Читать интересную книгу Легенда о сестрах-близнецах - Стефан Цвейг

Но мудрое изречение гласит, что, если тронуть хотя бы волос в бороде дьявола, он непременно вцепится тебе в загривок. Так, в пылу соревнования, случилось и с Софией. От вина, приправленного дурманом без ее ведома, от курящихся благовоний, от сладостно-томящих звуков флейты у нее стали путаться мысли. Речь превратилась в невнятный лепет, смех -- в пронзительный хохот, и ни один доктор медицины, ни один правовед не мог бы доказать перед судом, случилось ли это с ней во сне или наяву, в опьянении или в твердой памяти, с ее согласия или вопреки ее воле, но так или иначе -- задолго до полуночи произошло то, что, по велению бога или его соперника, рано или поздно должно произойти между женщиной и мужчиной. Из потревоженных складок одежды со звоном упал на мраморные плиты пола припрятанный кинжал, но -странно: утомленная праведница не подняла его, не вонзила в грудь дерзкого юноши; ни плача, ни шума борьбы не донеслось до ушей Елены. И когда, в полночь, торжествующая блудница ворвалась с толпою слуг в комнату, ставшую брачным покоем, и, сгорая от любопытства, подняла факел над ложем побежденной сестры -- напрасно было бы отрицать или каяться. Дерзкие служанки, по языческому обычаю, осыпали ложе розами более алыми, чем щеки краснеющей Софии, слишком поздно опомнившейся и понявшей свое поражение. Но Елена заключила смущенную сестру в объятия и горячо поцеловала ее; пели флейты, гремели цимбалы, словно великий Пан вернулся на христианскую землю; полуобнаженные девушки, точно вакханки, кружились в хороводе, славословя Эроса, отвергнутого бога. Потом они развели костер из благоухающего дерева, и жадные языки пламени пожрали преданный поруганию строгий монашеский наряд. Новообращенную гетеру, которая, не желая признавать свое поражение, томной улыбкой давала понять, что добровольно покорилась прекрасному юноше, служанки так же увенчали розами, как ее сестру; они стояли рядом, взволнованные, с пылающими щеками, одна -- сгорая от стыда, другая -торжествуя победу; теперь уже никто не мог бы отличить Софию от Елены, согрешившую смиренницу от блудницы, и взоры юноши переходили от одной к другой с новым, вдвойне нетерпеливым вожделением.

Тем временем охваченные буйным весельем слуги распахнули настежь окна и ворота дворца. Ночные гуляки, поднятый с постели беспутный люд, смеясь и крича, стекался со всех сторон, и солнце еще не успело позолотить кровли, как, словно вода из всех желобов, побежала по улицам молва о блестящей победе Елены над мудрой Софией, порока над целомудрием. Едва услышав о падении столь, казалось, незыблемого оплота добродетели, мужи города поспешили во дворец, где (буде сказано без утайки) нашли радушный прием, ибо София, обращенная столь же мгновенно, как и преображенная, осталась у Елены и всеми силами старалась сравняться с ней пылкостью и усердием. Настал конец раздорам и взаимной зависти; избрав одно и то же позорное ремесло, грешные сестры жили в добром согласии под одной кровлей. Одна убирала волосы, как другая, носила такие же наряды и украшения, что и другая, и так как теперь они обе одинаково смеялись и шептали нежные слова, то для сластолюбцев началась новая, нескончаемая и увлекательная игра: угадывать по пламенным взглядам, поцелуям и ласкам, кого они держат в объятиях -- блудницу Елену или некогда благочестивую Софию. Редко удавалось кому-нибудь узнать, на которую из сестер истрачены деньги, столь разительно было сходство между ними; к тому же лукавые близнецы с особенным удовольствием нарочно дурачили любопытных.

Итак, не впервые в нашем обманчивом мире, Елена восторжествовала над Софией, красота над мудростью, порок над добродетелью, извечно грешная плоть над зыбким и кичливым духом, и вновь подтвердилась истина, на которую сетовал еще Иов многострадальный, что нечестивые благоденствуют на земле, а праведные поставлены на посмешище, непорочные отданы на посрамление. Ибо во всей стране ни мытарь, ни надсмотрщик, ни бондарь, ни ростовщик, ни золотых дел мастер, ни пекарь, ни карманник, ни церковный вор не собирал тяжким трудом своим столько денег, сколько сестры-близнецы своим любовным рвением. С полным единодушием они опустошали самые тяжелые сундуки и самые полные ларцы, деньги и драгоценные каменья, словно проворные мыши, еженощно сбегались в их дом. Унаследовав от матери вместе с красотой бережливость и расчетливость лавочницы, они не расточали золота, как большинство подобных им женщин, на пустые безделушки: нет, они оказались умнее и предусмотрительно отдавали свои деньги в рост, пускали в оборот, ссужая ими христиан, иудеев и язычников, и притом с таким упорством, что вскорости в этом вертепе скопилось монет, камней, верных долговых обязательств и надежных закладных больше, чем в любом другом доме. Не удивительно, что, имея такой пример перед глазами, молодые девушки той страны уже не желали идти в судомойки и студить руки у лоханей с бельем; и вот, по вине сестер, наконец помирившихся между собой, этот город стяжал наихудшую славу, и его не называли иначе, как новым Содомом.

