Читать интересную книгу Последний год - Василий Ардамацкий

— Как чувствует себя наследник? Мы все так скучаем по нему.

— Возле матери ему все-таки лучше, — ответил Николай. — Он тоже всех вас помнит и просил вам кланяться и поздравить с Новым годом.

— Пока он жил в Ставке, — подхватил черноглазый, черноусый толстяк — сербский полковник Лондкиевич, — каждый из нас видел в нем своих сыновей, и на душе становилось теплее.

— Мне он тоже доставлял много радости и скрашивал мою жизнь здесь, — с искренней печалью сказал Николай и некоторое время задумчиво смотрел вверх на массивные люстры. Он думал сейчас совсем о другом — что завтрак скоро кончится, все традиционно перейдут в курительную комнату, и там ему не избежать разговора о положении дел на войне. Особенно не любил он такие разговоры с генералом Вильямсом, называл его про себя лисой с бульдожьей хваткой…

— Как здоровье императрицы? — подобострастно спросил де Лягиш.

— Благодарю вас… Она здорова, очень устает… — ответил Николай и добавил с улыбкой — Быть женой русского императора нелегкая должность.

— О да, о да! — закивали все.

— Мне кажется, ваше величество, вы не должны ей позволять так расходовать свои силы, — сочувственно сказал Вильяме.

Николай строго взглянул на англичанина. Это что, намек? Последнее время он со всех сторон слышит эти проклятые намеки, что его жена занимается не своими делами.

Вильямс понял свою ошибку и поспешно добавил:

— Шутка сказать, воспитывать пятерых детей!

Но его уточнение ничего не разъяснило. Наоборот, получилось, будто англичанин подчеркивает, что удел императрицы — заботы материнские.

Николай молча направился в курительную комнату.

Гости разговаривали о погоде, о прелестях русской зимы. Вильяме сосал свою сигару, но при этом то и дело посматривал на царя, явно поджидая момент подойти к нему со своими вопросами. Николай это видел, и, когда разговаривавший с ним француз отошел от него, а Вильямс быстро к нему направился, он громко объявил:

— Господа, я приглашаю вас сегодня вечером на молебен в нашей церкви, так что сегодня мы еще увидимся. — Николай выразительно посмотрел на часы и быстро вышел из курительной.

Проходя в кабинет, бросил на ходу адъютанту:

— Ко мне никого…

Он любил свой кабинет в Ставке — светлую комнату со стенами, обитыми небесно-синими штофными обоями. Мебели немного — стол, угловой диванчик, два кресла и стул. Все привезено из Царского Села — так пожелала жена, сказала — пусть эти вещи напоминают тебе о доме, о нас… Стол особый — он украшен, как сказали ему, неповторимой резьбой, выполненной северными корабелами два века назад. Он распорядился не ставить стол к стене, чтобы резьба была видна со всех сторон. Стоящий в углу диванчик будит в нем приятные воспоминания — в царскосельком дворце он стоял в спальне жены, и они любили сиживать на нем, чувствуя волнующую близость друг друга… Но здесь он садился на него очень редко — как сядет, так сразу становилось ему одиноко и тоскливо…

Сейчас, усевшись за свой резной стол, он открыл папку.

Сверху лежало письмо от матери. Не читая, он положил его в стол. Опять, наверное, сплетни — пересуды об Алисе. Все точно сговорились терзать его. Что плохого она всем им сделала? Что плохого в том, что они любят друг друга и во всем хотят помочь друг другу, ведь оба они самим богом помазаны на престол? Она умная, все понимающая женщина, безмерно любит Россию и хочет ей только добра. Наконец, она единственный человек, которому он верит до конца и может доверить самые сокровенные мысли, зная, что они встретят понимание и поддержку. Они все хотят отнять ее у него. Дело дошло до мерзкой клеветы, ее имя треплют в грязных петербургских подворотнях, будто речь идет не о царице, а о какой-нибудь прачке. И здесь та же цель — разрушить их счастливое согласие. Для этого придумываются и отвратительные истории про нее и Друга. Все они прекрасно понимают, что Григорий являет собой божью и народную мудрость. Именно это и пугает всех мерзавцев, кому не дорог трон, не дорога Россия. О, как была права жена, когда еще давно просила его проявить решительность, ударить кулаком по столу, напомнить всем, что он самодержец российский! Да, так он и сделает, и будет безжалостен к этой своре бездомных собак, пусть только кончится проклятая война.

Николай с болью сердца думает о том, как тяжело царице переносить все это одной там, в царскосельском дворце, окруженной неверными, лживыми людьми. Он обязан сделать все, чтобы она не чувствовала себя одинокой.

Николай отодвинул от себя папку, достал из стола лист бумаги с короной и вензелем…

«Моя возлюбленная!

