Читать интересную книгу Офицеры и джентльмены - Ивлин Во

Некоторые рассказывали о происшествиях и преступлениях в затемненном городе. Такая-то леди, попав в аварию на такси, лишилась всех своих зубов. Такого-то джентльмена оглушили на Хей-хилл мешком с песком и вытащили у него все, что он выиграл в покер. Такой-то джентльмен был сбит машиной «скорой помощи» и оставлен на улице умирать.

Другие рассказывали о различных видах военной службы. Большинство были одеты в военную форму. Повсюду собирались небольшими группками близкие друзья и договаривались о том, чтобы провести всю войну вместе. Например, один прожекторный дивизион территориальной армии был укомплектован исключительно светскими эстетами и получил название «необыкновенная команда джентльменов». Биржевые маклеры и торговцы вином оседали в канцеляриях штаба Лондонского военного округа. Кадровые военные находились в двенадцатичасовой готовности к службе в действующих частях. Яхтсмены надели форму добровольческого резерва военно-морских сил и отращивали бороды. Для Гая возможность попасть в любую из этих служб, по-видимому, была исключена.

– Мой шурин хотел бы поступить на службу, – сказал Бокс-Бендер.

– Э, друг мой, об этом надо было подумать раньше. Все уже давным-давно устроились. Конечно, когда лед тронется и все это начнется, потребуются новые люди. Но пока придется подождать.

Они засиделись допоздна, ибо никому не хотелось выходить на темную улицу. Вести машину никто не рисковал. Такси было очень мало. Домой отправлялись группами. Наконец и Гай с Бокс-Бендером присоединились к компании, отправлявшейся в сторону Белгрейв-сквер. Спотыкаясь, они вместе сошли по ступенькам и окунулись в обескураживающую полуночную пустоту затемненного города. Мир, казалось, возвратился назад на две тысячи лет, к временам, когда Лондон был огражденной частоколом кучкой домишек на берегу реки, а улицы, по которым они теперь шли, – поросшим осокой болотом.

Большую часть дня в последующие две недели Гай проводил в клубе «Беллами». Он перебрался в отель и ежедневно, сразу же после завтрака, все равно как на службу, отправлялся на Сент-Джеймс-стрит. В клубе он усаживался в уголке комнаты для утреннего отдыха и писал письма. По большой пачке писем каждый день. Это были стыдливые письма, но писал он их с возраставшей день ото дня легкостью.

«Дорогой генерал Каттер, пожалуйста, извините за беспокойство в такое хлопотливое время. Я надеюсь, вы помните, так же, как и я, тот счастливый день, когда вы приехали вместе с семьей Брэдшо в мой дом в Санта-Дульчине, и как мы вышли с вами на шлюпке в море и так позорно не попали острогой в…»

«Дорогой полковник Главер, я пишу вам, потому что знаю, что вы служили вместе с моим братом Джервейсом и были его другом…»

«Дорогой Сэм, хотя мы и не встречались со времен учебы в Даунсайде, я следил за вашей успешной карьерой с огромным восхищением и гордостью за вас…»

«Дорогая Молли, я уверен, что не должен знать, но я знаю, что Алекс – это один из очень важных и засекреченных сотрудников адмиралтейства. Я знаю также, что вы оказываете на него огромнейшее влияние. Поэтому не будете ли вы так добры…»

Гай в совершенстве овладел искусством профессионального попрошайки.

Как правило, письма не оставались без ответа: приходила отпечатанная на машинке записка, раздавался телефонный звонок секретаря или адъютанта, назначалась встреча или предлагалось зайти в ближайшие дни. Однако везде его ждал одинаково вежливый отказ.

В гражданских учреждениях обычно отвечали:

– Мы сформировали основную организацию еще во времена Мюнхена. Я надеюсь, что мы начнем расширяться, как только узнаем, каковы наши функции и задачи. Последние директивы обязывают нас не торопиться с набором сотрудников. Я занесу вас в списки кандидатов и, как только что-нибудь изменится, непременно сообщу вам.

В военных ведомствах признавались:

– На сей раз мы не будем набирать пушечное мясо. Слишком памятен урок тысяча девятьсот четырнадцатого года, когда мы бросили в бой цвет нации. Страна до сих пор испытывает на себе последствия этих ошибочных действий.

– Но я не цвет нации, – возражал Гай. – Я обычное пушечное мясо. У меня нет иждивенцев, и я не какой-нибудь редкий специалист. Важнее всего то, что я старею. Я готов к немедленному употреблению. Вы должны сейчас брать тридцатипятилетних, а молодым людям предоставить возможность завести сыновей.

– Боюсь, что официальный взгляд на этот вопрос совсем иной. Я занесу вас в списки кандидатов и прослежу, чтобы вам сообщили, как только что-нибудь изменится.

