Было уже темно, когда я, споткнувшись, вывалилась из поезда на вокзале Сент-Панкрас. Я упала на спину и впервые посмотрела в темное лондонское небо, видневшееся сквозь сводчатую крышу пестрого стекла. Чьи-то добрые руки подняли меня на ноги, но я даже не поблагодарила. Я уже мчалась в город.
Направо или налево? Налево. Я сбежала по грязным ступеням вниз. Впереди ярко горели слова: «Кингз-Кросс». Я стояла на перекрестке. Светофор повелел красным автобусам и черным такси остановиться – ради меня. Я пересекла улицу и вошла в здание вокзала. Мне срочно надо было в уборную. Я стала отчаянно искать нужную вывеску; вот она. Такой знакомый силуэт: женщина без рук, в треугольном платье.
Я сбежала по лестнице навстречу тяжелому запаху. Турникет. Объявление: 10 п. У меня не было 10 п. Мой мочевой пузырь разрывался. Сердитая негритянка подняла голову от вязанья. Дежурная. Глаза ее скользнули по моей грязной одежде, по чумазым рукам и лицу.
– Пропустите меня, пожалуйста. Я хочу пи-пи.
– Десять пи[8], – сказала она. И не улыбнулась.
– У меня нет десяти пи, – сказала я.
За мной уже выстроилась очередь. Маленькая девочка плакала. Ее шлепнули по ножкам; она зарыдала громче. Я отступила в сторону, чтобы пропустить раздраженную мать девочки. Женщине надо было протащить через турникет два огромных чемодана, сумку на ремне и хнычущего ребенка.
Служительница наблюдала, как та маневрирует своим грузом. На икрах у девочки горели следы материнской ладони. Измотанная мать протиснулась-таки в кафельный рай. Он в последний раз огласился жалостными воплями ее дочки, потом дверь кабинки закрылась и приглушила плач.
Я снова попросила:
– Пропустите меня, пожалуйста.
Служительница поднялась со стула. Я чувствовала: в ней постоянно клокочет ярость, которая вот-вот найдет выход.
– Уходи лучше, ты, дурная женщина. Задарма пролезть хочешь? Так не бывает. Плати, как все люди. Убирайся. Знаю я таких – денатуратчиков, наркоманов и прочий сброд.
Своим обширным телом она загородила мне дорогу. Хранительница Турникета. Контролер Мочевых Пузырей. Директор Кишечников. Чтобы войти в ее королевство, мне необходим был волшебный кусочек серебра.
– Что же мне делать? – спросила я ее. – Куда мне идти?
– Это твои трудности, – ответила она. – Сама виновата, что так живешь.
Она решила, что я бродяжка. Так думали и те женщины, что проходили туда и обратно через турникет. Они оглядывали мою грязную одежду, лицо. Они тщательно избегали касаться меня. Я снова поднялась в вестибюль вокзала. Там мне бросились в глаза другие грязные, плохо одетые женщины; у них были жуткие зубы и стоптанные туфли. Они сидели на полу, передавая друг другу бутылку хереса. Их было трое. Я подошла и попросила у них десять пенсов… «На туалет».
– Чего-чего? – изумилась старшая из них.
– Мне очень нужно, – сказала я и от нетерпения исполнила на мраморном полу джигу.
– Так обойди вокзал, – сказала шотландка с лиловым лицом. – Нечего деньги тратить на ссанье и сранье. Все равно что выбросить.
– Обойти вокзал?
Старшая неуверенно встала на ноги.
– Да это она про гостиницу. Забеги в гостиницу… в «Северную». Дождись, пока регистраторша отвернется, и ныряй.
– Там так здорово, – сказала младшая, утирая рот. – Я там аж купнулась на той неделе. У них там душистое мыло и настоящее полотенце. Я и ноги успела ополоснуть, пока меня не вышибли.
Теперь мне пришлось целиком сосредоточиться на том, чтобы держать в узде мочевой пузырь. Я быстро обогнула вокзал, прошла мимо такси, выстроившихся в ожидании пассажиров, и увидела гостиницу. Я взбежала по ступеням. Сквозь стеклянные двери заглянула внутрь. Около стола регистрации слонялось без дела тьма людей в форменной одежде. Ждать я не могла: вошла в двери и свернула направо. Увидела надпись «МУЖЧИНЫ». Направилась к ней. За моей спиной раздался крик, молодой голос… женский… «Что вам угодно?»
