Читать интересную книгу Том 3. Время реакции и конситуционные монархии. 1815-1847. Часть первая - Эрнест Лависс

Людовик XVIII не был способен проникнуть в гений русского народа; но чрезвычайно тонкий и лукавый ум французского короля заставлял его догадываться о тех весьма ловких комбинациях, которые Александр умел с таким изяществом скрывать от поверхностных наблюдателей под внешней маской энтузиазма, чувствительности и либерализма. Александр отнюдь не помышлял об уничтожении коалиции, которая была делом его рук и служила ему орудием для достижения его честолюбивых замыслов о гегемонии над Европой. Он и не думал о территориальном расширении Франции, да и целью коалиции было как раз помешать такому расширению. Но поставив Францию в такое положение, которое соответствовало его выгодам, Александр желал отдалить ее и от Австрии и от Англии, оставаясь сам в союзе с обеими этими державами. Он хотел, чтобы Франция, кроме него, не имела никаких других союзников и чтобы он во всякое время мог располагать ею в своих интересах. Русскому императору никогда и в голову не приходило пожертвовать в угоду Франции Пруссией; но он считал выгодным для себя иметь справа и слева двух одинаково преданных и одинаково послушных помощников своей политики — короля прусского и короля французского. Таким образом, он хотел привлечь к себе Людовика XVIII не для того, чтобы расторгнуть союз четырех, а для того, чтобы с привлечением на свою сторону Франции в нем укрепиться и сделаться его неоспоримым главой и повелителем. Впрочем, даже и этой комбинации он предпочитал полюбовное улажение всех вопросов вчетвером, и это обнаружилось в Вене с самого же начала.

III. Подготовка к конгрессу

Меры, направленные к исключению Франции. Четыре союзные державы заранее условились, что в первых числах сентября они соберутся на предварительные совещания. И действительно, до прибытия государей и уполномоченных других держав в Вену, где Меттерних представлял Австрию, приехали Нессельроде, представитель от России, Гумбольдт и Гарденберг — от Пруссии, Кэстльри и брат его Чарльз Стюарт — от Англии. Они сделали как раз то, что предвидел Талейран, а именно: составили программу работ конгресса. Программа эта, разработанная Гумбольдтом, была 16 сентября сообщена четырем союзным державам, а 18-го союзные дипломаты решили урегулировать только между собою польские, итальянские и германские дела. Но на следующий же день им пришлось убедиться, что между ними далеко еще не существует полного единодушия.

Дипломаты начали с самого щекотливого из всех этих вопросов, а именно — с раздела великого герцогства Варшавского. Гарденберг потребовал для своего государя часть этого герцогства, на что Нессельроде возразил, что русский император желает получить его целиком. Меттерних указал на то, что герцогство было завоевано не одной лишь русской армией, что австрийцы также содействовали этому завоеванию и что, не отрицая за Россией права на вознаграждение, хотя Александр и заявлял, что он не намерен производить захватов, они не могут согласиться уступить ему провинции, прежде входившие в состав Австрии. Краков и Замостье расположены слишком близко от Вены, чтобы Австрия позволила русским прочно там водвориться[6]. Восстановление самого названия Польши уже представляет известную опасность и притом же противоречит всем ранее заключенным трактатам. На это Нессельроде возразил, что Краков и Замостье абсолютно необходимы России в интересах военной защиты. Гарденберг добавил, что Торн не менее необходим для защиты Пруссии и что Пруссия ни в коем случае не даст своего согласия на восстановление Польши. Напротив, Кэстльри отметил, что в английском парламенте восстановление Польши встретит полное сочувствие, но при этом подразумевается целая и независимая Польша, а не Польша урезанная и подчиненная России.

При таких условиях оказалось более чем когда-либо необходимым захлопнуть двери перед французами, и так как союзники никак не могли разрешить вопроса по существу, они занялись дискуссией о формальной стороне. Это и явилось предметом совещания, состоявшегося 22 сентября у Меттерниха. Совещание вернулось к тексту Парижского трактата, и была зачитана первая его секретная статья: «Постановления относительно территории… будут урегулированы на конгрессе на основаниях, принятых союзными державами между собой». Участники конференции признали, что выражения «урегулированы» и «урегулированы союзными державами между собой» ясно указывают на то, что речь идет о таких совещаниях, в которых Франция не должна принимать участия. Весьма важно также, чтобы Франция не присутствовала на предварительных обсуждениях, так как в случае ее участия «она будет высказываться по каждому вопросу, за или против того или иного решения, все равно, будет ли оно связано с ее собственными интересами или нет; она будет поддерживать или высказываться против того или другого мопарха в зависимости от собственных соображений, а это даст повод мелким владетельным князьям Германии возобновить ту систему интриг и козней, которая в значительной степени является причиной всех бедствий последних лет. Вот почему крайне важно не вступать в переговоры с французскими уполномоченными до тех пор, пока этот вопрос не будет разрешен».

