— Да. Остались только формальности.
— Какие?
— Вам нужно прийти ко мне для беседы.
— Будет еще кто-нибудь?
— Да.
— Могу себе представить. Я к вам не приду и звонить не буду. Больше я вам не доверяю. Как знать, может, вас переубедили, и вы готовите мне ловушку. Или слишком доверчивы и стали орудием в их руках.
— «Их» нет, пани Агнешка.
— Мне не нравится, что вы начинаете меня поучать. Это доказывает, что ваше отношение ко мне изменилось.
— Пани Агнешка, если мы не уладим дело мирным путем, судья объявит вас в розыск.
— Тогда я покончу с собой, — сказала Агнешка и повесила трубку.
Я связываюсь с пани М., которая просит известную ей особу передать Агнешке, чтобы та ей позвонила. Агнешка звонит пани М. Услышав, что она должна согласиться с моим предложением, вешает трубку. С этих пор Агнешка неуловима. Я разыскиваю ее, высматриваю в тех местах, где она, по ее рассказам, бывает, однако она прячется и от меня. Я хочу рассказать ей, что у нее были за «галлюцинации», каков механизм создания мира, который вокруг нее выстроили. Агнешка, где бы ты ни находилась, если ты прочтешь эти слова — откликнись.
P. S. В декабре прошлого года у меня был авторский вечер в одном из больших городов Польши. Мне задали вопрос: «Над чем вы работаете?» Я стал рассказывать историю Агнешки и заметил, что одна из слушательниц плачет. После окончания встречи женщина подошла ко мне и сказала, что она — сестра Агнешки. Ищет возможности помочь ей и пришла на мой вечер, чтобы посмотреть, что я собой представляю, и решить, можно ли мне доверить дело ее сестры.
Через неделю я получил историю Агнешки, записанную сестрой. Рассказ начинается со времен войны и «комплекса дома», возникшего у Агнешки, когда она, еще ребенком, вынуждена была постоянно куда-то из дома убегать. Выселение, стычки с бандами, близость фронта… Тоска по родному углу, покою — и вместо этого полная противоположность: бесприютность, скитания, постоянное бегство. Уже много лет, как связь между сестрами оборвалась. Дело Агнешки становится навязчивой идеей ее сестры.
— Так значит здесь, на одном из этих стульев сидела Агнешка? — спросила ее сестра, оглядывая мебель в моей квартире.
Голубая плитка
Проходят, держась за руки, две девочки в халатах; у одной заклеен левый глаз, у другой — правый. «Тот мальчик плакал, потому что его хомяк полысел», — говорит одна из девочек. Больные теснятся на скамейках, из больницы хочется вернуться загорелым. Мусорные ящики хирургического отделения напоминают выставку скульптуры: гипсовые отливки рук, ног, торсов, нагромождение пустых форм; их ненужность — свидетельство скрытых драм тел, у которых позаимствованы формы.
В хирургическом корпусе между второй и четвертой палатами пол выложен коричневой плиткой. Каждая из санитарок: две Дневные и одна Ночная — за время дежурства пересекают это пространство не меньше ста раз. Больной учитель географии подсчитал, что они уже покрыли расстояние от Лиссабона до Владивостока. На этом огромном, бескрайнем пространстве, приблизительно на полпути между второй и четвертой палатами, маячит единственная голубая плитка. Может, в этом месте не хватило одной коричневой? Или рабочим, которые выкладывали пол, захотелось пошутить? А может, у них была более важная цель: оставить некий таинственный знак, который всякий раз, когда там проходишь, бросается в глаза?
Когда больной учитель географии, проснувшись после наркоза, увидел самую красивую в отделении докторшу, склонившуюся над ним, всю в белом, он спросил: «Где я?» Сестра ответила: «Вы в раю». Он закрыл глаза, не сомневаясь, что уже на том свете. За стеной больная № 44 говорила: «Рис от гречки я еще отличаю, а все остальное забыла. Забыла даже себя». У больной № 44 шестеро детей, но она не помнит их имен. Не узнает внуков, когда те приходят ее навестить. «Бабушка, это я, Ядя», — говорит внучка, а она — не желая огорчать эту незнакомую девушку, разрушать ее иллюзии, — деликатно отказывается от знакомства с ней, извиняется, поясняет, что они, должно быть, ищут кого-то другого. После их ухода она просит больную с кровати № 46, двадцатидвухлетнюю Йолю, чтобы та кое-что за нее запоминала. «Запомните, пожалуйста, кто эти люди и что они говорили». Превращает Полю, ее мозг, в подсобную кладовую памяти, куда складывает необходимые факты. Записывает их в памяти Поли, рассчитывая, что в любой момент сможет ими воспользоваться.
