Как же мне хотелось, чтобы кого-нибудь из детей уронили на пол!
Я вхожу в квартиру. Жозе в детской одна, малышей нет, окно широко распахнуто. Я свешиваюсь из окна, смотрю вниз, меня охватывает непонятная тревога.
Мы на пятнадцатом этаже.
Где дети? Их не слышно. Жозе выбросила их в окно. Наверное, она обезумела, иногда о таких случаях пишут в газетах.
Я совершенно серьезно спрашиваю: «Жозе, зачем вы выбросили детей в окно?»
Я хочу убедиться в обратном, посмеяться.
Она не отвечает, не понимает меня, она в шоке.
Я продолжаю тем же тоном: «Жозе, вы сделали что-то плохое. Я знаю, дети больны, но это не повод…»
Жозе в ужасе, смотрит на меня молча, думаю, она боится меня. Уходит в комнаты, возвращается с детьми на руках, кладет их передо мной.
С ними все в порядке.
Жозе как на иголках, наверное, думает: «Неудивительно, что у этого человека дети идиоты».
Матье и Тома никогда не поймут, как прекрасна музыка Баха, Шуберта, Брамса, Шопена…
Мои дети никогда не поймут, что серыми промозглыми днями, когда отопление отключают и настроение хуже некуда, искусство помогает выжить. Мои дети никогда не узнают, что такое «мурашки по коже» от адажио Моцарта, прилив энергии от бушующей стихии Бетховена или стремительного полета Листа, мои дети не узнают чувства уверенности и покоя, которое внушают ритмы Баха, не зарыдают над душераздирающими пассажами Шуберта, и от музыки Вагнера им не захочется надеть доспехи и пойти завоевывать Польшу…
Я бы так хотел вместе с Матье и Тома опробовать проигрыватель высокой точности воспроизведения. Отправить мальчишек на их первую дискотеку, подарить им их первые диски…
Я бы слушал вместе с детьми разных исполнителей, а потом мы бы решали, кто лучше.
Я бы открыл для Матье и Тома фортепианную игру Бенедетти, Гульда, Аррау, скрипку Менухина, Ойстраха, Мильштейна…
Я бы показал своим детям рай.
Осень. Я на «Бентли» еду через Компьенский лес[7], Тома и Матье на заднем сиденье. Пейзажи вокруг несказанной красоты. Листва словно в огне, цвета ослепительные – точно на картине Ватто. А я даже не могу поделиться с детьми впечатлениями, потому что Тома и Матье все равно, они не смотрят по сторонам. Мы никогда не сможем ничем восхищаться вместе.
Они никогда не пойдут в музей, никогда не увидят Ватто. Радости жизни, которые изо дня в день поддерживают человечество, останутся для моих сыновей темным лесом.
Остается только картошка фри. Мои сыновья обожают картошку фри. Тома называет ее «фи».
Когда я один остаюсь в машине с Матье и Тома, мне в голову лезут дурацкие мысли. Думаю, куплю бутылку пропан-бутана и бутылку виски и выпью обе.
Еще я думаю – лучше бы я погиб в автокатастрофе. Моей жене было бы легче. Жить со мной становится невыносимо, и взрослеющие дети становятся все более тяжким грузом. Я закрываю глаза и набираю скорость.
Никогда не забуду удивительно врача, к которому мы попали, когда жена забеременела в третий раз. Мы собирались сделать аборт. А он сказал: «Буду с вами откровенен. Ваша ситуация драматична. У вас уже двое больных детей. Если третий родится больным, так ли уж это изменит вашу жизнь? А теперь представьте, что ребенок родится здоровым. Это изменит все. Это шанс на долгожданный успех».
Успех мы назвали Мари. Она родилась здоровой и очень красивой. После двух черновиков иначе и быть не могло. Врачи, свидетели наших провалов, наконец порадовались.
Через два дня после рождения малышки на нее пришел посмотреть педиатр. Он долго разглядывал ее ноги, а затем сказал: «Кажется, у нее искривление…» Но затем прибавил: «Нет-нет, я ошибся».
Подшутить над нами хотел. Очень смешно.
