безопасности, сидели и смеялись, – блеснул луч искусственного света. Поисковый отряд был совсем рядом, они проглядели его.
–Черт, хватай вещи, Джонни, бежим.
Джон метнулся за рюкзаком и, схватив его, стал забрасывать в него припасы. Собака их бросилась вон из убежища и напала на охотника, бившего в этот момент бродягу мужчину.
– Нет, куда ты, Рекс, нет! – закричал Льюис, друг Джона.
– Все, они идут сюда, мы пропали…
Крики и ругань понеслись в их сторону вместе с ветром. Где-то там заскулил зарезанный Рекс, а охотничьи дрессированные гончие – их было несколько – бросились на них с лаем, разбрасывая по сторонам слюни.
Бросив рюкзаки, парни побежали узким путем, лабиринты городских развалин они знали наизусть, могли пронырнуть там, где взрослые мужчины не пролезли бы, но для этого последним и нужны были собаки.
Первым поймали Льюиса, собака вцепилась ему в бедро. Джон взял булыжник и без промедления разбил ей голову, треснувшую, как орех. Но гари был уже ранен, он не мог бежать, другие собаки с лаем приближались все ближе, а также улюлюканья и крики неслись издалека – из пьяных от погони глоток охотников.
– Брось, Джон, беги! Беги, дурак!
Пятясь назад, Джон смотрел другу в глаза. Этот шаг – бросить его, своего напарника по тяжелому беспризорному делу – давался ему тяжело. Он смотрел и пытался понять, правда ли тот прощает его. Очередная собака подлетела и вцепилась Льюису в плечо, содрав мясо до кости и оголив белеющий в красном плечевой сустав. До шеи оставалось чуть-чуть. С Льюисом все было кончено. В глазах его заискрилась лукавым огоньком наступающая на пятки смерть. И Джон побежал.
Пригнувшись, растопырив ноги и руки, весь превратившись в дикого зверя, в рысь, росомаху, да кого угодно напоминал он в этот момент, но только не человека, не ребенка одиннадцати лет. В ушах шумело, будто их залило водой, и гулко в этой воде ухало сердце, как мячик отскакивающий от стенки к стенке, стучало оно в груди. Руки оцепенели и, если повернулся бы у кого язык так сказать, – находились в состоянии контролируемой дрожи. Он перенапряжения, казалось, лопались жилы на руках и ногах.
В одной из мусорных куч он увидел боковым зрением торчащую арматуру, лай гончих слышался уже за самой спиной. Он выдернул на ходу арматуру из кучи и, развернувшись, – собака летела уже на него, – воткнул ей прямо в пасть. Гончая насадилась на его импровизированное копье, как шашлык на шампур. Сдохла не успев заскулить. Джон, отбросив от себя труп ее, снова обратился весь в бег. Выскочив из развалин, он побежал по тянувшейся, вроде окопа, канаве с грязью и водой, узкой и опасной. Свет фонарей резал пространство, как пирог ножом. Джон кинулся туда, где было темнее. Но один из охотников обманул его. Заметив его движение, он выключил фонарь, и Джон не заметив этого, стал вылезать там, где легко мог попасться в лапы. Теперь охотник шел прямо на него. А Джон прямо на него бежал, навстречу, не видя, что бежит навстречу врагу. Пока взгляды их не встретились: из темноты на прущегося напролом Джона выплыло ухмыляющееся лицо охотника. Все поняв и остановившись, рукой он нащупал камень в канаве.
– Не глупи, парень, – направил на него ствол автомата охотник.
«Лучше уж сдохнуть, чем сдаться», – мелькнуло в голове давно устоявшееся для маленького Джона правило и превратилось в решение, и с размаху он ударил камнем охотнику в ногу. Размозжил пальцы на ноге. Охотник заорал во всю глотку и зарычал, вскинув от боли автомат. В тот момент Джон прыгнул на него, и двумя руками схватив автомат, дулом направил его в лицо самого охотника. Спущенный курок, вот, что следовало за этим незамедлительно, и голова охотника разлетелась, как разлетается от удара кочергой глиняный пустой горшок без мозгов. Здесь же мозги были, хоть и весьма в постыдном для хозяина сей головы количестве. Гарнизон немногое потерял.
Лицо Джона, а также руки, одежда, – все забрызгано было кровью; его, охотника, друга, собачьей кровью. Он размазал ладонями ее по лицу и закричал, как дикий, готовый умереть, зверь. Он не хотел больше бежать. Взяв автомат, он двинулся прямо свет фонарей, которые снова сгрудившись в одну кучу, двигались на него. Это были охотники, знавшие теперь точно где он находится. Собак они сдерживали, чтоб те не разорвали добычу. Он нужен были им живым. А Джон хотел быть лучше мертвым, поэтому шел прямо на них, открыв автоматный огонь вразброс – на удачу. Фонари снова стали разбегаться по укрытиям. Джон выбрал одну из мишеней и шел на ее свет. В небе крупная висела луна, огромная и пустая, как тарелка нищего. Он любил голодными ночами наблюдать такую только на Зилусе бывающую Луну, и теперь думал, что смотрим на нее в последний раз.
Но он ошибался. Потеряв двоих из отряда, охотники поймали его живым. Но это была адекватная цена за такого пронырливого и живучего малолетка: такой вернет еще сторицей. Сказать, что злость их и желание расправиться с ним прямо там, в канаве, были велики, значит, ничего не сказать. Но приказы отдавали, не считаясь с их мнением. Взять и доставить самых сильных, ничего другого. Политика гарнизона, да и Зилуса в целом, как это не абсурдно и запоздало, впервые за последние столетия была направлена на борьбу с демографическим кризисом. Сами люди были теперь главным ресурсом человечества; не собаки и не кошки, как это было в эпоху разложения капиталистического строя на Земле. Исчерпав все другое сырье, люди стали продуктом и топливом для самих себя же. И особенно ценились дети, их потенциал был велик. Для будущего всего человечества.
***
Капитан проснулся в поту и слезах; перед глазами стояло истрепанное, но полное решимости лицо его друга Льюиса, все окровавленное. Стояло как живое. Такое, каким видел он его за секунду до гибели друга детства.
– Откуда оно, черт, знает об этом?! – мелькнула мысль, но закончить он ее не мог, грудь его содрогалась от рыданий. Он буквально захлебывался в собственных слезах. Солдаты тоже проснулись и, растерянные, прыгали вкруг него.
Вместе с чувством невыразимой горечи, жалости и сострадания к себе, к другу, ко всему живому, Джон испытывал резкий прилив злобы к своим солдатам. То, что они в этот момент ничего этого вместе с ним не чувствовали и не понимали его до конца, вызывало эту злость. Злость к равнодушию. Святой гнев израненного в душу человека. Гнев капитана, готового погибнуть, лишь бы убить