Но есть истина и в другом старинном изречении: как бы резво ни скакал черт, рано или поздно он сломит ногу. Так и здесь великий соблазн в конечном счете послужил в назидание. Ибо по мере того как шли и уходили годы, мужчины, пресытившись, все меньше увлекались игрой в загадку. Гости являлись реже, раньше гасились факелы в доме, и уже давно все знали о том, о чем не желали знать сестры и о чем молча говорило зеркало мигающим светильникам: о морщинках возле задорных глаз, об отцветающем перламутре блекнувших щек. Напрасно силились они ухищрениями искусства вернуть то, что ежечасно отнимала у них безжалостная природа, напрасно гасили седину на висках, разглаживали ножами из слоновой кости морщины и подкрашивали губы усталого рта; годы, бурно прожитые годы, давали себя знать, и едва миновала юность сестер, как мужчины пресытились ими, ибо пока они отцветали, повсюду кругом появлялись другие девушки, каждый год новый выводок -- прелестные создания с маленькой грудью и шаловливыми кудрями, вдвойне обольстительные для мужского любопытства своей нетронутой чистотой. Все тише становилось в доме на рыночной площади, ржавели дверные петли, напрасно горели факелы и благоухали смолы, некому было греться у пылающего очага, некого ждать разряженным сестрам. Флейтисты, лишившись слушателей, забросили свое чарующее искусство и от скуки целыми днями играли в кости, и привратник, обязанный всю ночь поджидать гостей, толстел от избытка непотревоженного сна. Одиноко сидели сестры за длинным столом, некогда звеневшим от взрывов смеха, и, так как никто уже не приходил коротать с ними время, у них было много досуга для воспоминаний о прошлом. И в первую очередь София с грустью думала о том времени, когда, отвернувшись от земных соблазнов, она вела суровую богоугодную жизнь; теперь она часто брала в руки запыленные священные книги, ибо мудрость охотно посещает женщин, когда от них бежит красота. И мало-помалу в обеих сестрах совершалось чудесное превращение, ибо как в дни юности Елена-блудница поборола Софию благочестивую, так теперь София, правда с большим запозданием и успев изрядно нагрешить, с успехом убеждала свою слишком привязанную к земному сестру отказаться от мира. В доме по утрам происходило таинственное движение: София украдкой стала посещать столь позорно некогда покинутую больницу, дабы вымолить прощение у монахинь, сначала одна, а потом вместе с Еленой, и, когда обе сестры объявили, что все нажитые грехом деньги они хотят без остатка на вечные времена завещать больнице, даже маловеры перестали сомневаться в искренности их покаяния.

И так случилось, что в одно прекрасное утро, когда привратник еще спал, две просто одетые женщины, прикрыв лицо от нескромных взоров, бесшумно, словно тени, выскользнули из пышного дома на рыночной площади почти столь же робко и смиренно, как пятьдесят лет тому назад вышла из него другая женщина -- их мать, когда возвращалась из нежданного богатства в нищету окраинной улички. Осторожно шмыгнули сестры в боязливо приоткрытые ворота, и те, что в течение целой жизни, соревнуясь в суетном тщеславии, требовали внимания к себе всей страны, теперь смиренно прятали лица, дабы путь их остался неведомым и судьба предана забвению. Если верить молве, они после долгих лет затворничества окончили свою жизнь в женском монастыре чужой страны, где никто не знал об их прошлом. Но богатства, завещанные ими, оказались столь несметными и так велика была ценность золота, украшений, самоцветов и закладных, что решено было во славу города возвести новую больницу, такую прекрасную и величественную, какой еще не знала Аквитания. Некий северный зодчий сделал чертеж, двадцать долгих лет день и ночь трудились толпы рабочих, и когда, наконец, великое дело было закончено, народ в изумлении дивился на новое здание. Ибо не так, как обычно, вздымалась над ним одна грозная четырехугольная башня,-- нет, женственно-стройные, одетые в гранитное кружево, высились здесь две башни, одна справа, другая слева, столь сходные между собой размерами, обликом и тонким очарованием резьбы, что с первого дня люди назвали их "сестры-близнецы" -- потому ли, что одна была отражением другой, или еще и потому, что народ, который всегда хранит память о знаменательных событиях, передавая ее в веках из рода в род, не хотел забывать легенды, рисующей грешную жизнь и обращение двух сестер, -легенды, которую рассказал мне мой краснощекий собутыльник, быть может уже слегка под хмельком, при свете полночной луны.