Читать интересную книгу Наследство - Родольф Тёпфер

Она отдала мне плащ и вошла к себе. Через не сколько мгновений зажегся свет, озаривший скромную комнатку – служившую, очевидно, и кухней. – очень чистенькую, содержавшуюся в образцовом порядке, где не сколько изящных предметов обстановки составляли контраст с простой домашней утварью, сверкавшей на полках.

С порога мне не было видно лица моей незнакомки, но по тени на занавеске, скрывавшей альков в глубине комнаты, я мог следить за ее прелестной юной фигурой и благородной грациозной осанкой. По движениям тени я понял, что девушка поправляет волнистые волосы, кольцами падавшие на шею, красоту которой заметил еще при свете пожара. Как ни туманно было это зрелище, оно восхитило меня, и сердце мое все больше подчинялось обаянию живого, непосредственного чувства.

Между тем минуты протекали в полном безмолвии. Только тень позволяла догадываться о том, что было недоступно моему любопытному взору. Девушка сидела, опершись на руку; однако колебание тени, которое я сначала приписал дрожащему пламени свечи, вскоре вызвало у. меня недоумение, а затем и беспокойство. Я со страхом смотрел, как тень то наклонялась, то, казалось, с трудом выпрямлялась; мне даже послышались подавленные вздохи. Не совладав с собой, я ринулся в комнату: бледная, с угасшим взором, изнемогая от усталости, тревоги и нездоровья, девушка была близка к обмороку. В одно мгновение я перенес ее на постель, спрятанную за занавеской. Быстро прикрыв девушку своим плащом, я отыскал среди кухонной утвари уксус и осторожно смочил им ее лоб и виски.

Меня начинало беспокоить не только ее состояние, но и мое собственное положение. Никогда я не встречал более прелестной девушки, но именно ей, которая стала так мне мила, я мог нанести самую жестокую обиду, скомпрометировав ее. Благодаря моим заботам, ей стало чуть легче, и она стыдливом движением своей хорошенькой ручки показала мне, что мое присутствие стесняет ее. Я тотчас же отошел от нее, всеми силами души призывая ее мать поскорее вернуться, – ведь только она могла подать дочери настоящую помощь. Не раз мне мерещились шаги матери у двери, но обманутый в своих ожиданиях, я снова продолжал тревожиться.

После недолгого молчания я тихонько отдернул за навеску и увидел, что девушка спит спокойным сном. Какое-то особенное деликатное чувство, причина которого была мне понятна, побудило ее отодвинуть мой плащ и укрыться одеялом. Я не мог удержаться от желания поглядеть на ее черты: приподняв свечку, я, не отрывая глаз, любовался ее красотой, которую еще больше подчеркивали непринужденная грация позы и трогательная бледность лица. Несколько локонов наполовину закрывали девственный лоб, а нежная шея покоилась на распущенных длинных косах. Нет, никогда, и в более волнующей обстановке, столь редкие чары так не искушали мой взор и не рождали в моем сердце таких безумных восторгов. Но все же я скорее вонзил бы себе кинжал в грудь, чем посмел оскорбить хоть одним поцелуем свежие розы этого невинного лица Я только нагнулся, желая уловить ее легкое дыхание которого было достаточно, чтобы наполнить мое серди/ и мое воображение благоуханием любви.

«Какое безобразие! Что вам здесь надо? Кто вы такой?»

Я оглянулся, краснея и дрожа, как преступник. «Сударыня, – пробормотал я, – я ничего плохого v. сделал. Ваша дочь вам сама все расскажет, когда она проснется и оправиться от своего нездоровья.

– Какого нездоровья? – понизив голос, спросила женщина. – Что вы здесь делаете? Я не ее мать…

– Если вы не ее мать, то какое вы имеете право бранить меня за мои заботы о девушке, которую случай позволил мне охранять?

– Позволил ему охранять? Хороша охрана, нечего сказать!!! Негодяй, вот вы кто! Вот как втираются в порядочное семейство… Уходите сейчас же!

– Сударыня, мне кажется, что вас разгневали гнусные подозрения! Я и сам собирался уйти отсюда, отдав в надежные руки доверенное мне сокровище, но ваш вид и ваши слова вынуждают меня скорее остаться…

– Сударь, это наша соседка, – дрожащим голосом проговорила девушка, – она не знает, как вы были добры ко мне. Прошу вас. оставьте меня с ней и примите мою благодарность…

– Ну что ж, я уйду, если вы этого хотите… Но быть может я смогу быть вам полезным еще чем-нибудь – отыскать вашу матушку и сообщить ей, что с вами случилось?…

– Ее отыщут и без вас, – проворчала соседка, – ступайте своей дорогой!»