В течение нескольких следующих дней имя Гая заносилось во множество списков кандидатов, а его немногие способности и личные качества суммировались и подшивались в секретные досье, в которые никто так и не заглянул в течение всех последующих долгих лет.

Англия объявила войну, но это не внесло никаких изменений в реакцию на просьбы и письма Гая и в его беседы с адресатами писем. Бомбы на Англию еще не сбрасывали. Никаких воздушных десантов, отравляющих газов или обстрела еще не было. Единственное, что происходило, – люди в затемненных городах ломали себе кости. И только. В клубе «Беллами» Гай оказался одним из членов большой группы подавленных и отчаявшихся людей старше его по возрасту, которые были на военной службе – бесславно – во время первой мировой войны. Большая их часть пошла в окопы прямо со школьной скамьи и потратила остальные годы своей жизни на то, чтобы забыть грязь, вшей и оглушительные звуки взрывов. Им было приказано ждать приказа, и они уныло рассуждали о различных скучных должностях, ожидающих их на железнодорожных станциях, в доках и на перевалочных пунктах. Лед тронулся, но они остались на мели.

Началась оккупация Польши. Но охватившее Гая бурное негодование не встретило никакой поддержки со стороны старых солдат.

– Э, дорогой дружище, нам вполне достаточно собственных хлопот. Не можем же мы воевать со всем миром.

– А зачем тогда воевать вообще? Если единственное, чего мы желаем, это процветание, то даже самое невыгодное соглашение с Гитлером предпочтительнее победы в войне. А если мы уже так заботимся о справедливости, то русские виноваты не меньше немцев.

– Справедливость?! – восклицали старые солдаты. – Справедливость?!

– К тому же, – сказал Бокс-Бендер, когда Гай заговорил с ним на тему о войне, которая, казалось, никого не интересовала, кроме самого Гая, – наша страна ни за что не захочет этого. Социалисты дико вопили против нацистов целых пять лет, но в душе они все пацифисты. Если у них и была какая-то доля патриотизма, то только в пользу России. Если мы погонимся за справедливостью, то снова получим всеобщую забастовку, и это приведет страну к краху.

– Тогда за что же нам, собственно, воевать?

– О, мы должны воевать, дорогой друг! Социалисты всегда считали нас прогитлеровцами, бог его знает почему, правда. Оставаться нейтральным в отношении конфликта в Испании было не так-то легко. Живя за границей, ты не видел царившего здесь возбуждения. Положение было очень щекотливое, уверяю тебя. Если мы будем сидеть сейчас сложа руки, в стране начнется хаос. Что нам действительно нужно теперь, так это ограничить и локализовать войну, а не расширять ее.

Заключением всех этих дискуссий была темнота. Обескураживающая ночная тьма сразу же за дверями клуба. Когда подходило время, то и старые солдаты, и молодые солдаты, и политики – все собирались маленькими группками, чтобы идти домой вместе. Гай всегда находил попутчика к своему отелю, всегда подворачивался какой-нибудь друг. Но в душе Гай был одиноким.

Он слышал, как шептались о таинственных департаментах, обозначая их только первыми буквами, говоря об их сотрудниках: такой-то, из органов. Туда, по-видимому, попали такие люди, как банковские работники, профессиональные картежники, сотрудники нефтяных компаний. Но не Гай.

Как-то он встретил знакомого журналиста, который бывал в Кении. Этот человек, лорд Килбэннок, вел в последнее время отдел светской хроники в газете; теперь он ходил в форме военно-воздушных сил.

– Как тебе это удалось? – спросил Гай.

– Гм, довольно постыдным путем. Есть один маршал авиации, жена которого играет в бридж с моей женой. Ему всегда очень хотелось попасть в клуб «Беллами». Я выдвинул его кандидатуру. Отвратительнейший тип.

– И что же, он пройдет?

– Ни за что! Об этом я уже позаботился. Три голоса «против» гарантированы. А из военно-воздушных сил он меня уже не выгонит.

– А что ты делаешь на службе?

– О, занятие тоже довольно постыдное. Я – так называемый сопровождающий офицер. Показываю американским журналистам наши базы истребительной авиации. Но скоро я подберу для себя что-нибудь получше. Главное – это надеть форму; когда на тебе форма, можешь начать продвигаться к цели. Сейчас ведь идет необычная война. Если ты зачислен в кадры, перед тобой много возможностей. Я вот, например, подумываю об Индии или Египте. Куда-нибудь, где нет этого проклятого затемнения. Позавчерашней ночью моего соседа по дому стукнули по голове свинцовой дубинкой прямо на лестнице. Мне это, признаться, не очень-то нравится. Я побаиваюсь. Ордена мне ни к чему. Я хочу, чтобы обо мне думали как об одном из симпатичных людей, вышедших сухими из воды. Пойдем выпьем, дружище.