Итак, моя дочь выросла, стала национальной гордостью. Она красива и умна. Мы праздновали победу над судьбой до тех пор, пока…
Хорошенького понемножку. Это уже другая история.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Мать моих детей, которую я довел до белого каления, исчерпала свое терпение и бросила меня. Решила продолжить банкет в другом месте. Мне же лучше. Я заслужил немного отдыха.
И вот я один, я раздавлен.
Хотелось бы мне внезапно помолодеть.
Представляю свою заявку на сайте знакомств:
«Сорокалетний подросток с тремя детьми, двое из которых инвалиды, ищет молодую, образованную, красивую девушку с чувством юмора».
Юмора со мной надо много, особенно черного.
Я встретился с несколькими глуповатыми красотками. Про детей, конечно, умолчал, а то девушки бы сразу разбежались.
Помню, одна блондинка, которая знала, что у меня дети, но не знала про болезнь, спросила: «Когда ты представишь меня своим детям? Такое ощущение, что ты меня стесняшься».
В специализированном учреждении, где находятся Тома и Матье, есть молодые симпатичные руководительницы. В частности, мое внимание привлекла высокая красивая брюнетка. Я подумал, что это идеальный вариант: она знает моих детей и умеет с ними управляться.
В итоге ничего не вышло. Наверное, она решила: «Инвалидов мне хватает и в будние дни, это – моя работа. Но по выходным я хочу быть с нормальными людьми». Или, может, я ей не понравился, и она подумала: «У этого парня двое больных детей. Не дай бог от него залететь. Нет уж, спасибо».
А потом однажды я вдруг встретил чудесную умную красивую девушку с чувством юмора, которую заинтересовали я и мои горемычные дети. Судьба мне улыбнулась, и девушка меня не бросила. Благодаря ей Тома научился застегивать и расстегивать молнию. Правда, на следующий день забыл, как это делается, но тем не менее.
С моими детьми можно не бояться повторений, они все забывают. Ни привычек, ни усталости, ни скуки. И ничто у нас не выходит из моды, все в новинку.
Птенчики мои, мне грустно думать о том, что вы никогда не узнаете главного в моей жизни чувства.
От него весь мир замирает, весь мир сводится к одному-единственному человеку, к единственной женщине, и вы трепещете, слыша ее шаги, ее голос, вы изнемогаете, видя ее. Вы боитесь слишком сильно сжать ее в объятиях, потому что она хрупкая, вы будто в огне, когда целуете ее, окружающий мир оказывается на заднем плане.
Вы никогда не испытаете сладостного волнения, когда по коже мурашки, когда вместо крови по венам словно проходит электрический ток, а потом разряд – и вы слабеете, млеете, болеете странной непонятной болезнью. У вас кружится голова, вы не в силах сосредоточиться, вы одержимы кем-то, вы сходите с ума, плачете и смеетесь, вас бросает то в жар, то в холод, вас трясет, вы несете чушь, лепечете ерунду, вы одновременно в раю и в аду, и сколь ни страшна ваша мука, еще страшнее – разлука.
Увы, птенчики мои, вам никогда не суждено научиться спрягать в первом лице единственного числа настоящего времени глагол «любить».
Когда на улицах меня просят сделать пожертвование в пользу детей-инвалидов, я отказываюсь.
Но не говорю, что у меня у самого двое детей-инвалидов. Такое заявление приняли бы за глупую шутку.
Вместо этого я легко и непринужденно, с улыбкой на губах, отвечаю: «Я недавно делал пожертвование».
Я выдумал птичку, редкую птичку по имени Антилет. Она не такая, как другие. У нее головокружение. Для птиц это большой недостаток. Но у Антилета твердый характер. Вместо того чтобы жалеть себя, он смеется над своей слабостью.
Всякий раз, если кто-нибудь попросит его взлететь, он придумывает забавную отговорку и смешит окружающих. А порой даже издевается над нормальными птицами, которые могут летать. Такой вот он дерзкий.
Посмотрел бы я на Тома и Матье, смеющихся над нормальными детьми на улице.
Мир встал бы с ног на голову.