Читать интересную книгу Человек, упавший с балкона. Детектив, мистика, любовный роман - Николай Бирюков

Дыба – это не инструмент средневекового лекаря-ортопеда. Это приспособление для получения палачами садистского удовольствия от мук несчастной жертвы.

Психологи считают боязнь темноты нормальным явлением. Хорошо: значит, я не псих. Но смелее от этого я не стал.

С детства боюсь темноты!

Осторожность – признак разума. Страх – признак тру- сости. Трусость – это слабость и неуверенность. Хочешь быть сильным и смелым – дави в себе страх!

глава 7

…Темнота была полной.

Совершенной.

Наверное, и в мрачном склепе и в самой глубокой могиле такой нет. Перед глазами появились едва светящиеся, смутные изображения, напоминающие клочья ожившей, шевелящейся соломы. Я растопырил пальцы левой руки и поднес ладонь к самым глазам. Мне показалось, что я вижу контуры своей руки. Точнее, мне казалось, что я вижу контур. Скорее, это был не контур, а, как будто на ладони, затянутой в черную перчатку, тонкими серо-голубыми линиями провели слабые, колышущиеся наметки по линиям костей пальцев. Даже замотав голову плотным шарфом и поднеся руки к глазам, нам кажется, что мы видим такой контур – или более светлый, или более черный, чем сама темнота, но это иллюзия. Пришла мысль о слепых: как они так живут всю жизнь? А слепоглухонемые?

Кошмар.

А тишина? Это еще страшнее! Слух начинает выискивать звуки, которых нет. Звук тоже служит предупреждением об опасности и наш слух, на генетиченском уровне, инстинктивно, отделяет опасные звуки, от обычных. А здесь ничего не слышно!

Темнота и тишина порождают страх.

Так и кажется, что вырвется из темноты когтистая лапа, ударит, утащит в огромную тараканью пасть и погибнешь ты в черном желудке страшного животного!

Интересно, а у слепоглухонемых возникает ощущение фосфена – это, когда в темноте перед глазами, возникают светящиеся точки, полоски, фигуры, появляющиеся самостоятельно? И у них в ушах тоже стоит странный гул, как сейчас у меня?

А может наши сны не более чем эффект фосфена? Ведь, закрой глаза, нажми слегка на глазное яблоко – вот тебе и эффект фосфена!

Но, слепоглухонемые уже рождены в таком мире, где нет света и звука. Они, не зная света, не знают ни никтофобии, ни клаустрофобии вместе с агорафобией – все равно ни черта не видят и не слышат. Им не надо напрягать то, чего у них и так нет – слух и зрение. Быть может они живут в постоянном страхе? Страх оступиться, упасть, обжечься, поскользнутся? Любой гад может подойти незамеченным и безнаказанно ударить такого человека.

…И все-таки, что такое страх? Осторожность? Или работа инстинкта, который, включая его в нашем сознании помимо воли, предупреждает о вероятности неожиданных, неприятных нам действий? А как возникает безотчетный страх? Это неоправданный психоз? Или предчувствие? Что чувствует смертник перед казнью? А на виселице? На эшафоте? Что чувствует человек, прекрасно понимающий, что ему, сильному, здоровому, обладающему острым умом и прекрасной памятью, могущему принести немалую пользу и себе и обществу, через какую-то пару секунд отрубят голову? И что обратного пути нет. А ведь мозг сразу не умирает и значит, отрубленная голова человека продолжает воспринимать действительность, осознавать и обрабатывать информацию в те жуткие, короткие секунды, оставленные ей судьбой до момента полного прекращения всех мыслительных процессов. Чувствует ли она боль отделенного от нее тела? Я где-то читал, как в эпоху инквизиции какой-то врач, подкупив палачей, проводил эксперименты над людьми, которых казнили при помощи гильотины. Когда палачи сбрасывали тело несчастной жертвы и отделенную от этого тела голову под эшафот, он хватал эту окровавленную голову и, глядя той прямо в полные ужасных страданий глаза, отрубал у тела, еще несколько секунд назад составлявшего с этой головой единое целое, пальцы на руках, резал кожу ножом, прожигал раскаленной иглой ногти, – очень хотел понять: чувствует ли истерзанный, лишенный собственного тела человек, боль или нет. Отрубленные головы жили еще примерно минуту, что-то пытались шептать, затем взгляд их становился мутным, потом мертвым – что они шептали, разобрать врач-садист так и не смог. За эти эксперементы он сам был казнен. Нашел ли он то, что искал? Получил ли ответ на свои вопросы? Надеюсь, мы этого никогда не узнаем!

Проходит ли страх после казни? Ведь все уже свершилось! О таком и думать страшно.

Даже черви крота боятся – а мы люди.

Страх меняет психику, а вслед за ней и образ жизни. Стокгольмский синдром – от страха и сильнейшего шока заложники начинают сочувствовать своим захватчикам-террористам. Начинают оправдывать их, уважать, чуть ли не любить только за то, что их не мучат.

В конечном счете, отождествляя себя с ними начинают понимать и перенимать их зверские идеи! И, что самое страшное – считать свою жертву необходимой и оправданной для достижения их террористической цели!

Смертников готовят точно так же – просто затравливают, запугивают, начиная обрисовывать всю неприглядность и несовершенство человеческой жизни, предлагая кардинально изменить эту несправедливость одним взрывом и преподнося суицид благом, несущим Рай.

Боль – не пряник. Но человек, обработанный опытными провокаторами, теряет связь с реальностью и думает не о тех невинных, чьи жизни унесет с собой, не о страшной боли, которая разорвет его тело в момент взрыва, а о том, что он – великое орудие провидения.

Что интересно, ни один провокатор сам смертником не становиться!

…Стоит прикрыть глаза, и под веками начинают мелькать какие-то пятна света. Лучики, змейки, веточки, палочки, нитки, соломинки, яркие точки. Вот и сейчас началось: перед глазами, кроме тонких, перепутанных линий, стали вспухать какие-то оранжево-желтые шары и косые квадраты, поплыли синие зигзаги, появились хаотично двигающиеся мелкие красно-зеле- ные точки, то сталкивающиеся между собой, то двигающиеся влево-вправо, вверх-вниз. Может быть, когда-то и Роберта Броуна, вот так же, благодаря случайности, оставившей его в полной темноте, эти фееричные картинки и натолкнули на мысль о броуновском движении? Мощного электронного микроскопа у него не было.

Такие точки и волнистые пятна света, напоминающие диаграмму, начинают мелькать у меня в глазах перед жесточайшими приступами мигрени, когда начинает болеть половина головы. Боли бывают такие, что правый глаз перестает видеть. Сказать, что боль вид чувства – ничего не сказать. Сухие академические фразы не передают все тонкости и грани этого страшного ощущения. От дикой головной боли так ломает все тело, что не повернуть шеи. Невозможно пить – каждый глоток отдается в голове страшным ударом, начинается тошнота. Просыпается ненависть ко всему сущему. Если на улице солнце, то голова болит еще сильнее и кажется, что солнечные лучи, проникая под череп через глаза и уши, плавят мозг. Исчезают все желания кроме одного: пусть боль скорее уйдет. Помогает только дикая смесь таблеток: три супрастина и две анальгина, запитые стаканом водки, коньяка или само- гона. Но, даже после этого жуткого лекарства, боль уходит не сразу. Она долго мечется внутри головы, цепляясь за нежные ткани своими острыми когтями и крепкими зубами. Самая удобная в этом случае, поза – встать на колени и положить голову правой щекой на мягкий стул или кресло так, как ее кладет осужденный на черную от забуревшей крови деревянную колоду перед казнью, обнажая свою шею для острого и тяжелого лезвия топора.

И даже потом, когда боль исчезнет, какое-то время чувствуется, где именно она сидела в голове – словно належала себе в мозге уютное местечко, как мышь в соломе.

Я подумал про таблетки. Ничего не оставили. Ни но-шпы, ни анальгина. Ни валидола, хотя я его никогда не принимал и сердце, (тьфу, тьфу, тьфу, чтоб не сглазить!) у меня не болело, но почему-то мне стало без валидола и корвалола как-то скучно. А зубная щетка? – подумал я. Зубная паста? Может, просто забыли оставить? И что – ходить немытым? Небритым? А зуб заболит? А если чирей? А аппендицит? А панкреатит? Сердце? Страхи начали собираться в кошмар, но тут я вспомнил, что все-таки половину денег я уже получил, вторую получу через какие-то триста тридцать пять часов – час-то я уже всяко отработал! Постановил сам себе: будем держаться!

Как защитники Брестской крепости! Вспомнил: из защитников Брестской крепости остался в живых только один человек. Тогда как 300 спартанцев! – А из них вообще никого в живых не осталось! – услужливо подсказала мне моя память! Тьфу ты! Столько великих героев, а морально опереться не на кого!

Я умирать не собираюсь!

Я взял себя в руки, успокоился и решил поспать. Да и вообще, может это просто авария и свет через какое-то время включат?

…Я вдруг обрадовался тому, что давно бросил курить. Точнее, бросила курить моя печень – после одного из диких запоев она категорически перестала принимать никотин и другие составляющие табачного дыма: сейчас только стоит мне затянуться, меня неудержимо тошнит, причем долго и мучительно.