я и с хрустом крутила кулаками в разные стороны. Я ощущала, будто в локтях, коленях и запястьях бегают мелкие насекомые и щекочут мои кости. Бабуня обижалась на меня, называла "контуженым инвалидом" и "артисткой погорелого тиятра".
Однажды она пожаловалась тёте Мусе:
— Надо Ветку на лиман, можеть у неё ревматизм, чем чёрт не шутить. Дитё прямо корёжить.
— Так в чём же дело? Завтра я поеду на Куяльник, возьму её с собой, — ответила тётя Муся.
На следующий день мы запаслись лучком, редиской, хлебом. Бабуня пожарила бычков, взяли бутылку воды и поехали. Сначала на одном трамвае, потом пересели на другой, и, не доезжая нескольких остановок до Лузановки, сошли с трамвая. К лиману мы шли по железнодорожной линии. Пахло гарью и тухлыми яйцами. А тётя Муся сказала, блаженно вдыхая вонючий воздух:
— Пахнеть лиманом.
Потом мы шли по бурой траве, растущей на белёсой почве. Это выступала соль, объяснила мне тётя Муся. Шагая по солёному берегу, мы разговаривали о разных вещах. Меня интересовало всё, что касалось загадочной жизни тёти Муси, и я задала ей вопрос, который давно мучил меня.
— Помнишь, Муся, того дядьку, шо пгиходил к нам во двог иггать на скгипке?
— Помню, а что? Он же мой давний ухажёр.
— Так он тебе сказал — " Я тебя везде найду, бо земля кгуглая". А я смотгю на землю под абгикосой — она там совсем не кгуглая, а говная. Это мячик кгуглый.
— Ну и земля как мячик. Висит себе в небе, а мы на ней живём.
— А что значит небо?
— А вон оно, — Муся посмотрела вверх и прищурилась от солнца. — Прямо над тобой… огромное, голубое… И там Бог.
— Никого я там не вижу. Бабуня говогила, шо Бога нет, потому что мой дедушка выбил из неё того Бога кочеггой.
— Это потому что он был коммунистом и в Бога не верил. А Бог есть и его никакой кочергой не выбьешь.
— Ну, смотги, — упрямилась я, тыча вверх пальцем. — Там совсем пусто, никого там нет, никакого Бога! Только чайки.
— Он есть, только очень высоко, отсюда не видно. Вот смотри — чайка, когда она на земле, кажется большой, а чем выше улетает, тем меньше кажется.
— А у Бога тоже есть кгылья?
— У Бога всё есть. И если хорошо его попросить, помолиться, то он всё тебе даст.
— Всё-всё? И даже конфеты? И всякие платья кгасивые?
— И конфеты, и платья… Но при условии, что ты будешь хорошей девочкой, слушаться бабушку и никогда никого не обманывать. Понятно?
— Понятно, — с сомнением промямлила я. — А как же он узнает, что я обманываю?
— Боженька всё знает, всё видит.
— И даже как я какаю? Фу!
— Какать, Ветуня, это не грех. Он видит все грехи и все добрые дела. За грехи наказывает людей, за добро спасает, — и Муся перекрестилась, глядя в небо.
А лиман уже сверкал перед нами, как стекло огромного размера, распластанное по земле до самого горизонта. И ни одной живой души! Тихо и жутко. Бабуня водила меня на море, на городской пляж Лонжерон, там было людно, шумно, море весело плескалось, разговаривало, иногда сердилось, иногда ласкалось, иногда жаловалось, вздыхало, иногда рассказывало мне сказки. Это бывало когда я, нанырявшись и, наглотавшись солёной воды до тошноты, дремала под простынёй. Потом отдохнув и перекусив хлебом с помидорами и огурцами, я опять отдавала себя на растерзание морю. В море у берега плескалась гурьба беспризорных ребят. Они веселились, орали, подпрыгивали в воде, принимая на себя волны, подныривали друг под друга. Я завидовала им — они пришли на пляж сами, без родителей. Очень злилась на Бабуню, когда она в мужских чёрных сатиновых трусах до колен и в белом застиранном бюстгальтере 10-го размера, с множеством пуговиц на спине, размахивая полотенцем, бегала по берегу и орала высоким противным голосом:
— Вийди з моря, паразитка! Не мотай мине нервы! Если зараз не вылезешь, ремня дома получишь. Так настягаю, шо жопа вспухнеть! Ты ж уже синя, як мертвяк!
Мальчишки смеялись над Бабуней. А меня душила обида и стыд за неё, за её мужские трусы, за этот застиранный бюстгальтер на семи пуговицах, за её писклявый голос. Я делала вид, что это не моя бабушка. Я ведь знала, что плавать она не умеет и вряд ли сунется в море до пояса. Сама же я плавала как рыбка. Помнится я и не училась плавать. Как вошла в воду, сразу поплыла по-собачьи. Это уж потом я стала учиться у пацанов, живущих в хижинах у моря, прыгать с камней, нырять за крабами и мидиями, кувыркаться через себя и лежать на воде. Из моря я не выходила часами. Даже в самую жаркую погоду выползала на берег дрожащая, как мокрый пёсик, с синими губами и ногтями. А Бабуня верещала, кутая меня в простыню:
— Ну, мертвяк, синюшный мертвяк, унистожишь себе здоровье, шо я скажу маме! Уся в неё, та такая же была в детстве. Ой, Ветка, буду дубасить!
Всегда угрожала, но даже пальцем не тронула за всю нашу совместную жизнь.
Подошли мы с тётей Мусей к лиману. А он мёртвый. Тишина вокруг, только редко пролетит над нами чайка и прокричит что-то почти трагическое. Но это только усугубляло наше одиночество и мертвизну лимана, который простёрся перед нами до самого горизонта. Другой ребёнок закапризничал бы, стал бы проситься на море, ведь рядом Лузановка — прекрасный песчаный пляж, люди. Нет. Я сказала, что здесь очень хорошо и мне нравится. Наверное, я не хотела обидеть тётю Мусю.
— Ты пока разденься и посиди тут, обсохни от пота, а я накопаю грязи, — тётя Муся отошла куда-то в сторонку и стала копаться в траве, в мелких лужицах солёной воды.
Я подошла к самому лиману. Вода прозрачная-прозрачная, как слеза. Песок на дне уложен аккуратными волнами, отчётливо, упруго. Будто кто-то специально рассчитал расстояния между возвышениями и углублениями. Я присела на корточки, пристально разглядывая дно. Вдруг мне стало жутко. Сквозь воду из песка на меня что-то смотрело. Я застыла и тоже стала смотреть в маленькие