Читать интересную книгу С царём в Тобольске - Василий Панкратов

Старушка произвела на меня впечатление очень религиозного человека. Она все время искренно повторяла фразу: «Царица небесная, какой грех, какое затмение рассудка! И кто же это сделал? Кто мог бы думать, что это он!» Слово «он» она произносила с какой-то особой интонацией и даже религиозным страхом.

— Нет, господин комиссар, только я сама могу это передать; вам могут и не поверить. Я сама верила в пего…

— В кого? — спросил я, догадываясь, что дело идет о Распутине.

Но старушка долго не соглашалась открыть тайны; наконец, когда я заявил ей, что должен уйти и что никоим образом не могу удовлетворить ее просьбы, она не устояла — и вот что хотела она поведать бывшему царю.

— Какой грех, я сама верила в него, святым считала… Слушать никого не хотела, когда мне говорили о нем худое: думала, как можно, чтобы царь-батюшка приблизил к себе дурного человека, да еще мужика. Григорий-то Ефимыч — наш, тобольский, из Покровского села. Моему ли уму противиться, когда сам царь с царицей его слушали. Так верила, так верила. Прости меня, царица небесная. А вот, когда этот грех-то случился, привезли сюда их, то и меня сомнение взяло: Покаюсь… поздно… Если б раньше — бог спас бы их. Я бы тогда добилась к царю… все бы ему рассказала о Григории… Грех меня попутал. Пошла это я раз в собор к обедне. Служил тогда преосвященный Варнава. Встала эго я вперед и молюсь, а в голову-то лезут все эти нехорошие рассказы о нем. Отворились царские врата, выходит Варнава, а за ним, смотрю, голова его, Григория, с рогами самый настоящий он, точь в точь и рожища… Тут я упала без памяти. Не знаю, сколько минут… Потом очнулась. Страшно мне стало. Царица небесная, прости мне грешной. Тут мне все открылось. И Варнава, значит, такой же был. Какой грех! Вот я это и хотела сказать царю. Говорят, Григорий-то жив…

— Это вздор, — перебил я ее, — его убили его же друзья, с которыми он обделывал свои нечистые делишки. И им он опротивел.

— Так вы мне и не разрешите повидаться с царем? Очень важно, очень важно открыть глаза царю.

— Теперь уж поздно. Он сам знает… И напоминать ему об этом нехорошо, — отказал я категорически доверчивой старушке, которая кроме этого рассказала мне еще немало о непристойном поведении Григория в Тобольске.

— Ко всякой девке приставал. Напьется пьяный, бывало, и лезет да хвастается. Ой, грехи наши тяжкие… Прости, царица небесная. А мы-то точно в слепоте были…

— Мне надо уходить по делам, — заявил я старушке.

— Прощайте, прощайте. Жаль, не разрешаете… Я бы ему все рассказала.

По этому рассказу искренно верующего старого человека можно судить, какое паломничество мог подготовить грязный временщик и пройдоха. Никакие прокламации, никакие листовки революционных партий не могли так дискредитировать семью бывшего царя, как этот придворный любимец и все те, кто, пользуясь его покровительством, добивались высокого положения, закрывая глаза на все гнусности Распутина.

Повторяю, что никакого паломничества со стороны тоболян с коленопреклонениями и без оных никогда не происходило. Все, что можно было заметить и наблюдать, так это простое любопытство, и то в ближайшие месяцы, и вздохи сожаления, нередко с нелестным упоминанием «Гришки Распутина».

