уже успела ляпнуть. Последнее время только про Шикотан и думаю. Мы же с Ильей и Изей поедем туда работать на рыбоконсервном заводе в стройотряде. Давай с нами? Мне без тебя скучно будет.
Анна (восторженно). Я с радостью. Вика, с тобой и твоими друзьями я хоть сейчас готова ехать на самый край света!
Раздается звонок телефона. Маша бросается к трубке. На сцену выходят Режиссер, Бачинский, Радик. Все напряженно молчат.
Маша (кладет трубку, говорит упавшим голосом). Порок сердца. Нужна операция. Требуется мое согласие.
Маша уходит. Бачинский и Радик идут ее провожать. На сцене остаются Икорская и Режиссер.
Икорская. Хорошая пьеса.
Режиссер. Да и ты молодец. Наивные чукотские девочки – это твой конек. Отлично притворяешься…
Икорская. Антон, перестань… Роль Анны как будто под меня написана.
Режиссер. Она и была написана под тебя. Автор твой старый поклонник.
Икорская (заинтересовано). Неужели? Сколько ему?
Режиссер. На вид не больше тридцати.
Икорская. Познакомишь? Он женат?
Режиссер. Вроде нет. Я не заметил кольца на руке. Но с каких пор тебя это волнует?
Икорская. Антон, я же просила… Перестань лепить из меня чудовище!
Режиссер. А ты, значит, когда мы только познакомились, строила из себя кроткую невинность…Молодец, нечего сказать! Талантище… Знаешь, как это называется?
Икорская (устало опускается на стул). Когда мне было четырнадцать, мой парень тайно привел меня на репетицию. Он играл в твоем театре. Хотел передо мной покрасоваться. Тогда я первый раз и увидела тебя. Влюбилась как дура… Ты мне показался настоящим всемогущим добрым волшебником, которого все беспрекословно слушаются и в то же время очень любят.
Режиссер. А разница в возрасте тебя не сильно смущала? Я тебе в отцы гожусь…
Икорская. Отец бросил нас, когда мать была мной беременна. Они с мамой из-за чего-то сильно поругались. Я потом втайне от нее долго его разыскивала. Воображала себе, какой он добрый и сильный, как он обо мне заботится и бесконечно возится со мной… Я в театральное училище поступила только ради того, чтобы попасть к тебе в театр…
Режиссер. Сочувствую, но продолжать играть роль папы я не готов. Может быть, ты удивишься, но я хочу жить нормальной семейной жизнью. Когда я утром встаю, меня должен ждать свежий завтрак, а не каша недельной давности, которой каждый раз боишься отравиться. Когда я прихожу усталый и голодный с работы, я хочу, чтобы меня накормили горячим вкусным ужином, а не рыться в холодильнике в поисках случайно завалявшихся там продуктов, а потом ломать голову, что из них можно приготовить.
Икорская. Это так ты себе представляешь жизнь с музой? Она тебя полностью обслуживает, а ты потом, лежа на диване перед телевизором, ей восхищаешься? Или муза отдельно, а кухарка отдельно?
Режиссер. А эти твои бесконечные скандалы… Да они из меня всю душу вымотали…
Икорская. А ты хочешь, чтобы я спокойно воспринимала все эти твои идиотские шуточки, покровительственный тон и бесцеремонное нарушение моих личных границ? Я бы не скандалила, если бы ты вел себя со мной уважительно. Открою тебе секрет. Я бы и готовила, наверное, с радостью, если бы ты постоянно не повторял, что раз я твоя жена, значит, готовка входит в мои должностные обязанности. Почему ты мне про них ничего не рассказал сразу, когда позвал в ЗАГС?
Режиссер. Это же очевидные вещи!
Икорская. Если я тебе была нужна в качестве кухарки, зачем ты тогда ради меня бросил жену? Меня уже бесит, когда ты заводишь свою любимую песню про ее кулинарные способности.
Тем временем на сцене появляется Бачинский. Он удивленно вслушивается в их оживленный диалог.
Бачинский. Ребята, я не пойму, вы ругаетесь или репетируете?
Режиссер. Разумеется, репетируем! Скоро же декада французской культуры. Я планирую поставить «Медею» Жана Ануя.
Бачинский. Похоже, мощная вещь. Стоит освежить.
Режиссер. Знаете что, схожу-ка я до больницы. Надо поддержать Машу и узнать заодно, чем ей можно помочь.
Режиссер уходит. На сцене остаются только Икорская и Бачинский.
Икорская. Юра, давно хотела спросить. Почему ты пошел в артисты? Ты же сначала учился в меде, и папа у тебя – известный нейрохирург.
Бачинский. Решил таким образом сбежать от родовой кармы…
Икорская. А оно того стоило? Кто ты теперь? Обычный актер в провинциальном театре, получаешь нищую зарплату. А мог бы…
Бачинский. Наташа, не надо продолжать… Ты далеко не первая, от кого я это слышу. Никто меня не понимает… Боюсь, ты тоже не сможешь. У тебя в семье никогда не было отца-небожителя, на которого все обязаны молиться.
Икорская. У меня никакого отца не было…
Бачинский. По мне, так лучше уж никакого, чем мой… С детства мне все вокруг только и делали, что внушали: твой отец великий человек, ты должен себя вести так, чтобы не уронить его репутацию. Он являлся нашим семейным идолом, высшим божеством. Когда он вещал, все обязаны были смотреть ему в рот и не сметь высказывать своего мнения. В школе, среди друзей, знакомых мне приходилось ходить по струнке, чтобы соответствовать реноме порядочного сыночка всеми уважаемого человека. Мои одноклассники, как все нормальные дети, делали рогатки и запасались пульками, чтобы на первомайской демонстрации палить по воздушным шарикам, а я шел с отцом за ручку в колонне трудящихся в почетном первом ряду и держал огромную связку воздушных шаров, которая служила самой лучшей мишенью для моих вооруженных до зубов товарищей. Как же я им завидовал… Вместо того, чтобы сидеть во дворе в кругу настоящих пацанов и петь разудалые блатные и бардовские песни, я просиживал штаны на изматывающих душу и рассудок классических концертах, от которых моя голова пухла. Я мечтал записаться в секцию бокса, а меня насильно отдали в ненавистную музыкальную школу. Когда пришло время выбирать свой жизненный путь, мне даже не пришлось ломать голову: я должен был пойти по стопам отца. В мединституте среди одногруппников я впервые почувствовал вкус настоящей свободы. Местным общага не полагалась, но я же был сын Бачинского… Тут-то я и узнал, какие преимущества дает родство с известным и влиятельным человеком. В переполненной общаге у меня была своя отдельная комната. На экзаменах меня никто не валил, на мои прогулы смотрели сквозь пальцы. Нарушения, за которые обычных студентов сразу же исключали из института, мне легко прощали. Тень моего отца следовала за мной по пятам и служила надежной защитой в любых ситуациях. Я быстро к этому привык и ловил настоящий кайф от своего привилегированного положения.