Читать интересную книгу Письмо с этого света - Марианна Рейбо

Вам, господа, наверняка хочется узнать, как его звали. Право слово, мне этого не понять. Какое значение может иметь его имя? Разве оно поможет представить, что это был за человек? Скажу я, что его звали Сергеем, или Александром, или Вениамином, что от этого изменится в его облике или внутреннем мире? Иные, правда, наделяют имена каким-то тайным смыслом, пытаются постичь их мнимое влияние на судьбу. Ну что ж, как мы знаем от сурового Джонатана Свифта, иные и из простого огурца способны извлечь солнечную энергию. По мне, так человеческое имя обладало бы куда большим смыслом, если бы давалось не при рождении, а несколько позже, когда проявляется характер. Например, если человек упорен и настойчив, его назвали бы Петром, если прирожденный лидер – Виктором, а если где-то сильно нагадил – наречь его Повсекакием, так бишь ему и надо.

Впрочем, я опять отвлекся. Итак, господа, если для полноты сопереживания вам необходимо узнать имя, порешим, что его звали Андреем2.

Безжалостно терзали Шуберта. А может, это уже давно был какой-нибудь Глюк или Шуман. Кто б он там ни был, вместе с ним терзался и я, стоически удерживаясь на стуле и рассеянно отколупывая зубами лак с плохо накрашенного ногтя. В маленьком черном платье и маминых сапогах я ощущал себя совсем неплохо, но мое местонахождение и происходящее вокруг начинало приводить в отчаяние. Строгий взгляд матери не оставлял ни малейшей надежды на спасительное бегство. Впрочем, не будь даже этого взгляда, малодушный побег на полусогнутых ногах между рядами все равно неизбежно привлек бы негодующее внимание насупившейся публики. Зато, если бы я был там один (что изначально было невозможно, ведь добровольно я бы не пошел на концерт классической музыки), то можно было бы дать деру во время антракта. Но мой неусыпный страж был рядом, и оставалось лишь одно – мысленно зажмуриться и постараться выжить.

Приучить меня к симфониям и сонатам с недавних пор стало невысказанным, но в то же время, к сожалению, слишком явным и назойливым желанием моей матери. Если бы желание это родилось несколько раньше, скажем, когда мне было года эдак четыре, возможно, мечтам суждено было бы сбыться. Но теперь, когда объекту внушения любви к прекрасному было ни много ни мало семнадцать лет, попытки воплотить их в жизнь были абсолютно бессмысленны. Я не только не мог отличить одного композитора от другого и понять, когда кончалась одна вещь и начиналась другая, – я даже не улавливал, есть ли какая-нибудь мелодия у этих хрестоматийных музыкальных произведений. Слушать же музыку в концертном зале я вообще считал издевательством над природой человеческой. Ведь музыка предполагает возможность погрузиться в нее полностью, а значит, ее нужно слушать в удобной одежде, гордом одиночестве и удобной позе – лучше всего лежа на животе. В зале же присутствовало человек двести-триста, все время раздавались какие-то посторонние звуки: то чей-то кашель, то вздох, то шуршание букетом, то тихий шепот на ухо соседу, то вибрация мобильника на зубодробительном «бесшумном» режиме. Нельзя было ни потягиваться, ни чесаться, ни подергиваться в такт разливающимся трелям, а жесткий стул, к которому я был прикован, делал эти простые человеческие радости как нельзя более желанными.

Просидев так полтора часа, я понял, что либо все-таки свалюсь на руки почтеннейшей даме в пуховой шали слева, либо накренюсь вправо, получив возмущенный втык от матери. В безысходной тоске я обвел глазами зрительный зал. В левой его половине, на пару рядов дальше меня, сидела небольшая группа старшеклассников, пришедшая сюда, видимо, так же как и я, – под конвоем. Одни делали вид, что слушают, другие даже не пытались соблюсти приличия и болтали между собой чуть ли не в голос, не обращая внимания на шиканья впередисидящих.

Эти гамадрильные создания интереса у меня не вызвали. Зато они стали выгодным фоном для юноши, совсем на них не похожего. Рослый, темноволосый, большеглазый, он спокойно сидел, закинув ногу на ногу, и с неподдельным удовольствием слушал музыку. Казалось, льющиеся со сцены звуки вызывают в нем какие-то воспоминания и мечты, складываются в особую картину ему только ведомого мира.

В этот момент я почувствовал неприятный тычок локтем в правый бок.

– Не вертись!

