Читать интересную книгу Ноль часов по московскому времени. Новелла I - Алекс Норк

— Но паспортные данные ты в местном отделении взял?

— Конечно. Как вошли я первый раз и позвонил. Короче, обнюхал пес комнаты, чердак, подвальный гараж — ничего. Надо понимать, мальчика сразу почти посадили в машину и увезли… а может, позже, когда увидели, что нянька очухалась и побежала в дом.

— Значит, что именно ими интересуемся, хозяева не заподозрили?

— Сто процентов.

— Та-ак, пойду Мокову докладывать, — шеф полувопросительно посмотрел на нас, и мы оба кивнули. — Пойду, только не вижу причин что-то менять в завтрашних планах.

Менять, как мы тоже предполагали, ничего не пришлось. С личностями дагестанцев разобрались: он — бывший профсоюзный руководитель республики, она — замминистра образования, тоже бывшая. В общем, много хапавшая, особенно в последние советские годы, номенклатура.

Здесь важно кое-что сказать на национальную тему, которой еще не раз придется касаться.

Ни я, ни отец с братом уже несколько лет не навещали Россию, хотя регулярно собираемся, но каждый раз почему-то намерение не доходит до окончательного решения. А по «тарелке» смотрим Родину почти каждый день. И если символически выразить видимое-слышимое за последние годы — цвет будет серый, а звук — минорный с траурным даже оттенком. Очень много речи сейчас о национальном, причем в двух разных проблематических планах: конфликтности между русской частью страны и Кавказом (плюс Азия) и самоидентификацией, а соответственно — поиском «своего пути», и с сильной разноголосицей: быть или стать непонятно какой и зачем империей; что где-то скрыта национальная идея, способная потянуть нас как паровоз — вот только б ее найти; с упованием (или не) на религию; с наличием (или не) международных против России заговоров.

По этому поводу сейчас скажем лишь, что только очень неразвитый, дефективный народ можно охарактеризовать одной единственною чертой или исторической функцией. Хотя, скорее всего, таких народов не бывает вообще, а дефективная узость взгляда есть черта авторов подобных подходов. Впрочем, совсем в «дураки» подобных людей записывать не стоит. На примере классиков знаем, что некое единственное и окончательное решение, по-другому еще — панацею, искали и, казалось им, что нашли: Достоевский — «красота спасет мир»; Толстой — «опрощаться», превратить всё общество в гражданский трудящийся на земле монастырь; социальные утописты от западноевропейских до наших Кропоткина и Бакунин. Причина у них, в общем-то, уважительная — найти рецепт полного счастья для человечества, а толк от всех получился только один: указать потомкам исторические и социальные тупики. Не бывает одной грани у пирамиды. И никогда с одной точки вы не увидите ее всю, даже маленькую в своих руках. Вот это бестолковое «невидение» стало государственной российской политикой и последствиями, которые откровенно пугает. Ситуация эта не только российская, но отчасти и западноевропейская, связанная с арабами, турками и прочими «понаехавшими», однако! эти-вот-самые местную полицию, суды и другие органы не подкупают — не могут, а коренные жители понемногу смещаются от примитивного толеразма к более глубокому пониманию надвинувшихся на них угроз. Именно угроз, и вот почему.

Я уже говорил, что мне повезло с одноклассниками и друзьями, многие из которых, увы, как и я, не в России. Вот лучший у нас мальчик по математике, судьба которого была предсказана учителем еще в седьмом классе, действительно стал крупным ученом, и в звании полного профессора возглавляет сейчас одну из кафедр Факультета математики и компьютерных технологий Страсбургского университета. Мы обязательно встречаемся при моих нередких наездах в Париж, общаемся на разные темы, а не так давно обсуждали эту самую интеграцию всяких «пришлых» в европейское общество. В арабских предместьях как раз проходили очередные волнения и многие французы реагировали на них уже со словами «ну, сколько можно!»

Я и начал разговор с того, что эти же люди еще лет шесть-семь назад подобных реплик не допускали, а наоборот, заявляли улыбчиво, что интегрировать в европейскую цивилизацию чужие охлосы надо и осталось еще немного постараться и потерпеть.

— Сосредоточься на несколько минут, — попросил приятель, — и ты поймешь всю фундаментальную глупость этого, так сказать, исторического проекта.

Я, приготавливаясь, напрягся.

— Начала высшей математики, которые в школе давали, ты помнишь — интеграл, производная?

