ложкой. Ах, хорошо! Попрошу еще рюмочку коньяку. Да чего вы такой мрачный? Случилось что-нибудь?
Хозяин придвинул гостю тарелку с селедкой и страдальчески ответил:
— Жизнь не веселит! Всеобщий упадок дел… Дороговизна предметов первой необходимости, не говоря уже о предметах роскоши… Да, так, к слову сказать, знаете, почем теперь эта зернистая икра? Шесть с полтиной!
Гость зажмурился:
— Что вы говорите! А вот мы ее за это! На шесть гривен… на хлеб… да в рот… Гам! Вот она и наказана.
Хозяин сжал под столом кулаки и, стараясь улыбнуться, жизнерадостно воскликнул:
— Усиленно рекомендую вам селедку! Во рту тает.
— Тает? Скажите. Таять-то она, подлая, тает, а потом подведет — изжогой наделит. Икра же, заметьте, почтеннейший, не выдаст. Бла-агороднейшая дама!
— А что вы скажете насчет этих малюток? Немцы считают кильку лучшей закуской!
— Так то немцы, — резонно заметил гость. — А мы, батенька, русские. Широкая натура! А ну, еще… «Черпай, черпай источник! Да не иссякнет он», — как сказал какой-то поэт.
— Никакой поэт этого не говорил, — злобно возразил хозяин.
— Не говорил? Он был, значит, неразговорчивый. А коньяк хорош! С икрой.
Хозяин заглянул в банку, погасил в груди беззвучный стон и придвинул гостю ветчину.
— Вы почему-то не кушаете ветчины… Неужели вы стесняетесь?
— Что вы! Я чувствую себя как дома!
«Положим, дома ты бы зернистую икру столовой ложкой не лопал», — хотел сказать вслух Кулаков, но подумал это про себя, а вслух сказал:
— Вот и блины несут. С маслом и сметаной.
— И с икрой, добавьте, — нравоучительно произнес гость. — Икра — это Марфа и Онега всего блинного, как говаривал один псаломщик. Понимаете? Это он вместо альфы и омеги говорил… Марфа и Онега! Каково? Хе-хе!
Потом гость тупо посмотрел на стол и удивленно воскликнул:
— Черт возьми! Икра, как живая. Я ее придвигаю сюда, а она отодвигается туда… Совершенно незаметно!
— Неужели? — удивился печальный хозяин и прибавил: — А вот мы ее опять придвинем. — И придвинул грибки.
— Да это грибки, — добродушно сказал гость.
— А вы… чего же хотели?
— Икры. Там еще есть немного к блинам.
— Господи! — проскрежетал Кулаков, злобно смотря на гостя.
— Что такое?
— Кушайте, пожалуйста, кушайте!
— Я и ем.
Зубы хозяина стучали, как в лихорадке.
— Кушайте, кушайте!! Вы мало икры ели, еще кушайте… Кушайте побольше.
— Благодарю вас. Я ее еще с коньячком. Славный коньячишка.
— Славный коньячишка! Вы и коньячишку еще пейте… Может быть, вам шампанского открыть, ананасов, а? Кушайте!
— Дело! Только вы, дружище, не забегайте вперед… Оставим место и для шампанского, и для ананасов… Пока я — сию брюнеточку. Кажется, немного еще осталось?
— Куш… кушайте! — сверкая безумными глазами, взвизгнул хозяин. — Может, столовая ложка мала? Не дать ли разливательную? Чего же вы стесняетесь — кушайте! Шампанского? И шампанского дам! Может, вам нравится моя новая шуба? Берите шубу! Жилетка вам нравится? Сниму жилетку! Забирайте стулья, комод, зеркало. Деньги нужны? Хватайте бумажник, ешьте меня самого… Не стесняйтесь, будьте как дома! Ха-ха-ха!!
И, истерически хохоча и плача, Кулаков грохнулся на диван.
Выпучив в ужасе и недоуменье глаза, смотрел на него гость, и рука с последней ложкой икры недвижно застыла в воздухе.
«Сатирикон», 1909, № 6
Вечером
Посвящаю Лиде Терентьевой
Подперев руками голову, я углубился в «Историю французской революции» и забыл все на свете.
