Как я узнал впоследствии, сезон ловли жемчуга продолжается с ноября до мая. Но май наступил и прошел, а мы все еще продолжали упорно работать, каждый день надеясь оБогатиться новым запасом драгоценных черных жемчужин; и хотя каждый день терпели разочарование, капитан все настойчивее добивался цели. Он продолжал выходить на вельботе вместе с малайцами и лично надзирал за их работой. Между тем я начал замечать признаки близкой перемены погоды, а главное, наш анероид делал неприятные скачки. Я старался обратить на это внимание капитана, но тот был слишком поглощен желанием найти черный жемчуг, чтобы слушать меня.
Теперь я перехожу к описанию рокового дня, который на много тяжких лет изгнал меня из цивилизованного мира. В один из июльских дней 1864 года Янсен отправился утром по обыкновению на ловлю со всеми малайцами, оставив меня совершенно одного на корабле. Женщины часто сопровождали мужчин; в этот день они также отправлялись, так как уже освоились с этой работой и видели в ней некоторое развлечение.
Когда я теперь припоминаю обстоятельства этого ужасного дня, то просто поражаюсь, как мог капитан быть настолько безумен, чтобы в это время покинуть корабль. Не более как за час до его отъезда волна прилива ударила о корму и совершенно затопила каюты. Это само по себе служило верным и зловещим признаком близкой непогоды; но бедный Янсен ограничился только тем, что велел выкачать воду помпами, и когда каюты были сравнительно осушены, опять отправился на околдовавшую его так сильно отмель, где он, вероятно, спит и по сей день. Я долго наблюдал маленькие ялики, следовавшие за вельботом капитана; они отошли мили на три от корабля, затем остановились, делая необходимые приготовления к работе. Я не имел ни малейшего предчувствия катастрофы, угрожавшей им и мне.
С утра дул легкий прохладный ветерок; но тут вдруг поднялась страшная буря, и все море покрылось громадными волнами, быстро опрокинувшими почти все маленькие лодочки. К счастью, они не могли утонуть, и я, продолжая свои наблюдения, видел, что выброшенные в море малайцы уцепились за их края и употребляли все свои усилия, чтобы достичь вельбота капитана. Когда все малайцы вскарабкались на вельбот, они предприняли попытку вернуться назад на корабль; но я видел, что они не могли сделать ни шагу против рассвирепевших, бушующих волн. Напротив, я к ужасу своему заметил, что течение уносило их все дальше и дальше от меня в безбрежное открытое море. Увидя это, я почти обезумел; я страшно напрягал свой мозг, чтобы придумать какое-нибудь средство помочь им, но не находил ничего исполнимого. Прежде всего мне пришло в голову поднять якорь и пустить корабль по течению вслед за ними, но я ни в каком случае не мог быть уверен, что он нагонит их. Поэтому решил оставить корабль на прежнем месте, хотя бы на время; тем более, что был уверен, — капитан, хорошо знакомый с этими местами, наверно, знает какой-нибудь островок, лежащий, поблизости, куда он сможет направить вельбот, и переждет там бурю в безопасности.
Лодки удалялись все дальше и дальше, и часам к девяти я наконец совершенно потерял их из виду. Тогда мне пришло в голову, что надо сделать на корабле необходимые приготовления, чтобы он мог выдержать бурю, которая не только не ослабевала, а, напротив, все более усиливалась. Мне уже не раз раньше приходилось выдерживать бурю на «Вейелланде», и поэтому я хорошо знал, что надо было сделать. Прежде всего я опустил люки и покрыл их брезентами; затем постарался по возможности сильнее укрепить на палубе все подвижное. К счастью, паруса были в то время убраны, так что мне не пришлось возиться с ними. К полудню ветер был так силен, что я буквально не мог держаться стоя и должен был ползать на четвереньках, иначе меня наверняка снесло бы в море. Я обвязал себя длинной веревкой, другой конец которой прикрепил к одной из мачт, так что если бы меня снесло за борт, я мог бы опять взобраться на корабль.
Большую часть дня лил страшный дождь, и волны с такой силой заливали маленький кораблик, точно они желали поглотить его; но он держался великолепно. К двум часам буря достигла высшей силы; в это время прошел ужасный циклон; по-видимому, наступал мой конец. Страшный порыв ветра с дьявольским свистом сорвал паруса; я с содроганием слушал, как свистел и ревел ветер вокруг обнаженных мачт маленького, но крепкого судна, которое то поднималось на целые горы волн, то опускалось в кипящую пучину с такой быстротой, что сердце мое замирало. Потом вдруг ветер сразу стих, — перемена, столь же неожиданная, как и наступившая буря. Небо оставалось по-прежнему темным, зловещим, и море еще несколько бушевало, но дождь и ветер совершенно утихли, и я мог оглядеться вокруг, не чувствуя себя уже обреченным на верную смерть.
Я вскарабкался немного на главную снасть, но увидел только черные, бушующие воды, свистящие, вздымающиеся, подобно горам, свирепствующие и расстилающиеся до бесконечности. Со страшной силой предстал предо мною весь ужас и вся безнадежность моего положения; но я не отчаялся: я надеялся на Бога. Прежде всего я решил поднять якорь и пустить корабль по ветру, все еще надеясь нагнать где-нибудь своих товарищей. Но прежде чем я успел это сделать, ветер неожиданно подул с противоположной стороны, нагнал на палубу целые горы воды, которая снесла почти все подвижное на палубе, кухню, верх капитанской каюты и, что хуже всего, совершенно испортила колесо. Все компасы и карты, хранившиеся в капитанской каюте, погибли. Тут уж я действительно почувствовал, что близок мой конец. К счастью, я сам был в это мгновение в носовой части, иначе меня непременно также снесло бы в эти страшные, черные, бушующие воды. Между прочим, мне спасло жизнь то обстоятельство, что я привязал себя к мачте. Вскоре после этого сильного волнения, которое казалось мне последним усилием страшной бури, ветер повернул обратно и подул с противоположной стороны с еще большей силой, чем прежде. В таком ужасном положении я провел целую ночь, не имея подле себя никого, с кем бы можно было поговорить, кто мог бы помочь мне, и каждую минуту ожидая, что корабль погрузится в это ужасное море. Единственное живое существо на корабле, кроме меня, была собака капитана; по временам я слышал жалобный вой ее в нижней каюте, куда я запер ее, когда первый циклон обрушился на меня.
В числе предметов, снесенных с корабля той страшной волной, которая испортила колесо, был большой бочонок с маслом, сделанным из черепашьего жира, в котором мы всегда держали запас свежего мяса, состоявший большей частью из свинины и птицы. Бочонок заключал в себе около тридцати галлонов, и когда он был опрокинут, то все масло разлилось по палубе и потекло в море. Эффект при этом получился просто волшебный: как только масло полилось в море, страшные волны, подгоняемые бурей, почти в то же мгновение совершенно успокоились вокруг корабля, и это спокойствие продолжалось до тех пор, пока с палубы стекало масло; но как только запас его истощился, волны поднялись с еще большей яростью.