Читать интересную книгу Вечность на двоих - Фред Варгас

— Да, — нашелся комиссар, — мне рассказывали. Они словно разрезаны пополам.

Ариана поморщилась:

— Скорее они состоят из двух несоприкасающихся частей — одна убивает, другая живет обычной жизнью, и они даже не подозревают о существовании друг друга. Это большая редкость. Например, та медсестра, которую арестовали в Аньере два года назад. Таких убийц-рецидивистов очень трудно разоблачить. Потому что их никто не может заподозрить, даже они сами. Кроме того, они соблюдают крайнюю осторожность, опасаясь, как бы их не застукала вторая половина.

— Помню я эту медсестру. У нее, по-твоему, раздвоение личности?

— Редкий экземпляр. Не попадись на ее пути гениальный сыщик, она бы так и косила направо и налево до самой смерти, даже не подозревая об этом. Тридцать два убийства за сорок лет, и хоть бы что.

— Тридцать три, — поправил Адамберг.

— Тридцать два. Мне лучше знать, я с ней часами разговаривала.

— Тридцать три, Ариана. Я же ее арестовал.

Она замешкалась, потом улыбнулась.

— И то правда, — сказала она.

— Значит, когда гаврский убийца потрошил крыс, он был не в себе? То есть действовала его вторая, преступная часть?

— Тебя интересует раздвоение личности?

— Меня беспокоит медсестра, да и гаврский убийца — мой, в каком-то смысле. Как его звали?

— Юбер Сандрен.

— А признаваясь, он тоже был своей второй половиной?

— Это невозможно, Жан-Батист. Вторая половина никогда себя не выдаст.

— Но его половина номер один ведь вообще ничего не могла сказать, поскольку ничего не знала.

— В этом-то и была загвоздка. На несколько мгновений раздвоение застопорилось, перегородка дала трещину, и водонепроницаемость между двумя личностями была нарушена. В эту щелку Юбер номер один увидел Юбера номер два и ужаснулся.

— Такое бывает?

— Крайне редко. Но расщепление, как правило, несовершенно. То тут протечет, то там. Какие-то неуместные слова перескакивают через барьер. Убийца этого не замечает, но психоаналитик может их распознать. Если перескок слишком силен, система дает сбой, происходит крушение личности. Что и произошло с Юбером Сандреном.

— А медсестра?

— Ее перегородка пока не поддается. Она не подозревает, что натворила.

Казалось, Адамберг задумался, проведя пальцем по щеке.

— Странно, — тихо сказал он. — А мне показалось, она знала, за что я ее арестовал. И не сопротивлялась.

— Не она, а лишь ее часть, это и объясняет такую покладистость. Медсестра не помнит о своих преступлениях.

— Тебе удалось выяснить, каким образом гаврский убийца обнаружил Юбера номер два?

Ариана усмехнулась и стряхнула пепел на пол:

— Благодаря тебе и твоим крысам. Тогда местные газеты написали о твоих бреднях.

— Я помню.

— Юбер номер два, убийца, назовем его Омегой, сохранил вырезки, спрятав их подальше от ничем не примечательного Юбера номер один — назовем его Альфой.

— И в один прекрасный день Альфа обнаружил вырезки, спрятанные Омегой.

— Именно.

— Ты не думаешь, что Омега специально все подстроил?

— Нет, просто Альфа переезжал. Вырезки выпали из шкафа. И все пошло прахом.

— Не будь моих крыс, — любезно подвел итог Адамберг, — Сандрен бы на себя не донес. Не будь его, ты бы не занялась раздвоением личности. Все психиатры и полицейские Франции слышали о твоих работах.

— Да, — согласилась Ариана.

— С тебя пиво.

— Согласна.

— На набережной Сены.

— Как тебе будет угодно.

— И ты, само собой, не отдашь моих парней Наркотделу.

— Решать трупам, а не нам с тобой, Жан-Батист.

— Не забудь про шприц. И про землю. Займись-ка ею. И расскажи мне, в чем там дело.

Они встали одновременно, как будто фраза Адамберга дала сигнал к отправлению. Комиссар шел неторопливо, словно на прогулке, без какой-либо явной цели. Ариана попыталась было вписаться в его неспешный ритм, но мысли ее обратились уже к предстоящему вскрытию. Она не понимала, что так встревожило Адамберга:

— Тебе эти трупы покоя не дают.

— Да.

— И не только из-за Наркотдела.

— Нет. Просто…

Адамберг запнулся.

— Мне сюда, Ариана, до завтра.

— Я права? — не отставала она.

— Это не имеет значения для экспертизы.

— И все же?

— Да это просто тень, Ариана, тень, склонившаяся над ними или надо мной.

