Читать интересную книгу Последний бой - он трудный самый - В Миндлин

*  *  *

Ближе к полудню над улицей засвистел ветерок. Кроны деревьев зашелестели. Захлопали створки окон, по небу белыми хлопьями пошли облака, вновь горьковато запахло липой. (100)

Как будто стало легче дышать.

Вдруг ветер стих, и тонкой, зигзагообразной линией через все небо сверкнула молния, с сухим орудийным треском побежал гром. Он мощным залпом ударил по городу.

Забушевала гроза. Апрельская, первая, она вымывала клочья бумаг и тряпок, маленькими штопорами закручивала воду у решеток канализации, грохотала по растерзанной жести крыш.

Над танками повисла завеса дождевых струй. Она размыла контуры всех предметов; шумы боя зазвучали глуше, словно бы издалека.

Дождь, быстро нарастая, превратился в сумасшедше скачущий ливень. Он проносился, тяжело барабаня по нагретой броне. Соприкасаясь с ней, вода испарялась. Казалось, танки парят, словно старые паровозы...

Спустя время туча стала расслаиваться, она на глазах светлела.

Так же внезапно, как начался, дождь прекратился, из низких облаков к земле прорвались косые столбы солнечного света.

В один миг все преобразилось. Ожили даже уродливые глыбы берлинских развалин. Дождь смыл гарь, теперь в воздухе царствовал аромат освеженных деревьев. Беспорядочные нагромождения дымящихся мокрым чадом угрюмых каменных развалин стали какими-то живописными, чуть ли не привлекательными.

А солнце дробилось в лужах, слепило глаза, цветными зайчиками плясало по кирпичным разломам, порой так сверкало, что заставляло щуриться атакующих солдат-автоматчиков.

На разбитой берлинской улице этот весенний дождь, эти солнечные блики...

В далеком детстве были гроза, и солнце, и лужи, носясь по которым играли мы в «красных» и «белых», разбрызгивали воду босыми ногами.

Сейчас в войну не играем! Война идет наяву... Но все равно в сознании возникает внезапно прошлое, и светлеют на миг суровые лица, разглаживаются фронтовые морщины, а под подошвами тяжелых сапог вода дробится на тысячи сияющих капель, как в детстве.

Гимнастерки прилипли к разгоряченным телам, волосы облепили лоб, виски, щеки. Струйки воды стекают по лицам, солдаты хватают их пересохшими губами.

А на небе мощной дугой легла яростно-алая радуга.

Сразу стало тихо.

Даже стрельба прекратилась.

*  *  *

Затишье длилось несколько минут, а нам казалось, пролетело мгновенно: опомниться не успели!

Тишину вспорола длинная пулеметная очередь. Возле нас разорвался тяжелый снаряд, снова вдоль улицы фонтанами взметнулись огонь и дым.

Снаряды и мины рвались друг за другом. Разрывы слились в пульсирующую ярким огнем завесу.

Все пылало, светилось, и еще рельефнее вырисовывались контуры берлинских развалин с щетиной покореженных балок.

Левее нас за перекрестком слышался танковый бой, но сквозь поднявшуюся пыль и дым разрывов нельзя было разобрать, что происходит там, у кирпично-красной кирхи. Только проблескивали матово-алые вспышки орудийных выстрелов да слышен был непрерывный треск пулеметных очередей и стрекот автоматов.

Впрочем, я знал, что там ведет бой моя родная Первая гвардейская танковая бригада. В общей какофонии натренированное ухо улавливало хлопотанье гусеничных траков тридцатьчетверок. Иногда казалось, вижу знакомые контуры танков, но все было нечетко, призрачно, размыто дымом.

Первогвардейцы наступали по Гнейзенау-штрассе нам навстречу, и с ними надо было немедленно установить связь.

— Петя, — нагибаюсь к радисту, — у тебя есть радиоданные Первой гвардейской бригады?.. Узнай и постарайся вызвать комбрига Темника. Его позывной наверняка «Бублик».

— «Бублик»? Откуда вы это знаете, товарищ гвардии...

— Много говоришь, Петя! А позывной командира бригады помню (101) еще по своему пребыванию там в сорок четвертом году. Они его не меняют.

— Не может быть! Это же нарушение...

— Может, может! Даже немцы знают этот позывной!

Заварзин возмущённо крутит головой, а его пальцы уже вцепились в лимбы радиостанции «РБ».

Тем временем вспоминаю дорогих моему сердцу товарищей по жестоким и удачливым боям прошлого года.

Весной сорок четвертого в это же время мы освобождали сказочно красивые земли Северной Буковины. Бригада действовала в передовом отряде.

И сколько же фронтовых километров намотали за год гусеницы наших танков! Сколько боевых товарищей улеглось под скромные солдатские пирамидки со звездочками, вырезанными из снарядных латунных гильз...

