всему уделяется место,
Рядом с добром уживается зло…
Если к другому уходит невеста,
То неизвестно, кому повезло!
Огни, огни… Лиц мы не видим.
— Или я не прав?
— Прав, Боря, прав… Здесь можно остановить?
— Но ведь еще не Арбат!
— Неважно, я дворами пройду… Спасибо. Мне еще в аптеку…
— А вот и аптека, — сказал шофер.
— А прав ты, Боря, в том, что мой к. п. д. мог быть гораздо выше…
Хлопнула дверца.
Машина сначала медленно, словно недоумевая, сопровождала Мельникова, идущего по тротуару, а затем рванула вперед и скрылась за пеленой дождя…
Он ел без всякого интереса к пище, наугад тыча вилкой и глядя в газету.
Его мать — старуха строгая, с породистым одутловатым лицом и умными глазами — сидела в кресле и смотрела, как он ест. Вздрагивающей ладонью она поглаживала по голове бронзовый бюстик какого-то древнего грека — Демосфена? Демокрита? Геродота? — словом, кого-то из них.
— Кто-нибудь звонил? — поинтересовался Мельников.
— Звонили… — Полина Андреевна не оживилась от вопроса.
— Кто же?
— Зрители.
— Кто? — переспросил Мельников.
— Зрители кинотеатра «Прогресс», — терпеливо объяснила мать. — Спрашивали, что идет, когда идет, когда бронь будут давать… У них 290-16, а у нас 290-46 — вот и сцепились.
— Ну, это поправимо.
— А зачем поправлять? Незачем! Человеческие голоса услышу, сама язык развяжу… а то я уж людскую речь стала забывать!
Мельников засмеялся, покрутил головой.
— Мама! А если баню начнут спрашивать? Или Священный синод!
Старуха, не обратив внимания на его реплику, продолжала свое:
— Тебе не повезло. Тебе очень не повезло: в свои шестьдесят девять лет твоя мать еще не онемела, она еще, старая грымза, хочет знать новости — о том, о сем… Вот ведь незадача! Ей интересно, о чем сын думает, как работа у него, как дети слушаются… С ней бы, с чертовой перечницей, поговорить полчаса — так ей бы на неделю хватило… всё-о бы жевала…
— Мама, но там не театр, там обычные будни. Я не знаю, что рассказывать, ей-богу… — Он честно попытался вспомнить. — Говорил я тебе, что к нам пришла работать Наташа Горелова? Моя ученица, помнишь, нет? Выпуск семилетней давности… Бывала она здесь…
Полина Андреевна просияла и повернулась к сыну всем корпусом:
— Ну как же. У нее роман был с этим…
— С Борей Рудницким. Ну вот тебе и все новости. — Мельников направился в свою комнату. — Нет, еще одна: сегодня ей сорвали урок…
Теперь он у себя.
Здесь властвуют книги. Верхние стеллажи — под самым потолком. Это не подписные собрания сочинений, которые теперь у всех, — нет, эту библиотеку создавали задолго до нынешней книжной инфляции; старые издания — в большинстве.
На стене одна картина — «Что есть истина?» — работы Николая Ге: диспут Понтия Пилата с Христом в плебейском обличье. Старенькое пианино с канделябрами, диван, рабочий стол, где в сочетании, понятном одному хозяину, лежат том Шиллера, книжки из серии «Библиотека современной фантастики» и старый журнал «Каторга и ссылка»…
Илья Семенович расслабил узел галстука, повалил-ся на диван, взял одну из этих книг. Но нет, не читалось ему.
Глядя поверх страницы, он думал, курил и, наконец до чего-то додумавшись, резко поднялся.
Прошел в комнату матери, взял там переносный телефонный аппарат и, путаясь в шнуре, направился к себе.
— Слушай, — весело окликнула мать. — А привел бы ты ее к нам? Ведь есть что вспомнить…
— Например?
— Ну как же. Забыл, как сам жаловался, что ее глазищи мешают тебе работать?.. Как уставятся молитвенно…
— Мама!
— Это что-нибудь да значило! Я уж не знаю, куда смотрел этот ее парень…
— Будет, мама, ты увлеклась, — перебил Мельников, рассерженно удивившись, и, потянув за собой телефонный шнур, ушел к себе, заперся.
— Нет, обязательно приведи! — в закрытую дверь сказала Полина Андреевна. — Скажи, я пригласила…
Разговор этот совсем взбесил Мельникова.
Он лежал и смотрел на телефон, стоящий на полу, как на заклятого врага.
Отвернется в книгу. Потом посмотрит опять… Пресек наконец сомнения, набрал номер.
— Алло? Алло? — отозвалась трубка, которую он отдалил от уха.
А после нелепо долгой паузы спросил:
— Скажите, что у вас сегодня?.. Это кинотеатр «Прогресс»?.. Нет? Странно…
Он надавил ребром ладони на рычаг, стукнул себя довольно чувствительно трубкой по лбу. Тот же номер набрал снова.
— Наталья Сергеевна, извините, это я пошутил по-дурацки. Мельников говорит… Дело в том, что мне захотелось позвонить, я видел, как вы уходили зареванная… Это вы напрасно, честное слово. Если из-за каждой паршивой вороны…
Но трубка остудила его порыв какой-то короткой фразой.
— Ах, сами… Ну добро. Добро. Извините.
Он лежит с закрытыми глазами. Резко обозначены морщины, впадина на щеке…
ПЯТНИЦА
Первый утренний звонок в восемь двадцать дается для проверки общей готовности. На него не обращают внимания.
Учительская гудит от разговоров, легко подключая к ним вновь прибывших, тем более что темы поминутно меняются.
Кто-то между делом спешит допроверить тетради: на них вечно не хватает времени…
— Вчера, представляете, просыпаюсь в час ночи не на своей подушке…
— Да что вы? Это интересно.
— Ну вас, Игорь Степанович, всегда у вас одно на уме… Просыпаюсь я головой на тетрадке, свет в глаза… проверяла, проверяла — и свалилась!
— Аллочка, имейте совесть! — так обращались время от времени к химичке Алле Борисовне, которая могла висеть на телефоне все внеурочное время. Она роняла в трубку какие-то междометия, томно поддакивала, скрывая предмет своего разговора, и это особенно возмущало учителей.
— Угу… Угу… Угу… — протяжно, в нос произносит Аллочка. — Угу… Висит за окном… Угу… В синенькой… Угу… Грамм двести.
Светлана Михайловна говорила с Наташей грубовато-ласково:
— Ну что такое стряслось? Нет, ты плечами не пожимай, ты мне глаза покажи… Вот так. И рассказывай. Ты не обижаешься, что я говорю «ты»?
— Нет.
— Еще бы! Здесь теперь твой дом — отсюда вышла, сюда и пришла, так что обособляться некрасиво…
— Я не обособляюсь.
— Вот и правильно! Раиса Пална, а вы что ищете? Транспортир? Большой деревянный? На шкафу.
И опять к Наташе:
— А чего бледненькая? С женихом поссорилась?
А кстати: неужели у вас ничем не кончилось? Ну, с Борей я имею в виду…
— Ничем. Ой, Светлана Михайловна, я еще журнал не нашла…
Мельников говорил в углу со старичком географом, который постоянно имел всклокоченный вид, оттого что его бороденка росла принципиально криво. Илья Семенович возвращал ему какую-то книгу и ругал ее:
— Это, знаете, литература для парикмахерской, пока сидишь в очереди. Он же не дал себе труда разобраться: почему его герой