли к моей заимке, солнце поднялось над горизонтом и, будто бы поддразнивая, слепило глаза.

Над деревьями продолжал висеть густой туман, каковой может быть только в тайге, – тяжелый, неопрятный, клубковатый, очень напоминающий застывший в расщелинах дым. Он даже имел какой-то собственный запах, замешенный на болотистых мхах, свежей хвое, сладковатой морошке, дикой малине, кедровых орехах, а еще на дыхании леших, кикимор и прочей таежной нечисти, что подсматривала за охотниками из-за каждого поваленного дерева. Сейчас мгла висела над лесом, цепляя острые, словно пики, верхушки темных елей. Пройдет совсем немного времени, солнечные лучи окончательно растопят сгустки парящей влаги, и воздух будет прозрачен и свеж, каковым и положено ему быть в июльскую пору.

Пришли к избе. Медвежата в вольере, видно, почувствовав запах чужой смерти, опасливо сбились в угол, прижав плотнее к голове уши. Самое время, чтобы определить медвежонка, – за то время, что мы брели по тайге, он успел крепко мне поднадоесть и даже дважды всерьез вцепился зубами в ногу.

Открыв вольер, я положил в него Машку, вдруг неожиданно зарычавшую на притихших медведей. Принюхиваясь, она сделала нерешительный шаг по утоптанной площадке, как если бы пробовала ее на прочность, и, убедившись в твердости, шагнула к медвежатам, настороженно взиравшим на гостью. Любопытство оказалось сильнее чувства опасности, крупный медвежонок по кличке Барин вдруг подбежал к Машке и играючи ударил ее лапой, а когда она неловко завалилась на бок, сильными челюстями ухватил ее за горло.

Мне не однажды приходилось наблюдать за медведями в дикой природе, где они предпочитали исключительно одиночество, а если им и доводилось встречаться, так лишь для того, чтобы выяснить отношения. Самцы во время драки поднимаются на задние лапы и бьют когтями противника, кусают его за морду и горло, а, повалив, стараются загрызть насмерть.

Нередко самец смотрит на медведицу как на источник питания. Медвежьи семьи создаются ненадолго, лишь в период спаривания, после чего самка, повинуясь заложенному в нее инстинкту, просто прогоняет самца от себя, понимая, что тот не упустит момента, чтобы полакомиться народившимся дитем. Так что о дружбе между медведями пусть даже противоположных полов говорить не приходится. А потому то, что произошло дальше, совершенно не укладывалось в представления о медведях. Вдруг Антошка, грозно рыча, бросился на Барина и, несмотря на то что тот был чуток постарше и покрупнее, отогнал его от Машки. Некоторое время, сплетясь в один клубок, они рычали и кусали друг друга, пытаясь выяснить сильнейшего. Машка, проворно отскочив, прижималась к моим ногам и жалобно поскуливала, сотрясаясь всем телом.

– Они же порвут друг друга, – проговорил Аркадий, зашедший следом за мной в вольер.

До серьезных увечий тут было далеко, но поцарапать друг друга они могли прилично.

– Нужно их растащить.

Пришлось проявить должную осторожность и немало усилий, чтобы утихомирить рассвирепевших сорванцов. Даже когда мы растащили медвежат по углам вольера, они недружелюбно поглядывали друг на друга, готовые в любую секунду сцепиться вновь. Тогда мы даже не подозревали, что эту вражду медвежата пронесут через всю жизнь.

Машка, обнюхав в вольере все углы, успела освоиться на новом месте и, кажется, уже была не прочь обзавестись новыми знакомыми.

Я уже давно заметил, что медведи невероятно вспыльчивы, даже порой совершенно не знаешь, по каким именно причинам они могут показать свой суровый нрав, но они так же быстро остывают, позабыв про прежние обиды. Так случилось и на этот раз – все распри были вскоре позабыты, и медвежата ластились к новенькой, приглашая ее принять участие в каких-то своих незамысловатых звериных забавах. Некоторое время я еще стоял в вольере, не без интереса посматривая на их веселые чудачества, а потом, почувствовав себя совершенно лишним, удалился.

Дальше предстояла более сложная задача – добраться до деревни. Но еще тяжелее было объяснение с вдовой. Подходящих слов не находилось. Вряд ли Настя станет голосить, как это сделала бы на ее месте всякая другая женщина, проживающая в городской черте. Не будет ни заламывания рук, ни обвинения в случившемся его сотоварищей. После короткого объяснения просто замкнется и, стараясь не показать накатившее горе, уйдет в избу, где в одиночестве выплачет вдовью долю. И оттого на сердце было тяжелее вдвойне.

Вот такие они, сибирские женщины, – дочери промысловиков и жены охотников. Смерть в таежных местах всегда ходит рядом; может войти в каждый дом и в любую минуту, а потому к ее внезапной неотвратимости привыкаешь. Воспринимаешь некой данью лесу. И на случившееся есть только одно объяснение: «Забрала тайга», которая в этих местах была не только судьей, но и кормилицей, матерью. А на мать особенно не посерчаешь.

Поначалу хотели отвезти Фому на внедорожнике, но потом вспомнили, что впереди дорогу размыло от дождей, не пробраться, проще везти на телеге, с которой можно пройти любой лес.

Устелили нарубленным лапником телегу, покрыли его тканью и только после этого снесли на него Фому и бережно укрыли с головой одеялом. После чего запрягли застоявшуюся лошадку, флегматично пережевывающую овес.

Вот теперь можно в дорогу. Погода вдруг неожиданно стала портиться. Лес заволокло водяными парами, медленно и неотвратимо спускавшимися с хребта прямо на тайгу. Марь плотной полупрозрачной стеной наползала на чащу, зависла над близлежащими болотами и, окончательно завоевав их, принялась распространяться дальше по перелескам, неровным вырубкам, просекам и охотничьим тропам, окутывая окрестности в свои влажные и липкие одежды.

Далее дорога шла через смешанный лес, рассеченный недавними вырубками, и молодой ельничек, колюче произраставший по обе стороны тропы. Лошадь шла медленно, неохотно, как если бы не желала возвращаться из леса, но понукать ее не полагалось – в повозке покойник, а это скверная примета. А потому лишь иной раз молчком ударяли ее по крутым бокам вожжами и с опаской поглядывали на топь, что обступила по обе стороны узкую дорогу, поросшую зеленым мхом.