Оставив без ответа эти слова, я простился с милой девушкой, сказав, что желаю ей поскорее поправиться, и что я справлюсь о ее здоровье у ее матери. И г. ушел, совершенно забыв о плаще, оставшемся на спинке кровати.

Я был возмущен грубостью соседки, но еще больше раздосадован тем, что меня застали врасплох как раз в то мгновение, когда естественное любопытство привлекло меня к постели больной. И я с таким сожалением покинул это скромное жилище, словно оставил там мое сердце. Однако по мере того, как я удалялся, только что пережитое приключение стало казаться мне каким-то далеким сном; стараясь удержать его в памяти, отгоняя для этого обступившие меня новые впечатления, я бродил по улицам, не думая ни о пожаре ни о своем доме, ни о позднем часе. Только при встрече с редкими прохожими мое сердце начинало биться сильнее: в каждом из них мне чудилась мать моей подопечной, и я уже готов был любить и уважать незнакомую мне женщину, подарившую жизнь моей подруге. Моя подруга! Так я уже называл ее в глубине моего сердца, в этом никому недоступном святилище, где ничто не притесняет нежный язык любви, где только любовь диктует каждое слово, придавая каждому слову свое значение и свою прелесть.

Пространствовав таким образом довольно долго, я очутился в соседстве с предместьем. Только тут вспомнил о пожаре, и события этого вечера вновь всплыли в моем воображении, но как они побледнели! Мне виделся лишь образ моей незнакомки: ее белые руки, Державине ведра, ее прекрасные глаза, в которых отражалось пламя пожара. Перебирая в уме мои воспоминания, я снова провожал ее и то закутывал в свой плащ, то брал за руку в темноте. Но с особым волнением я вспоминал минуту, когда схватив ее в объятья и ощутив прикосновение ее молодого тела, я перенес свою драгоценную ношу на постель в ее уединенном жилище. Наслаждаясь своими мыслями, я почти без внимания прошел мимо тех мест, где еще недавно бушевало жадное пламя. Пожар, укрощенный наконец усилиями толпы, извергал в последнем приступе ярости вихри черного дыма. Обгорелые балки, груды обломков и мусора покрывали обширное пространство, где несколько часов тому назад стояли дома и спокойно жили многолюдные семьи, которые теперь горестно скитались, оставшись без крова. Неподалеку друг от друга были расставлены караулы, и пожарный насос изредка направлял струи воды в ту сторону, где порывы ледяного ветра раздували угасавшие искры огня. Удалившись от унылого зрелища, я углубился в пустынные темные улицы и вскоре был дома.

III

Когда я вернулся домой, было два часа ночи. Все еще полный впечатлениями вечера и воспоминанием о моей юной незнакомке, я не мог сомкнуть глаз. В камине еще тлели угли; я раздул огонь и принялся мечтать. Но я мечтал не так, как всегда – от скуки, от нечего делать, о пустяках. На этот раз я мечтал с увлечением, мечтал о предмете, затронувшем мое сердце.

Не странно ли, однако, что самые обычные вещи, окружающие нас, обладают способностью изменять направление наших мыслей? Задумавшись, я рассеянно взглянул на бритвенный прибор, брошенный мной на камине, и на мыло улучшенного качества, издававшее тонкий запах розы. Этот запах, неприметно действовавший на мое обоняние, вернул меня к моим аристократическим привычкам и к той минуте, когда, сидя на этом же самом месте, я собирался в Казино, где меня ожидали развлечения в фешенебельном светском кругу под взглядами разряженных модных дам.

Я поспешил отогнать эти картины самодовольной роскоши, чтобы снова попасть в скромное жилище моей юной подруги, отчасти, признаться, уже лишенное для меня прежней прелести. Простая мебель казалась мне слишком убогой, кухонная посуда на полках оскорбляла мой взор, грубый юн соседки терзал мои уши. Чтобы спасти мои грезы любви от гибельного влияния этих впечатлений, я должен был непрестанно вызывать в своем воображении образ молодой девушки, чьи движения, голос, черты и даже наряд были отмечены печатью благородства и изящества. Погруженный в эти воспоминания, я, наконец, заснул. Приход Жака разбудил меня, и я, полусонный, разделся и кое-как добрался до постели.

Очевидно я был очень утомлен, потому что проспал до двух часов пополудни. Дневной свет неприятно поразил меня, когда я приоткрыл глаза: все было так непохоже на тот мрак, в котором я вчера засыпал. Я пожалел о прошедшей ночи и особенно о пожаре: мне уж, наверное, никогда не придется увидеть подобное зрелище – ни сегодня, ни завтра, ни в ближайшие вечера. Вокруг стало пусто, и я заскучал.