Сзади меня потянули за пиджак. Потом поцарапали ногтем по спине. Потом под мою руку была просунута глупая морда деревянной коровы. Я делал вид, что не замечаю этих ухищрений. Сзади прибегали к безуспешной попытке сдвинуть стул. Потом сказали:
— Дядя!
— Что тебе. Лидочка?
— Что ты делаешь?
С маленькими детьми я принимаю всегда преглупый гон.
— Я читаю, дитя мое, о тактике жирондистов.
Она долго смотрит на меня.
— А зачем?
— Чтобы бросить яркий луч аналитического метода на неясности тогдашней конъюнктуры.
— А зачем?
— Для расширения кругозора и пополнения мозга серым веществом.
— Серым?
— Да. Это патологический термин.
— А зачем?
У нее дьявольское терпение. Свое «а зачем» она может задавать тысячу раз.
— Лида! Говори прямо: что тебе нужно? Запирательство только усилит твою вину.
Женская непоследовательность. Она. вздыхая, отвечает:
— Мне ничего не надо. Я хочу посмотреть картинки.
— Ты, Лида, — вздорная, пустая женщина. Возьми журнал и беги в паническом страхе в горы.
— И потом, я хочу сказку.
Около ее голубых глаз и светлых волос «История революции» бледнеет.
— У тебя, милая, спрос превышает предложение. Это нехорошо. Расскажи лучше ты мне.
Она карабкается на колени и целует меня в шею.
— Надоел ты мне, дядька, со сказками. Расскажи да расскажи. Ну. слушай… про Красную Шапочку не знаешь?
Я делаю изумленное лицо:
— Первый раз слышу.
— Ну, слушай… Жила-была Красная Шапочка…
— Виноват… Не можешь ли ты указать точно ее местожительство? Для уяснения, при развитии фабулы.
— А зачем?
— Где она жила?!
Лида задумывается и указывает единственный город, который она знает:
— В этом… В Симферополе.
— Прекрасно! Я сгораю от любопытства слушать дальше.
— …Взяла она маслице и лепешечку и пошла через лес к бабушке…
— Состоял ли лес в частном владении или составлял казенную собственность?
Чтобы отвязаться, она сухо бросает:
— Казенная. Шла, шла, вдруг из лесу волк!
— По-латыни — Lupus.
— Что?
— Я спрашиваю: большой волк?
— Вот такой. И говорит ей…
Она морщит нос и рычит:
— Кррасная Шапочка… Куда ты идешь?
— Лида! Это неправда! Волки не говорят. Ты обманываешь своего старого, жалкого дядьку.
Она страдальчески закусывает губу:
— Я больше не буду рассказывать сказки.
Мне стыдно.
— Ну. я тебе расскажу. Жил-был мальчик…
— А где он жил? — ехидно спрашивает она.
— Он жил у Западных отрогов Урала. Как-то папа взял его и понес в сад, где росли яблоки. Посадил под деревом, а сам влез на дерево рвать яблоки. Мальчик и спрашивает: «Папаша… яблоки имеют лапки?» — «Нет, милый». — «Ну, значит, я жабу слопал!»
Рассказ идиотский, нелепый, подслушанный мною однажды у полупьяной няньки. Но на Лиду он производит потрясающее впечатление.
— Ай! Съел жабу?
— Представь себе. Очевидно, притупление вкусовых сосочков. А теперь ступай. Я буду читать.
* * *
Минут через двадцать знакомое дергание за пиджак, легкое царапание ногтем и шепотом:
— Дядя! Я знаю сказку.
Отказать ей трудно. Глаза сияют, как звездочки, и губки топырятся так смешно…
— Ну, ладно. Излей свою наболевшую душу.
— Сказка! Жила-была девочка. Взяла ее мама в сад, где росли эти самые… груши. Влезла на дерево, а девочка под грушей сидит. Хорошо-о. Вот девочка и спрашивает: «Мама! Груши имеют лапки?» — «Нет, детка». — «Ну, значит, я курицу слопала!»
— Лидка!