Сразу же после приезда в Лондон Беркли публикует свою наиболее пространную работу — «Алсифрон», написанную в томительные годы род-айлендского уединения. Написанный в форме диалогов, «Алсифрон» отстаивает христианское вероучение и религиозную мораль от свободомыслящих, обрушиваясь на их этические учения. «Предписания и изречения неба, — проповедует Беркли, — несравненно более доступны народу и более пригодны для блага общества, чем рассуждения философов, и мы в соответствии с этим ни в одной стране не находим, чтобы естественная или рациональная религия, как таковая, стала народной и национальной религией» (8, III, стр. 182—183). Этот довод в высшей степени характерен для консервативного склада ума: «Так есть, стало быть так должно быть».
За «Алсифроном» последовало полемическое сочинение против критиков первой работы Беркли — «Новой теории зрения» и философско-математическое произведение «Аналитик», где борьба в обычном для Беркли направлении ведется на математической арене. «Это произведение,— гласит красноречивый подзаголовок,— в котором исследуется, являются ли предмет, принципы и выводы современного анализа более отчетливо понятыми или более достоверно доказанными, чем религиозные таинства и верования» (8, IV, стр. 53).
Поворотным пунктом в биографии Беркли, определившим весь его дальнейший образ жизни, было посвящение его в мае 1734 г. в духовный сан епископа Клойнского. Сорокадевятилетний Беркли вернулся в Ирландию и поселился в небольшом южном местечке Клойн, в двадцати милях от Корка. В этой бедной, отсталой епархии он провел восемнадцать лет, практически всю свою дальнейшую жизнь. «Я, — писал Беркли 8 марта 1751 г. Прайору, — стал человеком, чуждым политических развлечений, визитов и всего того, что в свете называют наслаждениями». «Вечер своей жизни,— писал он за год до смерти (письмо к Джервейсу от 6 апреля 1752 г.),— я предпочел провести в спокойном уединении. Прежде меня забавляли честолюбивые проекты, интриги и политические столкновения, теперь же они представляются мне пустым, мимолетным видением».
Последним произведением Беркли, очень странным и тем не менее приобретшим значительную популярность и переведенным на французский, немецкий, голландский и португальский языки, был изданный в 1744 г. «Сейрис» (от древнегреческого — цепь) — «цепь философских размышлений и исследований...». Его содержание — причудливая помесь терапии, философии и мистики.
Своим успехом «Сейрис» обязан главным образом пропаганде раствора дегтярной воды как панацеи, исцеляющей чуть ли не от всех болезней. Применение дегтярной воды как лечебного средства Беркли наблюдал у американских индейцев и испытал на себе. Рецепты Беркли получили широкую рекламу. Не берусь судить, принесли ли они много пользы пациентам, но для фармацевтов разных стран они оказались безусловно полезными. По поводу дискуссии о дегтярной воде, возникшей в медицинской прессе, его преосвященство сложил даже шутливое стихотворение, начинающееся словами: «Пить или не пить: вот в чем вопрос» (письмо к Т. Прайору от 19 июня 1744 г.).
В той же работе мы находим такую версию философского идеализма, совместимость которой с прежними философскими принципами Беркли поныне вызывает оживленные споры среди историков философии. Связующим звеном между медициной и философией служит в «Сейрисе» алхимия и магия — учение об «огненном начале», исходящем из «мировой души». Нельзя не согласиться с тем, что «Сейрис» — «одна из самых причудливых книг, когда-либо написанных философом» (30, стр. 1). Но мы еще вернемся к этому причудливому апофеозу философского творчества Беркли.
В августе 1752 г. епископ Клойнский покинул свою епархию и переехал в Оксфорд, где поступил в университет его второй сын Джордж. Пребывание в Оксфорде продолжалось недолго. 14 января 1753 г. совершенно неожиданно, сидя за чайным столом в кругу своей семьи, когда дочь наливала отцу чашку чая, шестидесятивосьмилетний Джордж Беркли мгновенно скончался от апоплексии. В своем завещании, написанном незадолго до смерти, он выразил желание, чтобы его похороны не были пышными и дорогостоящими («не дороже 20 фунтов») и чтобы тело его было погребено не ранее пяти дней после его кончины. Епископ не спешил расстаться с землей и войти в царство небесное, он знал, что туда он никогда не опоздает...
К двухсотлетию со дня смерти Беркли английский философ Джон Уисдом опубликовал посвященную ему монографию, ставящую целью подвергнуть анализу философию Беркли при помощи психоаналитического метода. Медицинские упражнения Беркли в «Сейрисе», видимо, не давали Уисдому покоя. И этот философ, следуя примеру Беркли, решил испытать свои силы на медицинском поприще. Диву даешься, читая рассуждения Уисдома о психогенезе берклианства и о «механизме психосоматической неуравновешенности Беркли». Порой кажется, будто Уисдом задумал сочинить пародию на психоанализ. С ученым видом знатока он рассуждает о состоянии кишечника и уринарной системы Беркли как ключе к философской эволюции, отмечаемой в «Сейрисе». А между тем, пока Уисдом не переходит к психоанализу, в его монографии встречаются некоторые здравые размышления о философии Беркли. Справедливость требует отметить, что Уисдом не считает, будто поисками бессознательных истоков философских воззрений того или иного мыслителя исчерпывается их объяснение. «Вполне правомерно сказать,— пишет он,— что объяснением философии Беркли служит философская обстановка того времени». Но такое объяснение, оговаривает Уисдом, еще не дает ответа на вопрос о том, «что привело именно Беркли в данной исторической обстановке к определенным взглядам» (67, стр. 137).
Итак, ирландский мыслитель усаживается в кресло самозванного кембриджского психоаналитика. Странно, очень странно, твердит Уисдом, «как может человек посвятить большую часть своей жизни атакам на материю!» (67, стр. 136). Не правда ли, вся история борьбы идеализма против материализма предстает с этой точки зрения в совершенно новом, неожиданном свете? Антиматериалистическая одержимость Беркли, как оказывается, основывалась на том, что «материя символизировала для Беркли отраву во внешнем мире... А его esse — percipi (быть — это быть воспринимаемым)... это своего рода очистительный принцип» (67, стр. 143). Но может быть, размышляет наш психоаналитик, «материя (matter) была производной по отношению к концепции дурной матери (mother)...» (67, стр. 185) и дело пахнет «эдиповым комплексом»? А критика Беркли ньютоновского метода исчисления флюксий — этого «фекального элемента в математике» (67, стр. 160) — не была ли она сублимацией детской «анальной эротики», как и концепция денежного обращения в экономических работах Беркли? (67, стр. 163). В заключение Уисдом ставит вопрос: «Следует ли из предшествующего анализа, что исследованный субъект был совершенно ненормальным человеком? Может быть да, а может быть и нет» (67, стр. 226). Но кто может всерьез сомневаться в том, что философ, интерес к учению которого не ослабевает вот уже более двух с половиной веков, был не только нормальным человеком, но и ярким выразителем идеологии послереволюционной буржуазии, идеи которого до сего дня используются некоторыми течениями идеалистической философии в борьбе против материализма?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});