Читать интересную книгу Калиш (Погробовец) - Юзеф Крашевский

— Таких, как моя, мало на свете, — ответил Болеслав, — а святых, как Ядвига, Саломея и Кинга, Пшемку не надо, так как он должен иметь наследников. Простому смертному легко жениться, лишь бы девушка пришлась по душе, а вот властителю больших поместий надо со всем считаться.

Ксендз Мальхер внимательно слушал, но молчал, не желая вмешиваться в политику.

— Я бы просватал ему одну из моих дочерей, — говорил Болеслав, — хотя это и близкое родство, да вот возраст не подходит, и расчет скверный! Калиш он все равно возьмет после моей смерти; ему нужна другая жена, которая либо принесла бы с собой в приданое землю, либо надежду наследства.

И, попивая горькую настойку, старик плевался и вздыхал.

— Сколько возни, батюшка, с этим моим приемным сыном! Больше, чем с собственными детьми. Нужна ему теперь поскорее жена, чтобы девки не забрали над ним власти, что не приведи Господь. Какой-нибудь год еще можно ему протянуть, а там надо прикрепить к дому, чтобы у помещиков не отбивал жен или не искал монахинь, как Мествин, и Бога не гневил.

Встал князь и начал прогуливаться. Едва ушли в поход на Санток, как уже князь стал беспокоиться. С нетерпением ожидал известий.

— Эти саксонцы, — говорил он, подходя к ксендзу, — бешено дерутся. Идти на них впервые, так и нарваться нетрудно. Эх, нехорошо я сделал, что отпустил Пшемка; уж лучше было идти на Литву; да где тут удержать такого!

— Бог милостив! — утешал ксендз.

Так прошел день, другой, третий; беспокойство росло, Болеслав уже сердился, что ни Янко, ни Пшедпелк ничего не сообщали, а между тем он им велел держать наготове курьеров.

Это упорное молчание наводило на печальные размышления.

— Кто знает, — говорил спустя дня два Болеслав, — эти прохвосты саксонцы хитрая штука, они могли разузнать заранее о походе и устроить засаду!

Старик-ксендз и княгиня Иолянта напрасно старались его успокоить. Слова не помогали. Князь собирался уже послать гонцов за подкреплениями; до такой степени его мучило отсутствие известий.

Более рассудительный ксендз Мальхер точно рассчитал, что при самой большой скорости никакая весть не могла еще прийти. Но и это соображение не помогло.

Дядя постоянно упрекал себя, что так неосторожно отпустил юношу.

— Он ведь готов и воеводу, и каштеляна подговорить к какой-нибудь безрассудной выходке, — жаловался он. — Этот Санток всегда нам приносил несчастье. Брали мы его, брали и не могли взять, а сколько нашей крови пролилось!

Но вот на четвертый день прискакал гонец от воеводы Познанского с приветом и известием, что неприятеля нигде не встретили, так как он попрятался по замкам и крепостям. Поэтому они вторглись в Сантоцкую область, разоряя ее, но драться было не с кем, и юный вояка жаловался…

Саксонцы заблаговременно сообразили, что не смогут противиться соединенным отрядам Болеслава Калишского, Земомысла Куявского, тоже приславшего помощь, и Пшемка Познанского, а потому попрятались по крепостям в ожидании, когда минует буря.

Юный князь, не имея возможности проявить свое мужество, был в отчаянии. Болеслав, узнав об этом, отправил гонца обратно, кратко приказав:

— Не хочет Бранденбуржец драться, так сжечь ему весь край! Выкурить его из ямы!

По получении известий старик вздохнул полной грудью, не так уж опасаясь за жизнь любимого племянника. Это уже была охота и грабеж, а не война! Юноше опасность не грозила.

Пока длился весенний поход, все время приходили вести одни и те же, что сантоцкие земли разоряются и добыча громадная. Это было необходимое возмездие, но не бой, которого так опасался старик. Но пока кончалась экспедиция, лихорадка князя Болеслава миновала; как только настали дни потеплее, старик почувствовал себя вполне бодрым, тем более, что уже не беспокоился о племяннике.

Прошло несколько недель, и вот в Калише появились первые отряды со стадами и пленными. Возвращалось победное воинство.

Воевода Познанский с частью своей добычи отправился прямо домой; так же поступили и куявские войска. Пшемко и каштелян вернулись как-то вечером в Калишский замок.

У ворот стоял князь Болеслав, поджидая любимца. Тот спрыгнул с коня, радостно здороваясь.

— Слава Богу! Цел вернулся! Победитель! — встретил его старик, улыбаясь и радуясь. — Слава Богу!