Но если исключить Францию, то придется одновременно исключить Испанию, Португалию и Швецию, которые тоже подписали Парижский трактат. В таком именно смысле и были утверждены протоколы совещания 18 сентября. Меттерних, Гумбольдт, Гарденберг и Нессельроде подписали это постановление. Кэстльри не решился присоединиться к нему без оговорок, а сделанная им оговорка прокладывала путь для допущения французов к обсуждению этого вопроса: «Я все-таки полагаю, что принятые здесь решения будут подвергнуты свободному и открытому обсуждению вместе с двумя остальными державами, как сторонами дружественными, а не враждебными». Две остальные державы, которых Кэстльри не решался официально отстранить, были Франция и Испания. В интересах соглашений было, конечно, весьма желательно достигнуть полного единогласия, но, сказал Кэстльри, «я не могу согласиться на то, чтобы меня могло абсолютно связывать какое-нибудь большинство».

Представители четырех союзных держав собрались еще раз 23 сентября, чтобы выработать текст того сообщения, которое они намерены были сделать французам и испанцам; относительно Португалии и Швеции вопрос больше не поднимался. В конце концов был подписан протокол, в котором было сказано, что вопросы разбиваются на две категории: 1) то, что относится «к основным интересам Европы и касается взаимоотношений между державами, установления границ и решения судьбы областей, временно занятых и управляемых союзными державами», т. е. вопросы о Польше, Германии и Италии. Эти вопросы будут обсуждаться четырьмя союзными державами, и когда они придут к какому-нибудь соглашению, то сообщат результаты своих трудов представителям Франции и Испании и «пригласят их высказать свои мнения и пожелания»; 2) выработка федеративного договора для Германии. Эта работа будет поручена правительствам Австрии, Пруссии, Баварии, Вюртемберга и Ганновера. К этому протоколу был присоединен проект декларации, гласившей, что державы, подписавшие Парижский трактат, будут руководить занятиями конгресса, но не будут решать ни одного вопроса без содействия тех держав, которые имеют право принимать участие в их обсуждении.

Прибытие французских делегатов. В таком положении находились дела; когда 23 сентября в Вену прибыл Талейран в сопровождении герцога Дальберга, маркиза Латур-Дюпена, графа Алексиса де Ноайля и Лабенардьера. Вена была переполнена дипломатами. Все настоящие или мнимые государства, которые с 1798 года либо подвергались грабежу, либо сами грабили других, требовали возвращения своих владений или хлопотали о подтверждении своих прав. Вся старая Германская империя и даже такие государства, как Мальтийский орден послали туда своих представителей или агентов. Всего здесь собралось двести шестнадцать представителей разных стран. Затем начали съезжаться и монархи. Русский император и прусский король прибыли 25 сентября. При венском дворе собрались все прежние посетители эрфуртского театра (1808) и гости дрезденского замка (1812), кроме саксонского короля, находившегося в плену в Берлине, Марии-Луизы, жившей вдали от света в Шёнбрунне, и Наполеона, сосланного на остров Эльбу. Начались бесконечные, ставшие легендарными празднества, и, по преданию, издержки на них достигли 40 миллионов франков. Но несмотря на празднества, настроение там было далеко не мирное. Немецкий дипломат Гагерн рассказывает, что, приехав в Вену 15-го, он уже 21-го слышал разговоры о войне. «Союзники были солидарны между собой, — прибавляет он, — лишь в одном пункте: все они были против Франции, и это обстоятельство скоро повернулось в ее же пользу».

Но вначале французские делегаты чувствовали себя полностью изолированными. Талейран приготовился к этому, и тем не менее ему понадобились весь его апломб и вся его ловкость, чтобы не оплошать при первых же встречах, при этих своего рода рекогносцировках, от которых зависел успех всего выработанного им плана действий. «К нему относились с отвращением, — говорит Гагерн. — Сколько раз во время празднеств, устраивавшихся в честь конгресса, я видел его одиноким, всеми оставленным вплоть до того момента, когда я подходил к нему, чтобы вывести его из затруднительного положения или рассеять его дурное настроение. В этой роли со мной чередовались англичане. Даже отель Талейрана мало посещался. Но это продолжалось недолго. И скоро все коренным образом изменилось. Ум Талейрана, его настойчивость, принципы, которых он придерживался, его любезность, — когда он хотел ее проявить, — восторжествовали над всеми препятствиями. Со стороны представителей крупных держав он встретил высокомерное и сдержанное отношение, со стороны мелких — подозрительность. Первые повторяли, что в Париже они проявили слишком большую скромность в отношении денежной контрибуции и территориальных возмещений». «Я видел, — говорит Талейран, — что они были пресыщены удовлетворением, которое дает сознание благородного поступка». Он знал, что от них ему нечего ждать. Поэтому он обратился к другим. Прежде всего ему нужно было успокоить их насчет намерений Франции. Бескорыстие ее, о котором он намеревался повсюду объявить, должно было встретить везде недоверчивое отношение.