Времяпрепровождение

До наступления холодов любопытство тоболян находило себе удовлетворение в том, что они могли видеть бывшую царскую семью на балконе. Обыкновенно в ясные дни вся семья, чаще после обеда, выходила на балкон, откуда открывался вид на городской сад, на нагорную часть города и вдоль улицы Свободы. Проходящие по улице вначале с большим любопытством засматривались на семью Николая Александровича. Вполне понятное и естественное любопытство. Больше всего обывательниц поражала прическа княжон: почему это они подстрижены, как мальчики?.. Александра Федоровна чаще всего выходила на балкон с вязаньем или шитьем. Усевшись в кресле, она принималась за работу. Она лишь временами любовалась видом города, которого никогда бы не увидала, если бы не «судьба». Реже всех появлялся на балконе Николай Александрович. С того дня, как только были привезены кругляки и дана поперечная пила, он большую часть дня проводил за распилкой кругляков на дрова. Это было одно из любимых его времяпрепровождений. Приходилось поражаться его физической выносливости и даже силе. Обыкновенными его сотрудниками в этой работе были княжны, Алексей, граф Татищев, князь Долгоруков, но все они быстро уставали и сменялись один за другим, тогда как Николай II продолжал действовать. То же самое наблюдалось и во время игры в городки: все быстро уставали, тогда как он оставался неутомимым. Вообще физически бывший царь был очень здоров, любил движение. Иногда он целыми часами ходил по двору один или в сопровождении своих дочерей. В этом отношении Александра Федоровна представляла ему полную противоположность. Она проявляла весьма малую подвижность. В смысле общительности также замечалась значительная разница между нею и Николаем II. Дети гуляли чаще с отцом, чем с нею. Замкнутость Александры Федоровны и склонность к уединению бросались в глаза. Быть может, это объяснялось тем, что она вообще острее переживала положение и новую обстановку, но, во всяком случае, насколько мне удалось заметить, и по своей натуре она представляла полную противоположность Николаю II. Она сохранила в себе все качества германки — и германки с манией величия и превосходства. Все ее движения, ее отношение к окружающим проявлялись на каждом шагу. В то время, когда Николай II охотно, просто и непринужденно разговаривал с каждым из служащих, в отношениях Александры Федоровны замечалась черствость и высокомерие. В игре в городки и в пилке кругляков она никогда не принимала участия. Иногда лишь она интересовалась курами и утками, которых завел повар на заднем дворе-садике. Здесь она чувствовала себя как-то свободнее. Здесь не раз заговаривал я с ней, но темами всегда были куры и утки. По вечерам бывшая царская семья собиралась в зале, куда приходили доктор Боткин, Долгоруков, Татищев и Гендрикова со Шнейдер, и проводили время в разговорах. Иногда кто-либо читал вслух. Но это чтение не всегда удавалось, ибо слушателям надоедало молчать, и они затевали разговор, а некоторые даже засыпали под звуки монотонного чтения.

— Мы часто, господин комиссар, вечерами поднимаем вопрос о прогулке по городу и даже за город, — говорил мне доктор Боткин, рассказывая о том, как проводятся длинные вечера в доме губернатора.

— У нас еще не кончено дело с хождением в церковь. Вы знаете, с чем это сопряжено, — отвечаю я.

— Мне кажется, ваши опасения напрасны. Даже мысли о побеге не может быть у их величеств… — Боткин всегда величал так бывшую царицу.

— Меньше всего я этого опасаюсь, — возражаю я. — Есть много других причин, да и права на это мне не дано.

— Тогда я сам буду ходатайствовать пред Временным правительством.

— Я не протестую. Хлопочите.

Через несколько дней меня просит к себе бывший царь. Являюсь. Он извиняется за беспокойство:

— Я хотел бы просить вас разрешить осмотреть город. Чего вы боитесь за нас?

— Я не имею на это разрешения от Временного правительства. Кроме того, есть и другие причины…

— Когда же оно будет? Нам интересно посмотреть город, церкви. Город старинный, исторический.

Вы здесь были, кажется? спросил я.

— Проездом… Несколько часов, — как-то неохотно ответил бывший царь.

Лично я ничего не имел против удовлетворения просьбы бывшего царя посмотреть город, но, во-первых, инструкция, данная мне Временным правительством, а во-вторых, складывающиеся условия — а это было самое главное препятствие — всего более отнимали эту возможность. Что-то грозное надвигалось на Россию после истории с генералом Корниловым. Русская революция вступала в новую фазу…

Окружающая атмосфера

По инструкции Временного правительства вся корреспонденция бывшего царя, его семьи и свиты должна была проходить через меня. Признаюсь — обязанность весьма неприятная и даже противная. Дело в том, что российские «патриоты» полагали, очевидно, что все их письма, адресованные на имя членов бывшей царской семьи, как бы похабно ни было их содержание, непременно попадут адресатам. Никогда в жизни не приходилось мне читать такие отвратительные порнографические письма, как в это время. И вся эта мерзость адресовалась или на имя Александры Федоровны, или на имя Николая II. Некоторые письма с порнографическими грязными рисунками, грубыми до безобразия, я сдал полковнику Кобылинскому. Я сказал, что письма — российских «патриотов», ибо я глубоко уверен, что многие из авторов этих писем до переворота, когда Николай II был еще всемогущ, готовы были пресмыкаться перед ним и его семьей, а теперь сочиняют такие отвратительные анонимные письма, думая, что это очень хорошо и остроумно. Было много писем, заклеенных в революционных красных конвертах с революционным девизом «Да здравствует русская революция». Все письма — а их часто было очень много — приходилось тщательно просматривать и бросать в печку, немало получалось и писем угрожающего характера. Даже в Америке нашлись такие писатели, и оттуда приходили письма на английском языке на имя дочерей бывшего царя с предложениями… Иногда такого рода писем получалось так много, что целое утро, тратилось на эту мерзость.