— А мне стыдно — такая победа! — возразил Пшемко. — И воевать-то пришлось нам со стариками и бабами… Да жечь и разрушать! Добычи много, а удовольствия никакого. Если б не удалось уговорить воеводу идти на Сольдын, так бы я и не увидел солдат.

У Пшемко горело лицо.

— О! У Сольдына была работа! — продолжал он. — Крепостца, правда, неважная, но надо сознаться, что гарнизон геройски защищался. Надо было видеть и наших, как они взбирались на стены, потому что иначе как по лестницам, к ним было не добраться… Многие попадали, многих убили, но все-таки мы их осилили, ворвались в город и разрушили его начисто.

Тут Пшемко повернулся, чтобы показать дяде немецких пленных вместе с их командиром, но Болеслав, не интересуясь этим зрелищем, поскорее повел воспитанника в дом, чтобы поговорить с ним.

Здесь, усадив Пшемка около себя, сам страстно любящий войну, стал задавать ему вопросы, стараясь в то же время определить, что у юноши на душе.

Первая охота, первый поход, первая любовь — все это опьяняет молодежь. Пшемко тоже казался опьяневшим от похода. Все показалось ему в особом свете, все — прекрасным, слова так и лились из уст.

Дядя слушал с улыбкой.

Гораздо более хладнокровный каштелян Калиша стоял, поддакивал, но восторга не проявлял. Для него этот поход огнем и мечом на вражеский край был так обычен, что и говорить не стоило… Он сам столько раз уже прошел со своей дружиной сантоцкую область и все пограничье Бранденбургской мархии.

Пшемко с гордостью указывал на следы ударов, нанесенных ему при взятии Сольдына. Эти следы остались лишь на броне, тогда как он предпочел бы тяжелую кровавую рану… Но что поделаешь! Не повезло!

Вечером за столом только и было разговору, что о победоносном походе, о действиях познанских и куявских отрядов, о добыче.

Даже такой не жадный вождь, как Болеслав, и тот жаждал добычи, так как она ослабляла и разоряла противника.

Князь хотел было задержать Пшемка ради отдыха, но тот рвался настойчиво к себе. Еле день пробыл у дяди.

Никогда еще юноша не был таким взволнованным, одновременно и счастливым, и беспокойным. Князь думал, что это результат первого рыцарского похода.

На третий день рано поутру Пшемко поспешил домой под предлогом избежать жары, а старик принялся подсчитывать и распределять взятые стада и пленных.

Добыча была большая, не столько замковая, сколько взятая по селам и поместьям, обобранным без сожаления, по обычаю эпохи. Пригнали громадные стада скота, овец, лошадей; за ними тянулись возы с одеждой, сукном, полотном, а сзади плелись связанные пленники. Этих последних размещали по посадам, отдаленным от границы, либо отдавали в замок для работ.

На границе с Бранденбургской мархией в крепостце Неслуш, построенной князем, сидел один из любимцев Болеслава, старый, поседевший в боях Кривосуд. Положение требовало большого, напряженного внимания; вот почему князь удивился, когда однажды Кривосуд приехал в Калиш в сопровождении дюжины всадников.

Сначала князь испугался, что саксонцы взяли Неслуш в отместку за разоренную область, но старый вояка приехал цел и невредим, с веселым лицом.

— Ну с чем пожаловал, дружище? — приветствовал его Болеслав. — Ты ведь нужнее там, чем здесь. Стены из хвороста, мазаные глиной, неважные, а ты ведь и стена, и вал.

Засмеялся вспотевший Кривосуд.

— Бояться нечего, — промолвил он, — после похода бранденбуржцы сидят тихо. Я тут по делу к вашей милости.

— Что за дело?

— Да вот насчет этой дочери сольдынского коменданта, которую взяли в плен вместе с другими. Дядя и мать предлагают большой выкуп. Они обратились ко мне с усердными просьбами вернуть ее.

— А где же эта пленница? — спросил князь.

— Должно быть, ее доставили сюда, так как это была самая драгоценная добыча, — сказал каштелян. — Девушка лет пятнадцати, красавица, отец в кумовстве с маркграфом.

— Тебе наврали, — ответил князь, — я не слышал ни о какой девушке.

— Да ведь не убили же ее, и не скрылась она нигде!

Князь послал за каштеляном Янком, тот вскоре явился. На вопрос о пленнице, дочери сольдынского коменданта, Янко повел плечами.

— Не знаю ничего об этом, — сказал он.

Но видно было, что говорил странным тоном. Болеслав посмотрел, подумал и послал Кривосуда отдохнуть и поесть. После его ухода отошел с каштеляном на сторону.

— Что случилось с этой немкой, — пристал он к нему. — Ты знаешь?

Янко помолчал.