Ариана смотрела вслед Адамбергу. Прохожих для него не существовало. Она узнавала его покачивающийся силуэт и походку, двадцать три года спустя. Тихий голос, медленные жесты. Когда он был молод, она не обратила на него внимания, ни о чем не догадалась, ничего не почувствовала. Если бы можно было повернуть время вспять, она бы по-другому выслушала его историю про крыс. Ариана сунула руки в карманы халата и повернула к двум трупам, которые дождались ее, чтобы войти в Историю. Просто тень, склонившаяся над ними. Сегодня она понимала эти нелепые слова.

VI

Нескончаемые часы сидения в чулане лейтенант Вейренк использовал для переписывания крупными буквами пьесы Расина — для бабушки, которая уже мало что видела.

Никто не понимал, почему вдруг бабушка, оставшись сиротой после войны, воспылала такой исключительной страстью именно к этому автору. Все знали только, что когда загорелся монастырь, куда ее отдали на воспитание, бабушка вынесла из огня полное собрание сочинений Расина, погиб только том с «Федрой», «Эстер» и «Аталией». Пьесы Расина явно были заповеданы ей Всевышним, потому что деревенская девчонка читала их запоем одиннадцать лет подряд. Выйдя из монастыря, она получила собрание сочинений в подарок от настоятельницы в качестве духовного напутствия и честно продолжила чтение по кругу, ничем больше не интересуясь. Ни разу ей не пришло в голову заглянуть в «Федру», «Эстер» и «Аталию». Бабушка постоянно бормотала себе под нос тирады из своего верного спутника, и маленький Вейренк рос под звуки ее речитатива, столь же привычного для его младенческих ушей, как детская песенка.

Но на свою беду, он заразился бабушкиной манией, инстинктивно отвечая ей в той же манере, то есть шестистопными стихами. Правда, в отличие от бабушки он не сидел ночами, пропуская через себя тысячи поэтических строф, и теперь вынужден был сочинять их самостоятельно. Пока он жил дома, все как-то обходилось. Но лишь только его выкинули во внешний мир, расиновский тик сослужил ему дурную службу. Безуспешно пытался он его подавить, чего только не испробовал, но, отчаявшись, пустил дело на самотек. Вейренк беспрерывно что-то сочинял, бормотал, совсем как бабушка, и начальники с трудом выносили его причуды. Впрочем, стихотворчество неожиданно пригодилось ему — изложение жизни шестистопным способом создавало непреодолимую — и ни с чем не сравнимую — дистанцию между ним и мирской суетой. Этот эффект удаленности всегда приносил успокоение и склонял к раздумьям, а главное, уберегал от непоправимых ошибок в пылу сражения. Расин, несмотря на свои напряженные драмы и огненный слог, оказался лучшим противоядием от вспыльчивости, мгновенно охлаждая все чрезмерные порывы. Вейренк на нем не экономил, поняв наконец, что бабушка именно таким образом упорядочивала и оздоровляла свою жизнь. Собственное снадобье — никому не ведомое.

В настоящий момент у бабушки закончился эликсир, и Вейренк крупными буквами переписывал ей «Британника». «Был прерван сон ее в глухой полночный час, / И как она была красива без прикрас!»[1] Вейренк поднял ручку. Он слышал, как поднимается по лестнице его соринка в глазу, он узнавал ее шаги, быстрое постукивание каблуков — она всегда носила кожаные сапоги с ремешками. Сначала она остановится на шестом этаже и позвонит в дверь пожилой немощной дамы, чтобы отдать ей почту и обед и минут через пятнадцать появится здесь. Соринка в глазу, она же обитательница восьмого этажа, она же Камилла Форестье, которую он охранял вот уже девятнадцать дней. Из скупых объяснений начальства он понял только, что к ней приставили охрану на полгода, опасаясь мести старика убийцы.[2] Кроме ее имени, он не знал о ней ничего. Ну еще, пожалуй, что она одна воспитывала ребенка, — ни один мужик пока что не появлялся на горизонте. Ему никак не удавалось угадать ее профессию, он колебался между водопроводчицей и музыкантшей. Недели две назад она любезно попросила его выйти из чулана, чтобы сварить трубу на потолке. Он поставил стул на лестничную площадку и смотрел, как сосредоточенно и осторожно она работает. Позвякивали инструменты, горело пламя паяльника… И тут он почувствовал, как его неумолимо сносит в сторону так страшившего его запретного хаоса. С тех пор дважды в день, в одиннадцать и в четыре, она выносила ему горячий кофе.

Вейренк услышал, как она ставит сумку на шестом этаже. Внезапное желание выйти уже наконец из чулана и никогда больше не сталкиваться с этой девицей словно подкинуло его на стуле. Он сжал кулаки и поднял голову к форточке, вглядываясь в свое отражение в пыльном стекле. Дурацкие волосы, стертые черты лица — просто урод, невидимка. Ощутив прилив вдохновения, Вейренк закрыл глаза, забормотал: