Мне сорок два, но я все еще побаиваюсь маму, так что я все же нарядила елку. А потом съездила за мамой и привезла ее к нам.
И все же я не могла проникнуться духом Рождества – без папы праздник был мне не мил! Шесть месяцев назад мой отец испустил последний вздох, и я больше не хотела быть счастливой. Да, я была воспитана в христианской традиции, а отец ни на секунду не колебался в своей вере, но сейчас это не имело значения. Мне хотелось лишь остаться одной и медленно умереть. Я не желала, чтобы со мной разговаривали, чтобы меня обнимали или даже касались. Я даже собственных детей обнять не могла. Мне нужно было отгородиться от мира, сесть перед компьютером и притворяться, что я ничего не чувствую.
С другой стороны, я понимала, что поступаю плохо по отношению к своей семье: к матери, потерявшей лучшего друга, который был рядом сорок один год; к детям, которым нужна была мать, чтобы помочь им справиться с болью от потери любимого дедушки; к мужу, который на три месяца забыл о собственной семье, чтобы я могла заботиться о папе; к сестрам и брату, которые тоже потеряли отца. Но я не хотела о них думать – я думала лишь о том, какая боль терзает меня.
Отец научил меня, что значит быть христианкой. Он рассказал мне о чудном месте, куда он отправится, простившись с нами. Перед смертью он замкнулся в своем внутреннем мире – его разум уже угас, и тело собиралось последовать за ним. Вечером, накануне своего избавления, он очнулся от ступора, поднял голову и спел Peace in the Valley своим чистым, низким голосом, который мы все любили с раннего детства. Он хотел, чтобы мы порадовались за него – он уходил с миром. Но я не могла радоваться. Мне было слишком больно его терять.
За пару дней до Рождества мама сказала, что приготовила мне подарок. Ей хотелось, чтобы я открыла его, не дожидаясь праздника, прямо сейчас. Решив, что это книга о том, как справиться с потерей, я согласилась, ведь книгой можно было отгородиться от всех. (Я научилась читать в четыре года, и с тех пор мне всегда дарили книги.) И вот я села рядом с мамой, готовясь увидеть очередную книгу. Но нет! В коробке была гирлянда для моей елки. Мама велела мне прочитать, что написано на упаковке.
На лицевой стороне было стихотворение Джона Муни «Веселого Рождества с небес». Прекрасное стихотворение. А на обороте надпись: «Люблю тебя. Папа».
Я вышла на улицу, чтобы мама не видела моих слез, – и боль отпустила. Я плакала, не стесняясь, а когда вернулась в дом, меня ждала эта чудесная женщина, которая, невзирая на главную утрату в своей жизни, думала не о себе, а о своих детях. Это был самый важный рождественский подарок, который мама вручила мне с любовью, свойственной только матерям. Получив его, я почувствовала, что мои раны начали затягиваться. Отец даже в смерти не забыл обо мне и еще раз наполнил мое сердце любовью, подарив мне подарок с небес.
Синди ХолкомбРождественский урок
Человеческий дух сильнее всего, что выпадает на его долю.
К. К. Скотт, философ
– Сегодня ты будешь заботиться об Эмме, – сказала старшая сестра, распределяя задания. – Это непросто и займет время, но Эмма тебе поможет.
Был канун Рождества, и я с нетерпением ждала следующего утра, когда дети увидят, что принес им Санта. Молодым работающим мамам в это время приходится нелегко, и я не была исключением. Я ужасно устала. Мне пришлось посетить множество рождественских концертов и вечеринок, пробежаться по магазинам, приготовить печенье и сделать все, что положено под Рождество.
На праздники многие взяли отпуск, поэтому больница направляла оставшихся медсестер туда, где в них особенно нуждались. Я уже отработала одну смену в этом отделении и слышала об Эмме, хрупкой восьмидесятилетней старушке, которая молча терпела боль. У Эммы был запущенный рак, который постепенно пожирал ее лицо, обнажая сосуды и заставляя их кровоточить.
Эмма лежала в отделении постинтенсивной терапии, откуда многие пациенты на следующий день собирались домой, чтобы провести Рождество в кругу семьи. Прочитав карту Эммы, я поняла, что она останется здесь. В доме престарелых ей не могли обеспечить надлежащего ухода, поэтому она лежала в нашей больнице, которую уже считала домом.
Я вошла к ней в палату и представилась.
– Дорогая, тебе нравится моя елка? – спросила она.
– Да, – ответила я.
Едва видящая Эмма нарядила чудесную елочку гирляндами и игрушками, которые принесли ей сестры. На кассетном магнитофоне тихо играла рождественская музыка. Прежде чем я приступила к процедурам, Эмма попросила меня сменить кассету. Я выбрала запись, вставила ее в магнитофон, и из колонок полились звуки моей любимой рождественской песни «Тихая ночь». Я выглянула в окно: в блестящих сугробах отражались яркие фонарики. Их развесили по окнам, чтобы те, кто не мог уйти из больницы на Рождество, чувствовали себя как дома.
Я начала разматывать толстую повязку, которая покрывала голову и лицо Эммы. Меня не предупредили, насколько ее лицо обезображено карциномой, и я не была готова к тому, что увидела. Я изо всех сил старалась не выдать своего ужаса. Я никогда прежде не видела столь изуродованного лица. Мое сердце заколотилось, я вспотела.
Эмма плохо видела и говорила шепотом.
– Милая, ты ведь не боишься? – спросила она.
Я ответила, что не боюсь. Маленькая, хрупкая, измученная болезнью, она без жалоб переносила процедуры, то и дело заверяя меня, что все в порядке, и уговаривая меня не переживать, потому что процедура не так уж болезненна, если все делать аккуратно.
– Ты ведь новенькая, совсем молодая. Дорогая, у тебя есть дети? – поинтересовалась она. (У Эммы все были «дорогими».)
Я рассказала ей о своих малышах и о том, как они ждут прихода Санты.
Тут Эмма коснулась руками моего лица. Она сказала, что хочет знать, как я выгляжу, и заметила, что волосы у меня убраны под шапочку. Она спросила, можно ли дотронуться до моих длинных волос. Я сделала перерыв, сняла перчатки, стащила с себя шапочку и распустила волосы. Она провела по ним пальцами и сказала, что в молодости у нее тоже были длинные волосы и ее муж очень их любил. Он всегда говорил ей, какая она красивая и как он гордится ею и их детьми. Она рассказала мне обо всех рождественских традициях их семьи, о своей любви к мужу и о том, что ему, к счастью, не пришлось видеть ее такой – он умер несколько лет назад.
Процедура длилась около часа, и все это время Эмма шепотом рассказывала мне о своей жизни, пока я с трудом сдерживала слезы, а в палате тихо звучали рождественские песни.
Когда я закончила, Эмма попросила меня на минутку присесть рядом. Вечер выдался спокойным, поэтому я села возле нее, и она взяла меня за руки. Не прекращая говорить, она дала мне совет, который я запомнила на всю жизнь. Она сказала, что почувствовала мою усталость и вспомнила, как уставала сама, когда дети были маленькими, а дел в преддверии Рождества было невпроворот. Глядя на меня из-под толстой марлевой повязки, она велела мне никогда не воспринимать свое здоровье как должное и быть благодарной за все. За то, что я слышу и вижу, могу танцевать по дому с дочуркой на руках (я призналась ей, что иногда так делаю), водить машину, читать книги, петь, смеяться и делать все то, из чего и состоит жизнь и о чем я никогда не задумывалась. Она нащупала мое обручальное кольцо и посетовала, что не может его разглядеть.
Ей на руку упала моя слезинка – я больше не могла сдерживаться.
Она приказала мне не плакать, потому что она смирилась со своей судьбой и мне тоже следует принять все как есть. Эмма взяла с меня обещание жить полной жизнью, пока у меня есть такая возможность, поблагодарила за аккуратную, пусть и болезненную, процедуру и пожелала мне веселого Рождества. Музыка все играла и играла.
Не стоит бежать вперед очертя голову: порой, несмотря на занятость, нужно остановиться и оценить то, что имеешь.