Йоля постоянно будила больную № 48, тормошила ее. Сносила гнев, недовольство тем, что ее вырывают из сна, лишают покоя. Та Засыпала за едой, на ходу, сидя, разговаривая. Поля стала живым будильником, неустанно прерывавшим этот сон. Единственным человеком, навещавшим больную № 48, был водитель машины, под которую она попала. Так Йоля помогала обеим Дневным и Ночной, то есть — Ане, Вале и Ночной. И хотя все они — и больные тоже — принимали живое участие в истории Йоли, одна лишь Валя сыграла в ней действительно серьезную роль.
Йоля еще не пришла в себя после наркоза, лежала, осунувшаяся, с не смытой тушью на бровях и ресницах, что производило жуткое впечатление, и еще не было уверенности, что она будет жить, когда в коридоре отделения появился молодой мужчина с букетом из девяти роз. Для непосвященных подобная картина не представляет ничего особенного: кто-то пришел навестить больного. Однако Валя остановила человека с розами: «Сейчас не время посещений».
Чуть погодя розы, поставленные в кастрюлю, стояли на полу кухоньки отделения, а молодой мужчина излагал Вале свое дело: он опасается, что его жена Йоланта может дать неблагоприятные для него показания, утверждая — должно быть, вследствие шока, — что он сильно ударил ее кулаком по голове, а когда она упала, пнул ногой в живот, и это привело к разрыву селезенки и внутреннему кровотечению. А ведь она сама споткнулась и ударилась головой о край дивана. Он хотел бы, чтобы с первого же мгновения, сразу после того, как она очнется, до ее сознания довели истинную версию случившегося, повлияли на нее, помогли ей вспомнить, как все происходило в действительности. «У меня даже была причина поступить так, как, по ее словам, я поступил: к нам пришли знакомые, и она вышла к ним в одной комбинации, а когда они ушли, я сделал ей замечание, и тогда она споткнулась. И теперь мне грозит тюрьма».
У Вали можно купить минеральную воду, апельсиновый сок, консервированный компот, сигареты, показания пострадавших, выгодные для виновных. Последние обращаются к ней, пока еще не арестованы, пока пытаются установить контакт с пострадавшими, лихорадочно ищут посредников, боясь оказаться лицом к лицу со своей жертвой. Дело это сложное, деликатное: необходимо показать, сколь велико раскаяние виновника, и внушить, что приговор ничего уже не исправит, а лишь нанесет вред и жертве, и обидчику.
— Все бедные, всем плохо, — говорит Валя Йоле, — ну отберут у вас мужа, отца ребенка, из-за вас его отец станет уголовником, арестантом. Вы страдаете из-за того, что случилось, но ведь и он страдает. Уж так отчаивается! Давно уже ждет тут с цветами. Девять роз! Он даже согласится на развод, хоть и любит вас безумно, оставит вам квартиру. На ребенка будет давать. Вы же только упали на диван, правда? А у него есть причины вас ревновать. Думаете, мы все — персонал и больные — не видели, как к вам приходил еще один молодой человек, в кожаной куртке, и тоже принес цветы? Все спрашивал, достаточно ли вы окрепли, чтобы выйти с ним в больничный сад. Ну, так как?
Всю неделю Валя обхаживает Йолю, но в субботу приходят родители. Они убеждают Йолю, что она должна рассказать и про удар, и про пинок ногой. Тогда Валя посвящает в дело больных: только под их нажимом удастся спасти бедного парня. От них требуется постоянно разговаривать с Йолей, советовать, убеждать. Так себя с ней вести, чтобы она поняла: если даст не те показания, всех против себя восстановит. Есть еще один аргумент: Ночная, если захочет поддержать в этом деле Валю, может не услышать звонков с Йолиной кровати. И еще будет трудно доказать, что это она вылила под Йолю мочу, вынимая судно, а не сама больная по неловкости.
Когда молодой следователь, выселив больных с ближайших кроватей, допрашивал Йолю, двадцать пар глаз с дальних кроватей впились в ее спину. Со следователя пот лился в три ручья, так как в тот день победу одержали сторонники закрытых окон. Услышаны были три отрывочных слова: «нога…», «в ботинке…», «умоляю»; из них реконструируется весь двух- или трехчасовой допрос. Валя близко к Йоле не подходит. Даже в сторону ее кровати не смотрит. Общественное мнение тоже обращается против Йоли. Палата обсуждает ее вызывающий образ жизни, привычку расхаживать в одном белье. Все ждут парня в кожаной куртке. «А что если запереть дверь на ключ, задержать его, вызвать милицию, пусть проверят, кто он такой?» Только Аня — вторая Дневная — защищает Йолю. Ночная — как утверждают — в этой истории держит нейтралитет. Не было еще случая, чтобы Валя с Ночной объединились.