Читать интересную книгу Читающая кружево - Брюнония Барри

Ева всегда говорила, что волосы полны магии. Не знаю, у всех ли так, но это правда в отношении Мэй.

Моя мать отказывалась покидать Остров желтых собак надолго. Именно поэтому возила нас стричься не в Салем, а в парикмахерскую в Марблхеде, в нескольких шагах от причала.

От старого мистера Дулинга всегда крепко пахло виски и жареным и немного — камфарой. Всякий клиент, пришедший стричься до полудня, рисковал получить травму. Поговаривали, будто мистер Дулинг однажды отрезал какому-то мальчику ухо. Мэй твердила, что не верит в эту байку, тем не менее всегда приводила нас после обеда, когда руки у парикмахера не дрожали, а алкогольная дымка улетучивалась вместе с висящим над гаванью туманом.

Стрижка Мэй была настоящим представлением в масштабах Марблхеда. Городские ребятишки толпами стояли на улице и глазели на то, как мистер Дулинг проводит тонкой расческой по ее волосам. При каждом проходе гребень застревал и останавливался. Парикмахер рылся в волосах, пытаясь их распутать, и извлекал то обточенную морем стекляшку, то ракушку, то гладкий камушек. В одном особенно большом колтуне обнаружился морской конек. А однажды мистер Дулинг даже нашел почтовую открытку, посланную с Таити на Беверли-Фармс. На открытке были две полинезийки с длинными прямыми волосами, прикрывающими обнаженную грудь. Не знаю, что заставляло парикмахера вздыхать — их разнообразные прелести или безупречные волосы, которые, возможно, не таили никаких сокровищ в отличие от волос Мэй, но зато и не требовали целой бутылки кондиционера за раз.

Мы с матерью начали отдаляться друг от друга именно во время стрижки — не ее, а моей. Первой подстригли Мэй, следующим был Бизер — ему сделали прическу под названием «Ветер люкс», которая обошлась почти в пять долларов. Для нее требовался тюбик геля, чтобы волосы спереди стояли торчком.

Мне никогда не нравилось стричься: во-первых, потому что по улице шныряли портовые крысы, которые наблюдали за происходящим, а во-вторых, потому что у мистера Дулинга сильно дрожали руки. Однажды я залепила уши пластырем, прежде чем идти в парикмахерскую: решила, что так будет труднее их отхватить, если мистер Дулинг промахнется, — но Мэй меня застукала и заставила снять пластырь.

Хотя я и не любила стричься, до тех пор это не особенно мне претило. Я наблюдала за тем, как мистер Дулинг выуживает ножницы из синей лохани и вытирает их фартуком. Но после первого же щелчка лезвий меня будто ударило электрическим током, и я вскрикнула.

— Что случилось?

— Больно!

— Где больно? — Мэй осмотрела мою голову и уши. Не найдя повреждений, повторила: — Где тебе больно?

— Волосы.

— У тебя болят волосы?

— Да.

— Отдельные волосы?

— Не знаю.

Мать снова меня осмотрела.

— Все в порядке, — сказала она и жестом велела мистеру Дулингу продолжать.

Парикмахер подцепил прядь волос, потеребил их и выпустил. Замер, отложив инструмент, вытер руки о передник, снова взял ножницы и на сей раз уронил их на пол.

— О Господи, — пробурчал Бизер.

Мэй метнула на него строгий взгляд.

Парикмахер пошел в дальнюю комнату за другими ножницами. Вынул их из коричневого футляра и пощелкал в воздухе, прежде чем приблизиться ко мне.

Я вцепилась в ручки кресла, собираясь с силами, а он взял очередную прядь. Я слышала его дыхание и шуршание ткани о ткань, когда мистер Дулинг протянул руку. А потом увидела свою первую полноценную галлюцинацию, как ее впоследствии назовут врачи. Зрительную и слуховую. Мгновенный образ Медузы и тысяч извивающихся змей у нее на голове. Змеи кричали и корчились, разрезанные пополам. Визжали так громко, что я не могла их остановить. Точно такой же ужасный звериный вой издавала собака у нас на острове, когда ее нога попала под колесо трактора. Я заткнула уши, но змеи продолжали вопить… Потом возникло лицо Бизера — испуганное, бледное… Оно вернуло меня к реальности, и я поняла, что кричу сама. Бизер стоял передо мной и звал меня, звал обратно. Внезапно я сорвалась с кресла и бросилась к двери.

Компания ребятишек на крыльце расступилась. Дети помладше заплакали. Я сбежала по ступенькам и услышала, как дверь за моей спиной открылась и захлопнулась: Бизер кричал вдогонку и просил подождать.

Когда он достиг причала, я уже отвязала канат моторки, и ему пришлось прыгать, чтобы попасть на борт. Бизер упал ничком, у него перехватило дыхание.

