При дворе некоторые советовали ей принять во внимание родословную. Однако разве в том заслуга Фародина, что его прабабка была настоящим альвом? И разве Нурамон виноват в том, что происходит из семьи, на много поколений отстоящей от альвов? Нороэлль не хотела, чтобы на ее решение влияли предки, ей нужны были сами возлюбленные.
Фародин знал, как ухаживать за высокородной дамой. Он знал все правила и обычаи и всегда действовал так взвешенно и безукоризненно, что это не могло не восхищать. Нороэлль всегда нравилось, что он, казалось, знает о ней все, умеет тронуть и всегда находит настолько подходящие слова, словно каждый миг угадывает ее мысли и чувства. Но в этом заключался также и его недостаток. Фародину были ведомы все песни и все древние истории. Он всегда знал, какое нежное слово произнести, потому что уже слышал их все. Но какие слова были его, а какие — древних поэтов? Придумал ли эту мелодию сам или слышал ее раньше? Нороэлль невольно улыбнулась; этот кажущийся недостаток касался не Фародина, а ее самой. Разве это чудное место не подобно тем, которые описывали певцы древности? Солнце, липы, тень, родник, волшебство? И разве древние певцы не сложили подходящих песен для чудесных уголков? Можно ли поэтому упрекать Фародина в том, что он поступает так, как подобает в данном случае? Нет, этого делать нельзя. Фародин совершенен во всех отношениях, и любая женщина эльфийских равнин была бы счастлива иметь такого поклонника.
И тем не менее она спрашивала себя, кто такой на самом деле Фародин. Он ускользал от нее, словно родник Лин уходил от взглядов эльфов в сияющий свет. Ей хотелось, чтобы он на миг ослабил сияние, чтобы можно было взглянуть на источник. Она часто пыталась подтолкнуть его к этому, однако он не понял ее намеков. И до сих пор его внутренний мир был сокрыт от нее. Иногда она опасалась, что там может таиться что-то темное, что-то, что Фародин хочет утаить любой ценой. Ее возлюбленный то и дело отправлялся в дальние путешествия, однако никогда не говорил о том, куда направляется и с какой целью. А когда возвращался, то, несмотря на радость встречи, он казался Нороэлль еще более замкнутым, чем прежде.
В случае же с Нурамоном Нороэлль точно знала, кто перед ней. Ей часто говорили, что Нурамон ей не пара, не достоин ее. Он происходил не из древнего рода, а из семьи, которая покрыла себя позором. Ибо Нурамон нес в себе душу эльфа, который за все свои жизни, когда он снова приходил в мир, не нашел своего предназначения и поэтому не ушел в лунный свет. Тот, для кого этот путь был закрыт, рождался до тех пор, пока не исполнялась его судьба. И при этом не был способен вспомнить свои прошлые жизни.
Никто другой не рождался снова так часто, как Нурамон; на протяжении тысячелетий его жизнь сменялась смертью, и так далее… Вместе с душой унаследовал Нурамон и свое имя. Королева узнала в нем душу его деда и дала ему это имя. Этот, казалось, нескончаемый поиск своего предназначения вызывал насмешки даже в семье Нурамона. По крайней мере, сейчас никому не стоило беспокоиться за своих новорожденных детей; однако как только Нурамон умрет, его душа вернется. Никто не знает, у кого следующего родится Нурамон.
В общем, он, зная свою родословную, поистине не мог ожидать, что из-за этого им будут восхищаться. Напротив, все говорили, что Нурамон пойдет тем же путем, что и раньше; он будет искать свое предназначение, потом умрет и родится снова. Нороэлль была противна эта точка зрения. Она видела перед собой прекрасного молодого человека, а когда Нурамон начинал петь очередную песню о ее красоте, Нороэлль чувствовала, что каждое произнесенное им слово рождалось из глубокой любви к ней. То, чего лишила его колыбель, он завоевал сам. Только на одно не отваживался он: приблизиться к ней. Он никогда еще не прикасался к ней, еще никогда не решался он на это, в отличие от Фародина, бравшего ее за руки и даже целовавшего их. И когда бы ни попыталась она одарить его невинной нежностью, он сладкими, пьянящими словами отстранял ее.
С какой стороны ни смотрела она на обоих поклонников, в данный момент выбрать она не могла. Если бы Фародин открылся ей, то она выбрала бы его. Если бы Нурамон потянулся к ней, то она предпочла бы его. Решение было не за ней.
Прошло уже двадцать лет с тех пор, как началось это соперничество. И может пройти еще двадцать, а они будут все так же ждать ее решения. И если она не примет его, то благосклонность ее завоюет тот, кто будет более постоянен. Если же и в этом они будут равны, то соперничество может длиться вечно — мысль об этом вызывала у Нороэлль улыбку.
Фародин заиграл новую мелодию, и играл он ее так искренне, что Нороэлль закрыла глаза. Она знала эту песню, ее исполняли при дворе. Однако в каждом звуке, сыгранном Фародином, он превосходил то, что она слышала ранее.
Тем временем голос Нурамона несколько поблек, пока Фародин не начал новую песню.
— Нороэлль, дитя альвов ты милое! — пел теперь Нурамон.
Нороэлль открыла глаза, ее удивила внезапная перемена в его голосе.
— Подойди, на воде отражение. — Он смотрел в воду, но она не могла проследить за его взглядом, настолько завораживал ее голос.
— В этом зеркале чудом хранимое / Между тенью и светом мгновение.
Нороэлль повиновалась: она прошла несколько шагов по направлению к роднику, опустилась на колени на берегу озера, чтобы посмотреть в воду. Однако ничего не обнаружила.
А Нурамон продолжал.
— Дитя альвов с глазами-озерами.
Нороэлль увидела синие глаза; то были ее собственные, которые Нурамон сравнил с озером.
— Ветром волосы-ночь перевеяны.
Она увидела, как ее волосы мягко касаются ее шеи, и улыбнулась.
— И весной — голубыми просторами. А улыбка дана тебе феями!
Она внимательно рассматривала себя и слушала, как Нурамон поет о ее красоте на различных языках детей альвов. На языке фей абсолютно все звучало красиво, но он мог говорить даже на языке кобольдов, при этом лаская ее слух.
Слушая его, она перестала видеть свое отражение, перед ней предстала другая женщина, гораздо красивее, гордая, словно королева, наделенная внешностью, в которой проступали черты альвов. И пусть она не была такой, Нороэлль знала, что слова Нурамона идут из самой глубины его сердца.
Когда ее возлюбленные умолкли, она неуверенно отвернулась и посмотрела сначала на Нурамона, потом на Фародина.
— Почему вы перестали петь?
Фародин посмотрел в кроны деревьев.
— Птицы беспокоятся. Очевидно, им сейчас не до песен.
Нороэлль обратилась к Нурамону:
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});