берега было не больше десяти метров. Он плыли к скалам, пока Смурф дубасил веслом по воде.
— Вот доберемся до берега, я вам болты пооткручиваю! Слышите?!
Мальчики плыли так, что брызги летели во все стороны. Вскоре они добрались до скал и, шатаясь, взобрались на берег. Оба были одеты в темные футболки и джинсы, вымокли насквозь. Они с жалким видом заковыляли по камням и исчезли из вида в зарослях ольхи.
— Вы у меня дождетесь! — не унимался Смурф. — Я вас знаю! От меня не уйдешь!
Мальчишки уже взобрались вверх по тропинке и мчались в сторону домов. Пятки сверкали так, будто за ними гналась полиция.
5
О, резвые мои сестры! О, драчливые братья! Что вам известно о дружбе? Фрекен Карлквист принесла в класс аквариум. В нем плавали двенадцать черных моллинезий и десять меченосцев. Каждый вечер она звонила маме и Навознику и сообщала, что я «беспокойно вел себя в школе».
Но однажды майским утром Смурф поймал щуку величиной с половину моей руки. Щука резвилась в прибрежных волнах Аспена. Без пятнадцати восемь Смурф выпустил ее в аквариум.
И вот в десять минут девятого из аквариума раздается плеск. Вода брызжет через край!
Все смотрят туда. Мия Хюлът кричит благим матом. Фрекен стоит с раскрытым ртом. Двенадцать черных моллинезий и десять меченосцев покоятся в животе у щуки.
Вот что значит настоящая дружба, братья и сестры!
Мы достали два весла и отбуксировали каяк к берегу. Выбрались на прибрежные камни, а пожилая пара уплыла в сторону Дроттнингхольма.
— Спасибо за помощь! — прокричали мы вслед.
Вскоре они исчезли из виду, направляясь к Бромме.
Мы со Смурфом уселись в каяк и двинулись к Транебергскому пляжу. На скалах сидели девчонки, их наготу прикрывали только маленькие лоскутики между ног. У них были светлые гривы, вьющиеся от воды, их пышные красивые тела покрывал темный загар. Мы плавали мимо них — туда и обратно, Смурф что-то кричал им. Но девчонки лишь отворачивались. Плевать они хотели на наши восхищенные взгляды. Зачем они так? — Смурф прямо стонал. — Зачем раздеваются и выставляют свое добро напоказ, а потом обижаются, что ты на них смотришь?
— Их не поймешь, — ответил я. — Существа совершенно иной породы. По ним же сразу видно. Ты погляди.
Я показал на одну из девчонок — пышная задница, налитые груди, волосы вьются надо лбом, как солнечные лучи.
— Рехнуться можно, — сказал Смурф. — Пошли отсюда.
Мы заплыли под мост, миновали баржи у Хурнсбергского побережья и двинулись в направлении верфи Ульвсундашёна.
— Оставим его здесь, — сказал Смурф, хватаясь за пирс и выбираясь на сушу.
Я выбрался следом, мы вытащили каяк на пирс. Пахло краской и маслом. Над нашими головами дрались две чайки. Мужчина в синих брюках и заляпанной краской майке пытался взгромоздить подвесной мотор на тележку.
— Извините, — сказал я. — Мы хотели бы на неделю где-то оставить наш каяк.
— Мы хорошо заплатим, — продолжил Смурф, доставая свои сотки.
Мужчина с тележкой остановился. Вытер каплю пота на лбу и кивнул в сторону решетки с колючей проволокой:
— Можете оставить его вон там. Сотня крон за неделю. Я здесь с девяти до шести, так что вечером вы его забрать не сможете.
— Отлично, — сказал Смурф, расплатившись.
Мы ухватили каяк, переволокли его через решетку и положили на неотесанные доски. Весла оставили под ним. Смурф подергал решетку. Осмотрел три ряда колючей проволоки.
— Если кто-то задумает кражу, придется поработать кусачками, — сообщил он с довольной физиономией.
Распростившись с работником верфи, мы прошли под подвесным мостом Эссингеледена и погрузились в прохладную набережную вдоль Карлбергского канала.
На выжженном солнцем газоне перед Карлберг-ским дворцом загорали люди. На гравии возле лестницы играли в петанк[1]. Посередине канала медленно плыл катер с надписью «Полиция». Двое полицейских в голубых рубашках с короткими рукавами всматривались в берег.
Смурф, прищурившись, наблюдал за ними. Вот полицейский катер исчез за ивами, склонившимися над водой у Лилла-Хурнсберга.
— Хорошо, что мы с ними не встретились, — сказал Смурф.
— Думаешь, каяк в розыске?
— Если они заметили пропажу.
Смурф посмотрел на левую ладонь.
— Черт! — вскрикнул он. — Черт!
Он остановился и уставился на ладонь. Показал мне. На месте четырех цифр остались лишь двойка и слабое голубое пятно.
— Двадцать шесть, — Смурф напряг память. — Там было двадцать шесть. И еще что-то с единицей на конце.
— Грабителям не стоит плавать на каяках, — ответил я, не в силах сдержать ухмылку.
— Двадцать шесть, — повторял Смурф. — А на конце единица. Вечером пойдем.
— Только не при включенной сигнализации. Не сможем отключить — ноги моей там не будет.
— Не хватает одной цифры. Надо выбрать одну из девяти — я помню, что это точно не ноль.
— Сам ты ноль, — сказал я и обманным маневром нанес ему удар по плечу прямой левой. Он парировал. Так мы боксировали всю дорогу к метро на Санкт-Эриксплан.
Мы уселись в поезд и на «Централене» сделали пересадку на тринадцатую линию. Смурф без остановки говорил о тех девчонках на скалах.
На станции «Марияторгет» в вагон сели четверо скинхедов в высоких черных ботинках на шнуровке и в черных джинсах. Вагон был полупустой, места навалом. Но они направились к нам. Все четверо в белых футболках, у одного на плече красовался шведский флаг размером со спичечный коробок.
Самый большой, тип с бицепсами толщиной с мои бедра, устроился рядом со мной и взялся за поручень под окном, упершись локтем прямо мне в грудь. При этом на меня он даже не смотрел.
Смурф сидел напротив, рядом с ним шаталось нечто длинное с родимым пятном на щеке. Еще двое встали в проходе. Долговязый повернулся к Смурфу и указал на меня длинным пальцем:
— Твой приятель?
— Да, — еле слышно прошелестел Смурф — будто нитка упала на пыльный пол.
Верзила пристально рассматривал меня. Глаза у него были неподвижные, мертвые — как у коммандос. Не знаю, где они их берут. Может, такие глаза им раздают, когда они еще только учатся, вместе с удлинителем члена и книжкой о том, как поднять самооценку, онанируя в компании.
— Нечего тебе якшаться с черномазыми, — сообщил длинный Смурфу, все так же пристально глядя на меня. — Водись лучше с такими как ты. Черномазые пусть убираются отсюда. А ты — наш, ты швед.
— Я тоже швед, — услышал я свой голос — будто землеройка пропищала.
Мне в солнечное сплетение врезался локоть, и я почувствовал себя проколотым шариком. Громила, что сидел рядом, убирал локоть не сразу. Длинный притворился,