Я не обернулась. Толкнула дверь с надписью «МУЖЧИНЫ». Запах был такой, словно передо мной возникла еще одна, невидимая дверь, сквозь которую надо прорваться. У писсуара стоял молодой человек. При моем появлении глаза у него расширились, он дернулся, чтобы повернуться ко мне спиной, и забрызгал свои белые туфли.
– Вам не сюда, – сказал он.
Я с треском распахнула дверь кабинки… свободно. Рванула с себя мешающую одежду и села. Освобождение наступило незамедлительно, мое тело расслабилось… Я воспарила. Когда из меня вытекла последняя капля, я встала и одернула одежду. Взглянув вниз, я увидела под дверью белые туфли. Я замерла, надеясь, что туфли уйдут. В конце концов молодой человек произнес:
– Выйдете вы все-таки?
Я не отвечала. Не двигалась. Я ждала. Капала вода, запах усиливался. Мне было слышно, как дышит владелец белых туфель. Он зажег сигарету. Из коридора донесся шум, и в уборную ворвалась целая толпа громких мужских голосов. Белые Туфли отошли от моей двери.
– Там женщина, – сказал он возбужденно.
Раздался гулкий смех, потом в дверь кабинки постучали:
– Есть там кто-нибудь?
Я не ответила… Что бы я ни сказала, все прозвучало бы нелепо.
– Как там у тебя дела, лапочка? – Мидлендский акцент, как и у меня, но только сильнее от выпитого и от смеха. – Если тебе плохо, давай я зайду и помогу. У меня есть усдор… устодоверение на оказание первой помощи.
Ботинки у него были черные, туго зашнурованные; верх начищен до блеска, подошвы и набойки новые, но набиты неаккуратно; очень успокаивающего вида ботинки. Я не ответила, и он заговорил снова:
– Выходи, голубушка, пойдем-ка выпьем с нами.
Под дверью появилась еще одна пара обуви. Серые мокасины с кисточкой.
– Кончай, Артур, некогда уже пить. На поезд опоздаем. Это ж наверняка старая шлюха, ты ж понимаешь.
Артур с грустью сказал:
– В свое время я знавал чертовски симпатичных шлюшек. Самая первая девушка, с которой я ходил, была шлюшка. С ней можно было вволю повеселиться. И никаких лишних волнений. Сейчас, конечно, дело другое – без презерватива с тобой даже шлюха знаться не захочет. Ну и что человеку остается? Хочешь не хочешь, а поедешь в Сохо[9] искать проститутку. А она аж полсотни берет за легкое развлечение. Разве могу я позволить себе это за полсотни? Да и кто может, кроме чертовых маклеров и тому подобных? Проклятый Лондон. Надо быть миллионером, елки-палки, чтобы здесь стаканчик пропустить. Два фунта за пинту! В кафушке дерут три фунта пятьдесят за яичницу с колбасой и картошкой! А цены за комнаты в гостинице! Так чего же удивляться, черт возьми, что люди спят прямо на улицах. Говорю вам: я не стану жить в вашем Лондоне, даже если вы мне задницу брильянтами набьете.
Белые Туфли сказали:
– Они все шлюхи… бабы проклятые, все до единой, если разобраться… где бы они ни жили.
Артур грозно произнес:
– Моя жена – женщина, а не баба.
Белые Туфли продолжали, не замечая угрозы в голосе Артура:
– Моя бывшая жена тоже, и все-таки она сбежала, так? С пижоном черномазым.
– Любила, значит, в черноземе покопаться, да? – спросил Артур.
Белые Туфли продолжали:
– Очень может быть, что как раз сейчас твоя жена вылезает из чьей-то постели… я вот говорю, а она…
Но Белые Туфли больше не говорили. Судя по хрипу, их владельца схватили за горло. Я наблюдала, как туфли разных фасонов и расцветок зашаркали по полу взад-вперед, и слушала вполне парламентские восклицания дерущихся мужчин. Потом, решив, что драчуны уже откатились от моей кабинки на приличное расстояние, я распахнула дверь и выскочила из уборной. Пробегая мимо дерущихся, я краем глаза заметила, что Артур, стиснув физиономию Белых Туфель, превратил ее в горгулью с водосточной трубы готического собора.
Внутри гостиницы царило лето, а снаружи стояла холодная зима. Я отправилась назад, на проспект, и вдруг почувствовала смущение, представив себе, как выгляжу. Я всегда одевалась аккуратно, старательно выбирая такие платья, которые не подчеркивали бы фигуры. При моей внешности я просто не могу позволить себе носить броские вещи. Моя дочь Мэри однажды сказала: