ничего у меня не было, он просто прислал по почте заявление о разводе. Моя гордость не позволила мне написать ему и потребовать объяснений или пытаться разузнать кто или что стал причиной нашего разрыва.
Обида застревает в горле огромным комком, душит так, что невозможно выдохнуть. Кажется, уже столько времени прошло, и уже давно пора отпустить, но нет — стою оглушенная и не могу дышать. На языке разливается горечь, пальцы холодеют, мороз по коже поднимается все выше, и когда он достигает макушки головы, ледяные иглы впиваются в мозг, давая ему сигнал смертельного холода, и меня бьет озноб, зубы стучат друг об друга, руки трясутся, с трудом стою на ногах. Все мои силы уходят на то, чтоб не упасть. В глазах темнеет, и в следующую секунду сильные руки обнимают меня, окутывая теплом.
— Эй, — голос Саши звучит издалека и не на шутку встревожено, — ты что? Что с тобой? — он требует ответа.
— Да ничего, бывает — отвечаю неопределенно. Не рассказывать же ему, что обида на него подбрасывает мне такие сюрпризы.
— Бывает?! — он чуть ли не рычит, — ты больна?
— Сам ты болен, — огрызаюсь я и тут же спохватываюсь, — просто бывает и все. Можно мне горячий чай или кофе? И буду готова продолжать.
— Тебе надо в постель! — заявляет Ярлов, резко разворачивается и ведет меня мимо секретарши в свой кабинет, бросив ей на ходу:
— Эвелин, сделай нам чаю!
Слышу, как она, застучав каблуками, срывается с места. А я, не удержавшись, язвительно замечаю, когда за нами захлопывается дверь его кабинета:
— Я очень удивлюсь, если она не плюнет в мой чай, так красноречиво она смотрела!
Готова откусить себе язык, я ведь это вслух сказала, как-то слишком уж расслабляющее Саша на меня действует что ли. А он смотрит пару секунд совершенно недоуменно и потом начинает смеяться:
— Ревность? Госпожа Ярлова, как интересно, — и тут же безо всякого перехода, резко обрывает смех и строго произносит: — Я обещаю подумать об этом сразу же, как отвезу тебя домой и уложу в постель.
Глава 6
Сидит и смотрит на меня, а я знаю его этот фирменный взгляд Он означает, что все, уперся, сейчас его никто и ничто не сдвинет с места. Но я попробую:
— Какая постель, Ярлов? Какой дом? Ты о чем вообще?
— Нууу, если у тебя сомнения насчет постели и дома, то готов предложить свои. И дом, и постель. В конце концов, ты носишь мое кольцо, так что мы почти женаты, госпожа Ярлова.
Он вроде бы и ехидничает, но смотрит внимательно, пытаясь понять, стало ли мне легче. А я согрелась, обида больше не плещется внутри, зато растет раздражение. Меня ужасно злит его самоуверенный тон и наглые слова.
— Никуда я не поеду!
— Поедешь, иначе придется устроить тебе постель прямо здесь. Я видел, что тебе стало плохо, — медленно втолковывает мне, как маленькому ребенку, — я еще разберусь с причинами, но пока надо не допустить последствий. Поэтому я тебе как доктор сейчас советую, тебе надо в постель.
Вот это он не подумав сказал, одновременно эта мысль приходит к нам обоим в голову, я понимаю это потому, что он резко замолкает и смотрит прямо мне в глаза, стараясь там найти ответ на вопрос о чем я думаю. Смотрим друг на друга, его взгляд темнеет, и, судя по всему, мы вспоминаем сейчас одно и то же.
Лет шесть назад он также укладывал меня в постель, обожал меня лечить. Только лечение у небо было свое, как он утверждал, персонально разработанное для меня. Он лечил меня руками: заставлял раздеваться и ложиться на живот, а сам полностью одетый, садился рядом и начинал гладить меня, не пропуская ни единого сантиметра тела. Особо старался там, где я говорила, что больно или ему казалось, что там надо погладить.
Сашка просил меня представить, что как будто он своими руками наносит на меня краску. Я должна была выбрать цвет, а потом когда он заканчивал, должна была сказать, где еще недокрашено, тогда он возвращался и гладил там — то с нажимом, то еле касаясь, то быстро, резко, как будто торопился закончить, и через минуту невыносимо медленно. Потом переворачивал меня на спину и «красил» дальше, мог еще потребовать выбрать другой цвет, чтоб закрасить предыдущий, утверждал, что плохо закрашивается, и надо еще потерпеть пока он закончит все. И я терпела, растекалась от желания, от его настойчивых, теплых рук, а он гладил и гладил и гладил.
Воспоминания обжигают память. Он первый приходит в себя, почти отшатывается. Голос хриплый:
— Прекращай ломаться, а то мы так неизвестно до чего договоримся! — радужка у его глаз стала почти черная, огромные зрачки затягивают и не дают отвести взгляд.
— Да тебе не откажешь в изворотливости, нашел крайнюю! — возмущаюсь я тому, что мы, оказывается, договариваемся.
— Мне вообще не стоит отказывать, — нагло заявляет он, и в этот момент его Эвелина приносит чай.
Резко оба замолкаем и молчим, пока она, цокая каблуками, несет чашки, ставит их на стол и удаляется. Во время этой вынужденной паузы в нашей пикировке, я решаю, что больше не поддамся ни на какие его провокации, и на все предложения буду отвечать односложно «нет».
И когда на моих губах уже начинает расцветать победная улыбка, он неожиданно спрашивает:
— Почему ты носишь кольцо, которое я подарил?
Вот же гад, всегда умел выбивать меня из колеи. Хотя тон его будничный, как будто на собеседовании интересуется моим опытом работы, вспыхиваю, сердце ухает вниз и потом сразу же прыгает вверх, отчего пульс долбит в уши, и стараюсь говорить как можно спокойнее:
— Оно мне нравится. Просто нравится, без подтекста.
— Ладно, — кажется его устраивает такой ответ. — Тогда расскажи, как ты живешь? Замужем была? Дети есть?
— Это допрос? Хорошо. Замужем была, — делаю паузу, со странным чувством удовольствия наблюдая, как Сашка мрачнеет. Тут же начинаю злиться на себя из-за того, что все еще зову его Сашка. — А вообще все это не твое дело.
— Почему не мое? У нас намечается очень плотное сотрудничество, я должен знать семейный статус, — произносит он совершенно расслабленно. — Ты пей чай и поедем. С мужем развелась, да? Так что насчет детей?
— Развелась. — Говорю и удивляюсь, почему ему даже в голову не приходит, что я рассказываю про наш с ним брак? Может уже и забыл, что мы были женаты, а я тут от каждого его слова проваливаюсь в воспоминания. Бесит, Саша! Какой же ты мерзавец!