В принципе, для палестинского иудейства характерна любовь к прозвищам, что может объясняться относительно небольшим репертуаром распространенных личных имен на рубеже новой эры {59}. Поскольку же -Симон было там вообще наиболее частым именем в течение веков до и по Р.Х. {60}, добавление прозвища имело полный смысл, тем более что в кругу Двенадцати был еще один Симон по прозвищу , что передается Лк как {61}. Но при этом присвоение имени -; должно было с самого начала иметь особое значение, иначе оно не получило бы такого скорого распространения и не смогло бы почти целиком вытеснить имени «Симон».
Определенные трудности вызывает перевод прозвища , так как арамейское слово означает «камень» и «скала», а греческое , как правило, только «камень» {62}. Поэтому вероятно, что греческий слушатель мог понять имя {63}, не засвидетельствованное однозначно в дохристианскую эпоху, в значении «камень». Лишь греческая игра слов в Мф 16:18 придает этому имени однозначный смысл «скала-основание». А. Делль, а в недавнее время П. Лямпе, Р. Пеш, У. Луц и другие усиленно отстаивали поэтому значение «камень» как единственно возможное значение прозвищ и , в чем были поддержаны многими. Фицмайер, однако, еще в 1979 г. указал на то, что в таргуме Книги Иова из 11-й пещеры Кумрана дважды используется в значении «скала» и что в арамейских фрагментах Книги Еноха у него может быть тот же смысл {64}. Кроме того, имеет в ветхозаветных древнееврейских текстах, как заимствование из арамейского, коннотацию «скала». Граница здесь размыта. Значение «камень» легко может переходить в «скала» и обратно. Вполне вероятно, что характеристика {65} Симона, данная ему Иисусом при помощи слова , имела значение «скала» («обломок скалы»), тем более что, как показывает таргум Книги Иова из пещеры 11Q, перевод при помощи был употребителен. Тем более это относится к позднейшим, послехристианским таргумам, в которых мы находим намного больше подобных примеров. Шаг к значению «скала-основание», во всяком случае, мог быть сделан очень легко {66}.
«Поскольку (…) и , и могли использоваться для обозначения вставленного в стену каменного блока точно так же, как и для скалы, на которой построено здание, невозможно точно определить, какой именно образ имелся в виду» {67}. Существенно значение «основоположения», а также то, что у учеников и в первоцеркви прозвище с самого начала понималось как абсолютно позитивное и быстро вытеснило первоначальное имя -Симон, так что в древнем «сокращенном изложении Евангелия» 1 Кор 15:5 грецизированная форма ; уже заменила собственное имя «Симон» {68}.
Перевод имени , в результате которого возникло имя {69}, очевидно, возник очень рано, быть может, в Иерусалиме, в среде эллинистов, заложивших основы греческой богословской терминологии нового мессианского движения {70}. Вероятно, уже в самом начале присутствовало желание, чтобы греки, для которых арамейское прозвище было непонятным, восприняли его как некое почетное имя. Поэтому я не стал бы сомневаться в том, что новое имя главного из учеников не могло быть передано по-гречески с помощью существительного с женским окончанием, т. е. слова . Совершенно естественно, что вместо него использовали родственную, хотя и весьма редкую форму с мужским окончанием . Если бы смысл имени был однозначно «камень» или, тем более, «драгоценный камень», то, скорее всего, воспользовались бы намного более распространенным {71}. Игра слов , т. е. понимание прозвища в смысле «скала-основание» в Мф 16:18, восходит, таким образом, к ранней традиции и ни в коем случае не была изобретением самого Матфея. Такое понимание напрашивалось ввиду двойного значения , и евангелист воспринял его и сделал центром обетования 16:17–19, уникального в устах Иисуса. Не случайно и то, что именно у Мф столь важное для него имя почти целиком вытеснило исконное имя «Симон». То, что Павел из десяти упоминаний ученика Иисуса восемь раз {72} предпочитает арамейскую форму имени, которая была непонятна для его адресатов, и только в связи с формулировкой письменно фиксированного результата Апостольского собора дважды вводит греческую форму, может указывать на его скептическое отношение к притязанию, связанному с именем «Петр» {73}. Слова о единственном «основании» ― Иисусе Христе, ― которое заложил сам Павел {74}, позволяют, учитывая весь контекст 1 Кор 1 ― 3, предположить, что Павел хотел отклонить претензии на роль «фундамента» иных лиц. Образ «скалы» Петра, на ком строит свою церковь Христос, напоминает при этом и об Ис 51:1 сл., где Авраам назван скалой, из которой произошел народ Божий {75}.