Я покорно устремил глаза на сцену, а сам стал гадать про себя, о чем может думать этот темноглазый юноша, внимая недоступной мне гармонии мировых шедевров…

Меня пробудил от раздумий оживленный шум антракта. Стадо меломанов резво устремилось занимать очередь в буфет и ватерклозеты. Я поднялся и на затекших от неподвижного сидения ногах направился к выходу. Заинтересовавший меня парень по-прежнему был в зале. Проходя мимо, я перехватил его взгляд и, задушив подступившее смущение, кокетливо улыбнулся.

Моя маман в это время, «дав по газам», вслед за всеми устремилась брать штурмом блага цивилизации, так что лучшего момента для знакомства могло не представиться. Наверное, он тоже это почувствовал, поскольку, заметив мой взгляд и нарочитую замедленность движений, улыбнулся в ответ и поднялся с места.

10

– Похоже, тебе нравится классическая музыка?

– Вообще не вся и под настроение. Но та, что сейчас играли, нравится.

– А чем?

– Не знаю… Просто нравится и все… – он слегка пожал плечами и растерянно улыбнулся. – Ну, а тебе нравится концерт?

– Нет.

– Нет? Почему?

– Мне нравятся только те мелодии, которые я могу напеть спустя полчаса после того, как их услышу.

– Хм….

Он слегка приподнял брови и, выдержав короткую паузу, произнес:

– Слушай, а интересная мысль…

Его взгляд слегка поплыл, и он ненадолго задумался.

Мы стояли на балюстраде у лестницы, ведущей в фойе концертного зала. До конца антракта оставалось еще минут пять. Мне было лестно и волнительно от того, что он подошел ко мне познакомиться. Обычно никакие взгляды и улыбки не срабатывают, твоих мимолетных намеков либо не понимают, либо пугаются. Мы обменялись телефонами и… возможно, этим бы все закончилось, если бы моя мать, заметив, что я разговариваю «с приличным молодым человеком», не решила нам немного помочь. Она подошла и, как бы не замечая моего нового знакомого, сказала, что не останется на вторую часть.

– Я что-то нехорошо себя чувствую, может, давление. Я пойду домой. А ты оставайся!

Мы понимающе улыбнулись друг другу, и впервые за вечер во мне шевельнулось, что она – моя мама.

Стоит ли говорить, что вторую часть концерта мы так и не услышали? Забрав куртки, мы направились прямиком в недорогое кафе поблизости. Сели за столик. Он, попросив разрешения, зажег сигарету и выпустил в сторону серую струю дыма. Теперь, разглядывая вблизи его не по годам взрослое лицо и хорошо развитую фигуру, я не находил в нем ничего из того, что так любил. Грубоватый, коротко стриженный, он никак не сопоставлялся ни с образом юноши, которого я себе придумал двумя часами ранее, ни с тем образом, который я годами собирал по веткам питерской подземки.

Вьющиеся шелковистые пряди вокруг точеного лица, миндалевидные разрезы глаз, адонисово изящество силуэта… Ничего этого в моем собеседнике не было. Но что-то в нем все равно меня притягивало. А может быть, мне просто льстило его волнение и желание угодить. Говорил он складно, местами даже занимательно, но начинала немного раздражать его проступающая нервность, напряженность в лице. Я не мог понять, почему так действую на него, но старался принимать эти проявления за комплимент.

А потом он провожал меня домой. Поздний вечер чернеющей синевой накрыл осенний Петербург. Глазами зажженных окон дома смотрели на набережную Мойки, где я шел под руку со своим новым знакомым, пребывая в состоянии мечтательной безмятежности. Мой спутник исподволь поглядывал на меня и неловко молчал.

У подъезда мы остановились. Поблагодарив за прекрасный вечер, Андрей поцеловал меня в губы, и я ощутил легкий привкус табака и недавно выпитого кофе. Это не был мой первый поцелуй в жизни, но как правильно реагировать, я все же не знал. Ни в тот момент, ни время спустя я так и не понял, что почувствовал, когда его губы впервые встретились с моими. И почувствовал ли вообще что-нибудь.

11

Все было строго по канону: цветы, конфеты, походы в кинотеатр на последний ряд. Андрей вошел в мою жизнь, как нож в масло, не дав времени ни опомниться, ни подумать. Да мне, откровенно говоря, и не хотелось думать. Достаточно было того, что наконец появился человек, который красиво ухаживал, привлекал завистливые взгляды сверстниц и при более близком знакомстве, похоже, не слишком понравился моей матери. Если бы не ее скрытое сопротивление, которое я почувствовал уже через пару недель, неизвестно, как бы все сложилось. Но ее прозрачные намеки на то, что ее дочь достойна птицы более высокого полета и что эти отношения начинают существовать во вред учебе («…у тебя же выпускной класс!»), значительно ускорили развитие событий.