Читать интересную книгу Изумительное буйство цвета - Клэр Морралл

Я не решалась ответить сразу. Как долго я обдумывала свой поступок!

— Купила, — ответила я, и необузданное веселье вырвалось наружу.

Я сделала это! Приняла взрослое решение во взрослом мире. Я сама заполняла бланки, разговаривала с управляющим в банке, кредиторами, приняла продуманное решение, и все это без какой-либо помощи от моей семьи.

Отец отставил кофе и вернулся к картине.

— Было бы более вежливо с твоей стороны заранее поставить меня в известность, — спокойно проговорил он.

— Но я хотела принять решение сама, — сказала я, чуть громче положенного. — Вот теперь я все говорю тебе — и ты первый, кто знает, как все произошло. Это совсем недалеко отсюда. Я могу прийти навестить тебя в любой момент.

— Нет уж, — сказал он твердым, жестким голосом. — Раз ты приняла такое решение, в этом не будет надобности.

Я знала, что он обидится. Мне захотелось подойти к нему, положить руки ему на плечи, но у нас это было не принято.

Он стоял перед картиной.

— Что ж, — проговорил он. — Кажется, ты все как следует обдумала. Поздравляю.

Я хотела рассказать ему, что мне тоже с очень большим трудом далось это решение, что я понимаю, как он любит, когда я рядом. «С тобой я чувствую себя молодым», — часто повторял он. Но ему уже семьдесят, и я не могу вечно продлевать его молодость. Из всего этого я не могла сказать ровным счетом ничего, по той причине, что он просто не услышал бы моих слов. Они повисли, невысказанные, в воздухе между нами. Мне хотелось протянуть руку и пробить эту созданную ими завесу, но я не знала, как это сделать. Невозможно просто взять и начать общаться, если тебе это раньше никогда не удавалось. Нужным языком не владел ни один из нас.

Он наносил на картину огромные красные мазки — на лодку, море, небо. Я ждала, что он захочет сказать еще что-нибудь, но этого не происходило, поэтому я поднялась, ноги от неуверенности дрожали.

— Отправляйся, — сказал он со злостью. — Лучше начинай все упаковывать.

— Я буду недалеко, — вновь повторила я. — Смогу часто заходить.

— Не стоит беспокоиться, — сказал он и так сильно толкнул кисть вперед, что она прошла через холст насквозь. Он посмотрел с удивлением. — Вот, взгляни, что я сделал из-за тебя, — произнес он, и лицо его приняло неподдельно озабоченное выражение.

Я знала, что это не такое уж большое несчастье: он работал быстро и мог с легкостью воспроизвести всю картину хоть завтра, но все же, когда я наконец выскользнула из комнаты, почувствовала себя плоховато. Не заставляла я его это делать, твердила я сама себе.

Когда я спустилась по лестнице в спальню, мне в голову пришла новая идея. Позже, когда он перерисует картину, я попрошу у него эту, проколотую, и повешу ее в своей новой гостиной, чтобы дырка в холсте приветствовала меня каждое утро.

Лежа той ночью в кровати, я слушала, как отец беспрестанно топает туда-сюда по ступеням, смотрит ночную программу на полной громкости и бросает книги в стоящее в углу гостиной огромное чучело панды. Пол получил эту панду в качестве приза в тире на пирсе в Уэстон-Супер-Мэр три года назад, но очаровательную девушку, что была с ним в то время, совсем не интересовали привлекательные игрушки. Книги же были теми самыми кулинарными книгами, что отец мой постоянно покупал, но к которым никогда не обращался. А я все лежала в кровати и притворялась, что сплю и все это меня не касается.

Мартин вернулся домой как раз к завтраку, прямо в тот момент, когда я разливала чай, а отец закладывал хлеб в тостер. Все как обычно. На столе — кукурузные хлопья, достаем тарелки и прочую кухонную утварь, сказать друг другу нечего, потому что отец все равно не будет разговаривать утром. Я раздумывала над тем, будет ли он вообще завтракать после того, как я уеду. Может, он завтракал только из-за меня?

На несколько секунд тень заслонила утреннее солнце — это Мартин припарковывал грузовик на дорожке под тутовыми деревьями. Я радостно достала из буфета еще одну чашку. На ней был нарисован Винни-Пух, вцепившийся в синий воздушный шарик, парящий в небе. Несколько лет тому назад я купила ее Мартину, и все из-за того озадаченного выражения на лице Винни-Пуха, пытавшегося оставаться беспечным, а в действительности очень испуганного, что так напоминало мне Мартина. И Мартин ее очень любил. Когда в прошлом году у нее отвалилась ручка, Мартин так расстроился, что я приклеила ручку на место.

Входная дверь отворилась, и неспешным шагом вошел Мартин, остановился, чтобы повесить куртку на крючок за дверью и снять ботинки, сменив их на старые шлепанцы из овчины, которые он носил, кажется, всю жизнь.