Петр у Матфея, будучи «скалой» и хранителем ключей от Царства Божьего, уполномоченным связывать и разрешать, не может быть назван просто «типичным учеником Иисуса» {76}. Он предстает важнейшим учеником, в сравнении с которым остальные ученики отходят далеко на задний план, действуют только как коллектив и выступают в повествовании статистами. Однако, когда мы говорим именно о Мф, не следует торопиться с поиском психологических причин наречения имени, имевшего столь важное значение.
Напротив, нужно подчеркнуть вслед за Шлаттером, что прозванием для Мф «описывается функция ученика, а не его характер, не какие-то душевные свойства, отличавшие его от других и делавшие пригодным для занимаемой им должности. Для него (Мф) и ни в коем случае не могут быть «скалой». Отец был для него Творцом, а человек абсолютно без всякого синергизма подчинен тому, как действует Бог» {77}.
Таким образом, для иудеохристианских книжников и евангелистов присвоение имени было не психологической характеристикой, но актом божественного избрания и обетования или, можно даже сказать, преизбыточествующей свободной благодати.
Другие лица из круга Двенадцати, помимо Петра, именно в Мф не играют никакой сколько-нибудь сопоставимой роли. Даже два сына Зеведеева, Иаков и Иоанн, упоминаются лишь трижды, причем всякий раз только вместе с Петром, который возглавляет эту группу. Евангелие от Марка, которое на треть короче Мф, упоминает о них десять раз, причем в одном случае с Иисусом говорит лишь Иоанн {78}. Андрей, брат Петра, появляется у Матфея дважды, а у Марка ― четырежды {79}. Типичная для синоптиков тенденция к такой редукции, наиболее ярко выраженная в Мф, нарушается лишь в Ин, где наиболее приближенным к Иисусу оказывается любимый ученик, а также в ряде мест говорится о Филиппе, Фоме и некоторых других. Однако в апокрифической литературе II–III веков эта тенденция находит продолжение, и только в более поздних неканонических «Деяниях» чаще встречаются имена других апостолов {80}.
Поэтому неверно было бы просто отождествлять слова Иисуса, обращенные к ученикам в Мф 18:18, с обетованием о ключах, данным Петру, хотя по содержанию оно отчасти с ним совпадает. Обетование, полученное Петром, говорит о неограниченной учительной и распорядительной власти. Краткие слова, сказанные ученикам в 18:18, помещены, в отличие от 16:19, в контексте общинного устава, что ограничивает их силу в основном дисциплинарным аспектом. Что касается истории традиции, едва ли они могли послужить образцом для 16:19 {81}; скорее ― во всяком случае, в контексте Мф ― они напоминают отзвук предшествующих слов Иисуса, обращенных к Петру. Чтобы подчеркнуть роль Петра и в этом контексте, Мф заключает свою «церковную речь» в гл. 18 вопросом Петра о прощении и ответом на него Иисуса, который иллюстрируется при помощи притчи о немилосердном заимодавце {82}. Он главный представитель учеников, говорящий от их лица, и единственный, с кем по-настоящему ведет диалог Иисус.
Слова о ключах от делают Петра подлинно полномочным проповедником Царства Божьего и учителем в противовес книжникам и фарисеям, которые затворяют Царство от наставляемых {83}, но в то же время и в противовес всем «антиномистам» и «либертинистам», презиравшим новую Тору Мессии и праведность, которой эта Тора требует {84}. Здесь видно, участником какой ожесточенной борьбы был евангелист, живший в конце I века. Только проповедь Христа, пробуждающая веру и покорность и следующая по стопам «человека-скалы», открывает дверь в Царство Божье. Знание этого помогает открыть «тесные врата» {85}.