От всего сердца благодарю тебя за твое милое письмо… — писал он четким, чуть наклонным почерком. — Самое горячее спасибо за всю твою любовь и ласки за эти шесть дней, что мы провели вместе. Если б только ты знала, как это поддерживает меня и как вознаграждает меня за мою работу, ответственность, тревоги и пр.!.. Право, не знаю, как бы я выдержал все это, если бы богу не было угодно дать мне тебя в жены и друзья… Вчера после того, как мы расстались, я принимал толстого Хвостова — в течение полутора часов. Мы хорошо и основательно потолковали. После чаю я взял эту книгу — «Девушка-миллионер»— и много читал. Чрезвычайно интересно и успокаивает мозг… Я спал плохо или, вернее, очень мало, потому что не могу заснуть, ноги у меня так мерзли, что я наконец залез с головой под простыни и таким образом согрел край постели — в конце концов это помогло!.. Прибыв сюда нынче утром, я застал такую же холодную погоду, как дома, — 10 град. Теперь холод меньше, нет ветра, масса снегу. После длинного доклада — обычный завтрак со всеми иностранцами… Благослови бог тебя, моя душка, и дорогих детей! Навеки, мое дорогое Солнышко, твой старый муженек Ники…» Приказав адъютанту отправить письмо, Николай почувствовал облегчение — вроде потолковал с женой, утешил ее своей любовью. Он взял со стола недочитанный роман «Девушка-миллионер» и направился в спальню, предвкушая удовольствие узнать, как развиваются дальше любовные приключения симпатичной героини этого английского бульварного романа…

Когда царь, улегшись на кушетке, с упоением читал роман о веселых приключениях авантюристки, английский генерал Вильямс и его французский коллега де Лягиш прогуливались по снежной дороге возле дома, где они жили. Разговаривали неторопливо. Подолгу молчали, прислушиваясь, как морозно скрипел снег у них под ногами.

— Что он привез из царскосельской спальни… что? — спросил Вильямс, придерживая рукой поднятый меховой воротник шинели.

— От разговора с вами он явно уклонился, — заметил Лягиш, потирая рукой стывшее ухо.

— Она должна была призвать его к решительности, — развивал свою мысль англичанин.

— Что-то незаметно, — сказал француз, пытаясь закрыть уши коротким воротником. — Удивительно его непостоянство в мыслях. Я помню, как год назад он сказал мне, что Дума — это не больше как клапан, с помощью которого он будет искусно выпускать пар из котла. А перед этой поездкой на фронт он уже сказал мне, что Дума — это навязанное России проклятье.

Молчание. Скрипит снег. Где-то далеко-далеко вскрикнул паровоз. У одинокой сосны они повернули обратно.

— А что, собственно, Дума? — остановился Лягиш. — Там в резких речах, которые его пугают, выражается желание, чтобы Россия воевала лучше. Этого, надеюсь, хочет и он, хотим и мы.

— Под обстрелом Думы находится он, верховный главнокомандующий, а это опасно. — Генерал Вильямс, чуть пройдя вперед, тоже остановился и смотрел, как медленно падал снег. — Быокенен был прав — взяв на себя войну, царь связал себя по рукам и ногам, не учел, что главное раздражение страны от хода войны.

— А по-моему, наоборот, — возразил Лягиш, зябко постукивая ногой о ногу. — Это как раз дает ему право, исходя из интересов войны, решительно навести порядок в Петрограде.

— Но где ему взять решительность? — наклонился к французу Вильяме— Помните, с какой гордостью он однажды рассказывал, как крестьянин назвал его «наш добрый и тихий царь-государь»?

Лягиш промолчал, и они пошли дальше. Слушали скрип снега под ногами… Вильяме шагал выпрямившись, твердо ставя ноги. Лягишу было холодно в его обычно короткой шинели и легком картузе, он частил шаги, подергивал плечами, закрывая рукой то одно ухо, то другое.

У них нелегкое положение и слишком велика ответственность, ибо они знают, что поставлено их странами на карту этой войны. Генералу Вильямсу, когда он уезжал в Россию, военный министр Китченер сказал, что в этой войне решается, будем ли мы иметь право продолжать петь «Правь, Британия!» или мы должны будем забыть наш гимн… Для Франции сильная Германия — угроза непосредственная и смертельная, без устранения которой немыслимо будущее государства. Так что у Вильямса и Лягиша в их работе при Главной Ставке задача была одна, и они действовали дружно, помогали друг другу и даже обменивались информацией. И сейчас у них одна общая тревога — они установили, что на военные усилия России, на ее решимость вести активную войну все большее давление оказывает нечто для них необъяснимое, но очень опасное — положение в стране и Петрограде. Однако полного представления о катастрофическом положении страны они не имели и думали, что всесильный русский монарх способен навести порядок, ему бы только решительности побольше. По-видимому, так думали и в Лондоне и в Париже и требовали от своих агентов узнать позицию царя… Не так-то легко это сделать — вот сейчас он вернулся в Ставку, побывав и в армии, и в Царском Селе. С чем он вернулся? От разговора с Вильямсом, даже мимолетного, он явно уклонился. А Лягишу он рассказал такое… невозможно поверить.