Брюкину?
– Она меня туда звала. Приглашала.
– Снова прошу поподробнее, – съехидничал Трофимов. – Приглашала в качестве кого? В качестве хищника? Парнокопытного? Человекообразного?
– Она меня учительницей звала. Обманизм преподавать, – уже не телевизионным, а простым шёпотом сказала Тарасова.
– Прекрасный выбор! – заявил Спальников. – За чем же дело стало? – И сам же себе ответил: – А за тем, что она такое напреподаёт, что все звери разбегутся. Во главе с директором зоопарка.
– Ещё заставит их ванну в скафандрах принимать, – добавил Трофимов.
– Или лампасы к джинсам шить, – сказала Лушина.
– А то всех зверей отправит в парашютные противопожарные войска, – продолжил Спальников. – Им никаких противогазов не надо. Они и так страшные.
– Вы смеётесь, а я правду говорю! – голосом пионера из детского театра закричала Кира. Но ей никто уже не верил.
И все отвернулись от неё. Каждая шутка хороша в меру.
Глава третья
Австралийский Плюмбум-Чоки
В этот раз в электричке Люся держалась солидно и строго. У неё уже был немного учительский вид. Один сельский первоклассник даже потянулся ей место уступить. Но потом спохватился, сел и в знак протеста стал рассматривать потолок.
На станции Интурист погода была прекрасная. Краски сгущённые, сочные. Недоеденное объявление было заменено новым, некусаным. Но неразборчивым.
«Продается трёхместная новая байдарка. Там же имеется породистая охотничья… чая… ка. С хорошей родословной.
В хорошие руки бес…»
«Ничего себе, – удивилась Люся. – Разве бывают охотничьи чайки? И на кого они охотятся? На лягушек? На рыб?
А что это за бес в хорошие руки? У меня руки хорошие, возьму беса. А ещё лучше бесёнка. Интересно, как он выглядит?»
Дачный посёлок дымился одинокими пенсионерскими кострами. Пожилые люди сжигали осенний мусор.
…Интернатники ликовали. Увидев Люсю, они шмыгали по участку отдельными личностями и клубились у окна в классе целым коллективом.
Дир сейчас был не дир, а «двор», то есть дворник. Он с метёлкой в руках воевал с травой и листьями. И жёг костёр.
– Здравствуйте, – сказала Люся.
– Здравствуйте, уважаемая сотрудница.
Люся взяла светский беседовательный тон:
– Осень. Хлопотное время для садовода.
– При чём тут садоводство? – удивился дир. – Это я варенье варю.
– Наверное, у вас ягод много. Пропадают.
– Ягоды? – удивился дир. – Я овощное варенье варю. Помидорно-капустное.
– Это входит в ваши обязанности как дворника или как директора?
– Как врача.
– Почему как врача?
– Потому что матушка Зюм-Зюм заболела. Её надо лечить.
Люся разглядела ведро на костре и белый халат на Меховом Механике. И учуяла запах потрясающего капустного варенья с помидоровым уклоном.
– Матушка Зюм-Зюм – это наша кормилюндия. Её надо ставить на ноги, а у меня ни одного хендрика нет. Не пришли ещё.
«Оказывается, хендрики ходят! – отметила про себя Люся. – Наверное, они вроде цыплят».
Вслух она сказала:
– Извините, дир. Меня уроки ждут. Бумажный Получальник в кабе? В кабинете?
– Он в главном управлении Получальников на проверке. Возьмите Большой Вафельный Отметник.
– А как им пользоваться? – спросила девочка.
– Очень просто. Он сделан из вафли. За каждый правильный ответ можно давать учащемуся грызть. Чем лучше ответ, тем больше можно откусить.
– Они ж его сразу съедят.
– Вы не давайте. Он разделён на квадратики, как шоколад. За пятёрку пять квадратуриков. За четвёрку – четыре. За двойку – только понюхать давайте, а кусать нельзя. Те, которые нанюхаются, очень хорошо потом учиться начинают.
Люся прошла в директорскую, взяла Вафельный Отметник и потянула за шарик начинальника.
При её появлении в классе интернатники встали на передние лапы. От радости они махали задними лапами и раскачивались.
Люся посмотрела на часы и сказала:
– Блюм.
Класс радостно рухнул. Но тишины не было. Кто-то тихо барабанил лапами, кто-то урчал, кто-то колотил по скамейке хвостом.
– Что это значит? – спросила Люся удивлённо. – Почему шум?
– Это мы вам радуемся! – сказал щекастый Бобров.
– Спасибо! Я тоже рада вас видеть. Но при этом я не стучу хвостом по столу и не рычу. Нужно учиться выражать свою радость по-другому. Если вы от радости зарычите на человека, он насторожится. Испугается и убежит. Надо улыбаться. Вот так.
Люся показала, и все интернатники сделали «вот так». Получилась просто жуть. Столько зубов, один острее другого! И все оскалены для показа. Особенно старался Сева Бобров. Он выставил все свои зубы, как будто собирался перегрызать колючую проволоку.
– Нет, – сказала девочка. – Так получается ещё хуже. Не только простой прохожий, милиционер испугается. При улыбке надо уголки рта поднимать вверх.
Интернатники попробовали.
– Уже лучше. Сняли! А теперь продолжаем занятия. Я прошу подойти к доске… вас, – попросила она бурундукового подростка с задней парты, соседа муравьеда Биби-Моки.
Тот подошёл застенчиво-развязной походкой, держа лапы за спиной.
– Возьмите мел, уважаемый интернатник, и напишите, как вас зовут.
Бурундучок написал:
БУРУНДУКОВЫЙ БОРЯ.
– Хорошо. А теперь напишите, сколько вам лет.
Боря показал ей лапки. Чёрные когтистые ладошки.
– Ты хочешь сказать, что тебе десять лет? – спросила Люся.
Боря опустил нос вниз.
– Он хочет сказать, что ему нечем писать, – встрял зубастый Сева Бобров. – Он мел съел.
– Это от хулиганства? – спросила Люся.
– От застенчивости. И от того, что он растёт.
– Что же мы будем делать? – растерялась девочка.
– Давайте в валилки играть! – завопил Кара-Кусек. – Или в скакалки.
«Не иначе наокуркился», – опасливо решила Люся. И сказала строго:
– Ни в какие валилки мы играть не будем. Мы продолжим занятия. У кого есть мел?
– У меня, – встал черноносый игластый ёжик с первой парты. – У меня в спальне. Можно, я принесу?
– Хорошо. А Бурундуковый Боря сейчас расскажет нам стихотворение.
Ёжик, гремя иголками, ринулся за мелом, а Боря спросил:
– Про любовь можно? – и опустил нос под мышку.
Люся сказала, что можно. Боря стал читать:
– Мороз и солнце;
день чудесный!
Ещё ты дремлешь,
друг прелестный, – Всё.
– Где же здесь про любовь? – спросила Люся.
– Про любовь дальше.
– Ты и прочитай дальше.
– А я дальше не помню. Я могу это ещё раз прочитать. Можно?
– Можно. Читай.
И Боря ещё раз с тихим удовольствием прочёл:
– Мороз и солнце;
день чудесный!
Ещё ты дремлешь,
друг прелестный, —
и снова сунул нос под мышку.
«Ничего себе интернатники! – подумала Люся. – Мел едят! Про любовь стихотворения читают. Научи их чему-нибудь. Вот у нас в классе мел не едят. И вообще, с нами проще».
Тут она