— Дельта функции к дельта аргументу при стремлении последнего к нулю, — выпалил я, будто стоял у доски. — А интеграл — как сумма произведений приращений…

— Верно, да, — он почему-то поморщился. — Только это частный случай куда более общей теории, которую правильнее всего назвать методологией интегрирования. В своем окончательном виде это совершенно абстрактная теория и абсолютно завершенная.

— То есть внутри нет нерешенных проблем?

— Именно так. А главное, данная теория универсальна, то есть верна всюду, включая высшие цивилизации в любых созвездиях и галактиках. И охватывает она не только математические, а любые системы вообще.

После таких слов я слегка даже струсил — вдруг не сумею врубиться и осрамлюсь.

Но оказалось, что зря.

— Итак. Сама теория называется тремя словами: «Мера-Интеграл-Производная». И строится именно в этой последовательности. Прежде всего, мы устанавливаем, что именно измеряем, затем, измеряя, видим, где больше — где меньше, и насколько.

— Определяется мера вещей?

— Умница. И только затем можно определить суммарное значение — интеграл по системе в целом.

— А производная?

— Локальность. Значение того или иного частного в общей массе событий. Только умея оценивать общее, можно правильно оценивать единичное и понять какое оно — хорошее, вредное?.

— Всего-то? Да это на уровне простого здравого смысла.

— Вся математика на уровне здравого смысла, но не всегда простого. И эта теория в развернутом виде занимает около ста страниц текста. Теперь давай ее применим к социуму, правильнее — к европейской цивилизации. Что мы вообще имеем в виду под цивилизацией, ведь не материально-технические накопления?

— Нет, безусловно, — в этой теме я чувствовал себя очень уверенно. — Само слово происходит от латинского — гражданский, подразумевает определенную историческую стадию сознания людей: о нормах общественного поведения, о необходимом государственном устройстве, о значении науки, культуры, образования. Цивилизация выступает в течение длительного времени константой, а технический прогресс при ней — переменная, определяющая удобства, а не ценности жизни.

— Что и требовалось. Сознание здесь, следовательно, слово центральное, а его содержанием является система ценностей, так?

— Верно.

— О’кей. Тогда ответь, что значит интегрировать в цивилизацию какое-то иное сообщество?.. Нет, сам отвечу: подчинить его имеющейся системе ценностей, с отчетливым у неофитов пониманием, насколько то или иное более или менее важно.

— Ты хочешь сказать — у них должна быть та же мера вещам?

— Почти. В теории интегрирования это называется «подчиненная» мера.

— То есть?

— То есть она должна давать оценку всему, чему оценку дает мера главная, и не просто давать: там, где у нас А больше Б, у них обязано выполняться такое же соотношение. Ну и, соответственно, положительное должно быть положительным, отрицательное — отрицательным. Хотя сами величины могут быть и другими.

— А… ну и в чем здесь для «пришлых» препятствие?

— Препятствие не для них, а для нас. И в том, дорогой, что даже цыганский табор имеет свой собственный интеграл, свою меру вещам и представление о значимом и незначимом.

Вслед за мелькнувшей пушкинской строчкой «Цыгане шумною толпою…» я вдруг на секунду увидел эту подвижную пеструю массу, и мысли о схожих мерах не было места на этом фоне… И разумеется, так обстоит не только с цыганами.

Однако мой друг не поставил еще последнюю точку.

— Включить эту публику в нашу цивилизацию не только не выйдет, но обернется, в конце концов, гибельным результатом. Простое прочнее сложного, их примитивные интегралы, количественно нарастая, непременно разрушат наш. Ты ведь знаешь, что раковая клетка отличается именно своей выносливостью, плодовитостью и простотой.

Страшноватое и слишком похожее на правду сравнение, отчего еще более страшноватое.

— Выходит, в обозримом будущем проблему с ними вообще не решить?

— Да ни в каком будущем. Зато государства некоторые, и в первую очередь наша Россия, развалиться могут в будущем вполне обозримом. И исторические примеры на эту тему ты знаешь лучше меня.

Действительно, по этой части знаний у меня вполне хватало, и вот почему.

У каждого своя натура, моя имеет свойство терять интерес к тому, что хорошо понято и изученного. Вот после восьми лет службы в уголовном розыске я, неожиданно для себя, потерял всякий к ней интерес. Понял не умом, а внутренними ощущениями — больше этого не хочу. Потому что уже почти всё знаю. Но это про современное, про в нем плохое, и как его раскрывать. А про хорошее знаю совсем чуть-чуть, откуда вообще берется хорошее и плохое, из чего исторически складывался и как меняется человек, что он, усвоив из пройденного, сделает завтра, и, конечно, чего нам русским от себя самих ждать.