Под Познанью убит гвардии полковник В.М. Горелов. Под Одером — сменивший меня в бригаде гвардии подполковник Мельник. Снайперская пуля пробила сердце единственного внука Джамбула — лейтенанта Джумабаева. Пуля недавно вырвала из жизни и комбата-1 майора Володю Жукова, никогда не унывавшего, житейски бесхитростного, смелого и прямодушного бойца. Нет уже и комбата-3 капитана Малегова. И сотен других...

Летом 1944 года во время Львовско-Сандомирской операции мне довелось командовать этой прославленной бригадой. Знал там многих, любил их. Был я в этих боях ранен.

«Бублик» — это был радиопозывной моей командирской рации, а радистом был симпатичный паренек, которого все в бригаде, в том числе и офицеры штаба, так и звали: Бублик. Считали, что это его настоящая фамилия.

Только в августе, когда его наградили орденом и в приказе о награждении значилась фамилия Бублик, наконец разобрались! Дело в том, что с сорок первого года работал он на командирской радиостанции, и позывной ее не менялся, а люди, которых обслуживала рация, менялись.

Я рассказал об этом командующему Первой гвардейской танковой армии генерал-полковнику танковых войск Катукову. Он долго смеялся и приказал, чтобы этот позывной оставался для бригады до самого Берлина, пускай и противник об этом узнает. Ведь знал же о нашей бригаде сам Гудериан! Это сослужило неожиданную пользу: наши оперативники стали использовать позывной для дезинформации немцев.

Знали немецкие штабы, что «Бублик» — это 1-я гвардейская танковая бригада. И что она всегда действует на направлении главного удара. Обнаруживала немецкая радиоразведка в эфире позывной «Бублик» и рапортовала о сосредоточении 1-й гвардейской танковой армии для удара. Немцы принимали соответствующие меры. А удар наш следовал на другом участке. Так, скажем, было в июле 1944 года при прорыве линии «Принц Евгений» севернее Львова. Удачно тогда получилось с «Бубликом»!

Поэтому я был уверен, что у Темника прежний позывной радиостанции.

Так оно и было.

*  *  *

— Заварзин! Вызовешь ты наконец Темника? Или мне самому сесть за радиостанцию?

— Сейчас, сейчас! Это же другая армия, другие радиосети! Запросил рацию Штарма-1. Пусть сообщат волну.

Опасно, подумал я, с боем идти навстречу друг другу, можно побить своих танкистов... Снаряд нашего «ИС» на такой короткой дистанции поразит тридцатьчетверку насмерть! Да и снаряд 85-миллиметровой пушки Т-34 для наших «ИС» не сахар! Несколько таких уже взорвалось в непосредственной близости. Их взрывы мы хорошо отличаем от немецких — и по звуку и по вспышке.

— Русанов, — я повертываюсь к начальнику штаба. — Прикажите дать две зеленые и красную ракеты навстречу танкам Темника! (102)

— Есть! Увидят ли их сквозь дым?

— Передайте еще по танковой рации всем нашим, циркулярно: «Впереди не только противник! Там и наши танки! Быть начеку!»

— Понял вас. Я приказал капитану Луговому выслать туда пеших разведчиков.

— Есть, есть связь! Темник, на рации! Возьмите, товарищ гвардии подполковник! — Завараин протягивает мне гарнитуру рации и широко улыбается.

— Здорово! Ты жив? Молодец! — В наушниках баритон Темника. — Где твои танки?

В центре Берлина многие условности были отброшены, радиостанции переходили на работу открытым текстом. Скрываться от разведки противника было уже ни к чему, зато, если обходиться без кодов и переговорных таблиц, резко увеличивалась оперативность переговоров и действий. Радисты армейских раций поругивали нас за это, но добродушно, больше для формы.

— Привет! Я уже подошел к перекрестку. Опознавательные ракеты видел?

— Видел! Хорошо, что дал! Все думали — «Тигры». В дыму различаем только набалдашники твоих пушек. А ты видишь мои танки?

— Догадываюсь. Дым сильный, по силуэтам не различишь. Дай, пожалуйста, ракеты, обозначь свой передний край.

— Хорошо. Есть к тебе просьба. Красную кирху видишь? От вас впереди и слева?.. У фрицев там на колокольне 75-миллиметровая пушка. Бьет в упор по моим танкам, зараза! Подави ее, а? По-братски! Первогвардейцы в долгу не останутся.

— Сейчас попробую! На кирху брошу автоматчиков.

— Что автоматчики сделают? Огнем из своих «волкодавов» давай!

— Уже пробовали. Не берут и наши снаряды: кладка старинная, толщина больше метра...