— Ты в порядке? — прохрипел он.

Я не смогла ответить.

Он посмотрел на Мэй, которая показалась на крыльце с Дулингом, — руки скрещены на груди, взгляд устремлен на нас.

Я трижды пробовала завести мотор, прежде чем он наконец взревел. А потом, позабыв о лимите в пять миль, со всей скоростью рванулась вперед, в открытое море.

Мы редко обсуждали случившееся. Мэй предприняла две бесплодные попытки вразумить меня — сначала отвезла в город, чтобы побеседовать с Евой, а потом позвонила кому-то из Бостонского научного музея и попросила объяснить мне, что в волосах нет нервных окончаний и что им не может быть больно во время стрижки.

Иногда, глядя в прошлое, можно вспомнить момент, когда твой мир изменился и все пошло по-другому. В искусстве чтения кружев это называется «точкой средоточия». Ева говорит, что это место, вокруг которого начинают возникать разнообразные завитушки и настоящие узоры. Стрижка стала такой точкой для нас с Мэй — в тот день все изменилось. Мгновенно, за доли секунды, за единственный взгляд, за короткий вздох.

В течение двух лет никто меня не стриг. Я так и ходила — с одной стороны волосы длинные, с другой — короткие.

— Это просто глупо, — однажды сказала Мэй, подходя ко мне с ножницами, чтобы закончить стрижку и восстановить свою власть. — Так нельзя.

Но я ни разу не позволила ей приблизиться.

Каждый вечер мы вместе ужинали, в основном сандвичами, потому что Мэй ходила в магазин лишь раз в месяц, когда ездила в город. Сандвичи всегда подавали в столовой, на красивом фарфоре, а вслед за ними ставили маленькую эмалированную тарелку с витаминными таблетками, которые мама называла десертом. Обычно это блюдо отнимало у нас много времени: Мэй требовала, чтобы мы ели витамины при помощи десертной вилки, одновременно ведя учтивые застольные беседы. Она научилась этому у Евы.

— У меня вопрос, — сказала я, балансируя двумя витаминными таблетками на лезвии ножа.

Мэй многозначительно взглянула на меня, и я отложила нож.

— Да? — отозвалась она, ожидая продолжения в том же стиле, — мы научились этому, чтобы избегать настоящих разговоров.

— Зачем ты отдала мою сестру?

У Бизера округлились глаза. Такие вещи мы не обсуждали. Никогда.

Мэй начала убирать со стола. Мне показалось, что в уголках глаз у нее слезы, но они так и не пролились.

После ужина я отправилась к себе. В свое убежище. Никто сюда не заходил. Каждый вечер, ложась спать, я натягивала на голову нейлоновый чулок, а сверху — лыжную шапочку, чтобы Мэй не могла остричь меня ночью. Я оснастила комнату нелепыми ловушками: веревками, колокольчиками, хрустальными бокалами, украденными из кладовой, — всем, что могло разбудить меня при появлении чужака. И это помогло. Мэй сдалась. Однажды мой пес Скайбо, которого минувшим летом подарил мне Бизер, так запутался в веревках, что пришлось их разрезать, зато больше никто меня не беспокоил. Спустя некоторое время Мэй вообще перестала заходить в мою комнату, но я не ослабляла бдительности ни на минуту.

Именно Ева расставила все по местам. Однажды, в конце лета, я отправилась к ней в магазин и попросила прочесть кружево. Не считая дня рождения, где чтение кружева было семейной традицией, обычно я ее об этом не просила. Мне не нравилось, когда меня «читают», от этого становилось страшно. Но сейчас я была в отчаянии. Скайбо пропал. Этот золотистый ретривер, которого Бизер выдрессировал еще щенком, не сидел на привязи и любил побродяжничать. Но, хотя Скайбо стал достаточно ручным, чтобы держать его дома, в нем оставалось нечто дикое. Он был отличным пловцом. Когда я купалась или каталась на лодке, он следовал за мной. А иногда отправлялся куда-нибудь один.

Я сходила с ума. Обыскала весь остров. Поехала в город, осмотрела причал, магазин с рыболовными принадлежностями и даже рыбачьи лодки. Но тщетно.

Наконец я пошла к Еве. Она плела кружево, сидя у камина, где не было огня, зато были шикарные хризантемы.

Лето заканчивалось, и вода была очень холодной. Я в отчаянии рассказала о случившемся и призналась, что боюсь худшего — что Скайбо умер от переохлаждения или угодил под мотор катера. Ева спокойно взглянула на меня и предложила чаю.

— Я не хочу, — возразила я. — Пропала моя собака.

Ева, как и Мэй, умела многозначительно смотреть. Я налила себе чаю, а она продолжала работать. Время от времени тетя посматривала на меня и жестом указывала на чашку.