Вид оказался не просто чудесным, от него перехватывало дыхание. Когда я вышел из автобуса на вершине холма, вздымавшегося над морем на высоту двухсот с лишним метров, передо мной открылась величественная панорама острова, побережье которого было испещрено многочисленными заливчиками и бухточками, — на север волнами тянулись холмы и долины, кое-где, словно крошкой, обсыпанные малюсенькими беленькими домиками. С восточной стороны я приметил долину, увиденную с борта «Мимеки». Еще дальше на север, отделенный от Патмоса серебристыми водами моря, лежал остров Самос, а справа протянулся турецкий берег, от которого отчалил, отправляясь сюда в изгнание, святой Иоанн, несший слово Божье.
За моей спиной над белыми домами Хоры, напоминающими разбросанные кубики, вздымался монастырь Святого Иоанна. Я двинулся по уходившей вверх мощеной дороге, которая вела в город, не обращая внимания на указатели, показывавшие направление к монастырю, углубившись в лабиринт улочек.
Вскоре я оказался в окружении массивных каменных стен. Почти все немногочисленные окна были заперты и закрыты ставнями. Деревянные двери мастера отделывали литыми украшениями и решетками. Передо мной предстали отнюдь не заурядные дома, а настоящие особняки, большая часть в два, а то и три этажа высотой, некоторые с застекленными террасами наверху. Многие из этих домов, совершенно очевидно, стояли в запустении — стены их местами осыпались, обнажив давным-давно заброшенные сады, поросшие сорняками и колючей ежевикой.
Довольно долго мне никто не попадался на глаза, хотя то тут, то там трепет кружевных занавесок, прикрывавших окна и двери, выдавал присутствие живых людей. Бродя по крытым переходам и улочкам, столь узким, что я перестал понимать, с какой именно стороны сейчас солнце, я стал ощущать себя господином Землемером, героем романа Кафки, силящимся попасть в недоступный по неким загадочным причинам Замок. Что же этот город, безусловно знававший времена богатства и расцвета, делал на далеком Патмосе, куда, казалось бы, приезжали разве что для молитвы и покаяния?
Несколько позже я узнал, что богатством и последующим упадком остров был обязан стяжательству как монахов, так и мирян — большую часть последних изначально привезли на остров с Крита для строительства монастыря. В XVI веке, воспользовавшись тем, что Патмос, являясь одной из святынь, был освобожден от уплаты налогов, они во славу Господа и ради собственной выгоды построили торговый флот, приносивший в Средиземном море чуть ли не больше всего прибылей. Особняки явились приметой тогдашнего расцвета, а лабиринт из узеньких кривых улочек специально предназначался для того, чтобы запутать потенциальных захватчиков. Еще одним результатом процветания стал неизменный рост богатств в монастырских сокровищницах.
Нет ничего удивительного в том, что все эти богатства привлекли внимание арабских пиратов и военных флотов европейских и балканских держав. Нападение на остров следовало за нападением, и в результате Патмос был разграблен. Разрушение довершили два страшных землетрясения, причем после последнего повторные толчки продолжались без конца на протяжении еще пары месяцев. В XIX веке в результате войны с турками за независимость Греции Патмос со своими старыми парусниками отошел к приближающейся к упадку Оттоманской империи. С этого времени много из того, что осталось, было заброшено и теперь лежало в руинах.
К тому моменту, когда я наконец выбрался из лабиринта городских улочек на крошечную площадь с кафе, я уже понял, что Хора мне не подходит. Помимо запустения, от которого веяло жутью, Хора располагалась слишком далеко от моря и земли. В этом поселении было чересчур много от города. Кроме того, тут обитали иностранцы, о которых упоминал Кристос. Они где-то здесь наслаждались роскошью в купленных и отстроенных особняках. Мне не хотелось с ними знакомиться и страдать от зависти при виде их домов. Я просто-напросто не располагал временем для общения с ними. Чтобы написать роман, у меня имелось только лето, и я собирался прожить его как монах.
Ну а кроме того, внутренний голосок продолжал нашептывать мне об увиденной с корабля долине.
Ливадиотис
Вернувшись в Скалу, я отыскал водителя такси, который согласился отвезти меня в долину. Шофера звали Еврипид, и он оказался гордым обладателем хромированного сине-зеленого «бьюика» 50-х годов. За утробное рычание мотора Еврипид любовно окрестил свой автомобиль то аэроплано моу — мой самолет. Шофер был родом из Ливади, ливадиотисом, и считал, что у меня есть небольшой шанс снять себе что-нибудь в долине. Так или иначе, я уже решил, что мне непременно надо увидеть долину. Она была самым прекрасным местом на Патмосе.
Проехав пять миль по пыльной грунтовой дороге, вившейся змеей вдоль побережья, и увидев мельком несколько других бухточек к востоку и западу от нас, мы наконец попали в деревеньку Верхняя Ливади — скопищу одноэтажных каменных домиков, маленькому бакалейному магазинчику, парочке крошечных кафе и большой церкви. Оттуда нам предстояло проехать до долины еще с полмили под уклон по дороге, столь сильно размытой зимними дождями, что Еврипиду из жалости к своему бесценному аэроплано пришлось сбросить скорость до минимальной.
Долина и вправду оказалась очень красивой — она раскидывалась перед моим взором подобно амфитеатру, сбегая вниз к наносной равнине, которую пересекали каменные стены, тропинки и практические сухие русла речушек. Скалистые склоны холмов поросли кактусами. Пейзаж украшали цветущие фиговые, лимонные и оливковые деревья. Крестьянские домики и загоны для скота поднимались над землей, словно вырастая из нее, а также из склонов холмов, из укромных уголков промеж скал. Несколько групп домиков расположились ниже, на равнине, а огороженные каменными стенами дорожки, вившиеся среди полей, кое-где были отмечены белоснежными церквушками.
У подножия долины, на востоке, имелась широкая бухточка в форме лошадиного копыта и пляж во всю ее длину — где-то метров четыреста пятьдесят. В середине пляжа в море выступал небольшой каменный пирс. Между ним и южным мысом стояли на якорях несколько рыбацких лодок. Рядом с тянущейся вдоль пляжа дорогой за зарослями тамариска притаились одноэтажные домики.
— Может быть, там? — спросил Еврипид.
В моей груди будто что-то прорвало — словно я на очень долго, сам того не замечая, задержал дыхание и только теперь, увидев долину, медленно начал выдыхать.
Знаете, на свете есть такие места, которые ждут тебя, как любимые, кого ты еще не встретил. Когда (и если) судьба тебя сводит с ними, ты немедленно понимаешь, что именно их ты и искал всю жизнь. Создается такое впечатление, что некогда, давным-давно, тебя связывало с этим человеком или местом нечто глубоко личное. Я влюбился в долину с перового же взгляда, когда еще стоял на борту «Мимеки». Я знал, что не просто сниму там себе дом, я понимал, что это место станет мне родным. Я ощущал себя Одиссеем, возвращающимся в Итаку после долгого путешествия по чужим землям (в том числе и своей настоящей родине), языки которых я никогда до конца не понимал.