— Доброе утро, — произнес он со своей обычной дружелюбной улыбкой. — Что на завтрак?

Но никто из нас не ответил, потому что завтрак всегда был один и тот же.

Мы сидели все вместе, но не разговаривали. Может, я бы и поговорила, но уж очень неловко было нарушать папино утреннее молчание. Мартин обычно вставлял замечания, если надвигалась какая-то серьезная неприятность: «Там что, тост подгорает?» — или: «Почему там капает с потолка?» К тому же он всегда с готовностью поддерживал разговор, если кто-то хотел с ним поговорить, но желающие не всегда находились.

Для Пола мы завтрак не оставляли. Никто не имел представления о том, когда он встанет, и даже о том, дома ли он вообще. Иногда он пропадал неделями и вдруг приходил обедать, когда мы совсем о нем забывали.

Отец доел тост, положил тарелку с ножом в посудомоечную машину и, захватив свой чай, отправился работать. Он больше не злился. Это было нормально для него. Казалось, он никогда не задерживался подолгу ни на чем, даже очень важном. Через денечек разбушуется пламя его гнева — и мы уже научились держаться от него подальше; а он умеет направлять его на неодушевленные предметы: любит бросаться тарелками и крушить мебель — тогда к ночи гнев утихает.

— Нет, — ответит он, если не сможет выкрутиться. — Я не злился. Ни капельки. Я никогда не злюсь.

Иногда мне кажется, что он так и не стал взрослым. Для него рисовать красками на холсте свои чувства — все равно что надевать удобную куртку, а затем выбрасывать ее, когда надоест, чтобы найти новую. Так настоящие ли это, подлинные его чувства или те, которых, по его предположению, мы от него ждем? И как же их отличить?

Я сидела и смотрела, как Мартин ест, как ровно он распределяет масло по всей поверхности хлеба, чтобы и на уголках слой был той же толщины, что и в середине. Потом он поднял кусок и за один раз откусил сразу половину. Едва ли стоило так стараться.

Он заметил, что я за ним наблюдаю, и медленно улыбнулся.

— Прямо с утра — и такой сложный перекресток, — сказал он в конце концов.

Я склонилась над столом.

— Мартин, я купила квартиру. — Я ничего не могла поделать, мое возбужденное состояние не проходило. Я должна была ему рассказать.

Он задумчиво жевал.

— Так ты собираешься нас покинуть?

Мне нравилась его способность принимать все с таким спокойствием.

— Ты сможешь довезти мои вещи на грузовике?

— Конечно. А когда?

— В субботу. Я хочу переехать в субботу. — Мое возбуждение так и выплескивалось наружу. — Это недалеко… только одна спальня… вид великолепный. Прямо для меня…

— Отлично, — сказал он и поднял чашку, чтобы сделать огромный глоток чая. — Рад за тебя.

Пол объявился дома в пятницу вечером, небритый, вид усталый. Папа позвонил ему — откуда он узнал, где он был? — и Пол, по его собственным словам, захотел помочь. А вот с Джоди ничего не вышло. Чтобы сходить домой, ей нужна была веская причина.

Я не могла вспомнить, которая из них была Джоди.

— Это та, что брила брови? — спросил отец. — С фиолетовыми ногтями?

Пол с минуту подумал, но казался не очень-то уверенным.

— Нет, — в конце концов сказал он. — То была Дженни. Ты спутал Дженни с Джоди.

— Ну, ничего, главное — чтобы ты знал, кто есть кто, — ответил отец.

— Это тоже не важно, — сказал Пол. — Похоже, я не собираюсь больше встречаться ни с одной из них.

Он ученый-исследователь, работает дома, проводя часы за письменным столом, размышляя, подсчитывая, изобретая. Я уже потеряла счет его подругам. Это безукоризненно одетые женщины до тридцати пяти, в льняных костюмчиках и соломенных шляпках; у них такие модные стрижки, в которых концы волос заострены, как лезвия бритвы. Должно быть, он поражал их своим умом. Не могу себе представить, что еще они могли в нем найти. Думаю, вначале, когда он покупает цветы и встречает после работы, искренне восхищаясь, он способен произвести впечатление. Но всему приходит конец, как только он, захваченный последним проектом, перестает обращать на них внимание и с головой погружается в свои числа и уравнения. Когда работа завершена, он проходит через фазу разрыва, а затем вновь отчаянно влюбляется в следующую женщину, а все его старые подружки в конце концов становятся просто подругами. Они готовы часами разговаривать с ним по телефону, позволяя расписывать ему свои чувства к кому-то другому. Возможно, ощущение собственной безопасности появляется у них только тогда, когда они узнают, что его любовь перешла на другую и теперь его романтические запросы лягут на другие плечи.