– О господи!
После полдника – во всё продолжение которого он пытался под столом зажать мои колени между своими – я настояла, чтобы он непременно свозил меня к Пратерской звезде и высадил там для небольшой прогулки. Я, естественно, точно знала, как события будут развиваться дальше, ибо когда, собираясь в обратный путь, он подсаживал меня на облучок, я случайно коснулась его ширинки, которая была так туго натянута, будто туда засунули канделябр со свечой. Мы уселись, и Ксандль медленно направил экипаж в сторону Жаворонкового поля. Но из желания ещё немного поддразнить его и покуражиться, я просила высаживать меня едва ли не на каждом углу. Ксандль налился похотью что твой бык и как малый ребёнок клянчил:
– Заедем только на чашечку кофе, сердечко моё, и ты увидишь, что я усердный и работящий как монах!
В доме Ксандля царила абсолютная тишина, был воскресный вечер, и все обитатели его разошлись. Когда он отворял входную дверь, я сделала вид, что собираюсь убежать, однако он ухватил меня за пояс своими железными лапами, я оказалась внутри, а дверь мгновенно была заперта за нами!
Он хотел отсношать меня прямо тут же, немедленно, в том виде, в каком я в данную минуту была! В полутёмной прихожей он с такой энергией бросился на софу, что она только жалобно ухнула, прижал меня к спинке, высоко задрал подол и, сопя, принялся разбираться с моими кружевными штанишками. Однако у него не хватило ни терпения, ни сноровки, поэтому он, в конце концов, выругавшись, просто сорвал их с меня. Затем выпустил из штанов на волю свой нетерпеливый хобот! Нечто, подобное «единорогу» Ксандля мне редко случалось видеть. Громадный, тёмно-красный, при этом изогнутый как рожок и невиданно толстый! Я совершенно не представляла, как сумею вместить в себя это поленище, к тому же ещё Ксандль был возбуждён настолько, что его великан брызнул, едва успев вырваться из заточения! Я молниеносно вытянулась под ним, Ксандль проворно вдел нитку в иголку и, таким образом я ещё успела удачно поймать часть его заряда, а это для моей души тоже немало значило. Затем я прикрыла лицо руками и изобразила «стыдливость». Ксандль вынул своего большого брата и оставил его в покое, но несмотря на этот маневр, тот сразу же опять брызнул, и ещё долго не мог угомониться.
Ксандль, должно быть, действительно был железным. Он взял меня сзади за груди, прижал ко мне свою горячую колбасину и в таком виде провёл меня перед собой по всем комнатам. Он показал мне всё, при этом беспрерывно протирая меня и обтачивая, а когда мы проходили мимо портрета его «покойницы», он с громким «брр!» протолкнул меня дальше в спальню. Там, на просторной супружеской кровати, застланной коричневым плюшевым покрывалом, я и получила свою «чашечку кофе».
Он грубо швырнул меня на ложе, одним рывком забросил мои ноги себе на плечи и с таким ожесточением вонзил свой гигантский полумесяц в расселину, что я только вскрикнула. До этого он целиком внутри у меня так и не побывал, но сейчас я могла вкусить его в полной мере.
Ксандлю, правда, несколько мешал его объёмистый живот, однако длина и замечательный изгиб его хобота оказались для нас весьма кстати. И между увесистыми ударами он, прерывисто посапывая, говорил:
– Вот такая как ты… давно уже нужна была мне… у-у-ух, чёрт побери… вот дуракам-то счастье привалило… как только я увидел тебя, меня точно к тебе рвануло…, и мой «жеребчик» мигом на дыбы встал… ты должна стать моим лакомством… татарским игом, а-а-ах… я не буду тебе обузой… ты должна стать моим лакомством… разве можно голодать Ферингеру…, а квартирку я тебе обустрою… клянусь всем святым… но я должен иметь тебя рядом… как прекрасно он притирается к твоей пышечке… сейчас-с… сей-ча-ас-с… у-х-х-х!
Затем он тяжело осел на меня, в расселине у меня всё булькало и хлюпало, настолько я была наполненной, и несколько минут мы, тяжело дыша, лежали без движения. Спустя некоторое время он очень тихо и медленно спросил:
– Ну что, порешили?
– Мне ещё надо подумать, господин фон Ферингер… Но, Ксандль, ты меня совсем в лепёшку расплющишь!
– Ах, господи, очень жаль было бы такой красивой жопки!
С этими словами он быстро поднялся на ноги, а мне необходимо было срочно привести свою одежду в порядок. Мои кружевные штанишки и шёлковая блузка походили скорей на лохмотья. Но Ксандль, с грохотом перерыв всевозможные сундуки и комоды, вскоре принёс мне новую чудесную блузку из голубого бархата, которая только немного пахла камфарой. Исключительно модной её, конечно, назвать было уже нельзя, однако она вполне годилась, чтобы в ней добраться до дому, тем более, если не обращать внимания на то, что она мне была слишком велика в груди. Впрочем, в создавшейся ситуации это была мелочь. Мою же блузку Ксандль захватил крепкой хваткой и оставил у себя, с довольным видом заметив:
– Мы здесь малость надставим, так сказать, для резерва. Молочное хозяйство должно быть как две тыковки!
Затем мы ещё договорились о свидании на следующий день, когда я должна была приступить к своему «ангажементу» у Ферингера. Но когда я была уже в прихожей, совершенно разгорячённая и уставшая от многочисленных объятий и траханья, и уже положила, было, руку на щеколду входной двери, Ксандль снова оказался у меня за спиной! И моя бедная попка опять была обнажена, и я получила в себя его макаронину сзади. Далеко отставив попу, я тёрлась и раскачивалась, потому что мне это раз от разу всё больше нравилось. Ксандль жарил с такой мощью, что я летала туда и обратно, а створка двери, о которую я опиралась, постукивала и дребезжала, а когда на него накатило, он спокойно оставил колбаску внутри. Я хотела, было, вынуть её, но он тесно прижался ко мне, дал хоботу остаться внутри и буквально через минуту – наверняка, не больше – его шалун опять стоял! Но затем, когда был исполнен заключительный номер, так сказать, гвоздь программы, его гигантский удав всё-таки, наконец, выполз наружу и на весь остаток дня получил выходной. Я, разумеется, была из тех, которые многое могли выдержать, но даже я действительно очень устала и по дороге домой наняла коляску. Щель моя горела огнём, и мне приходилось всё время сжимать ляжки, так как из меня до сих пор текло. По прибытии, расплачиваясь с извозчиком, я обнаружила у себя в сумочке две банкноты по десять гульденов. Заснула я, как убитая, но преисполненная самых радужных надежд!
С той поры для меня началось воистину сказочное время! Ксандль оказался человеком слова, он умел щедро платить за свои удовольствия, и спустя неделю у меня уже была восхитительная квартирка в окрестностях Жаворонкового поля. Салон, голубой плюш с позолотой, спальня, выдержанная в розовых и белых тонах, в которой помещалась широкая и низкая парижская кровать. Она стояла на очень тонких ножках, но спокойно выдержала бы и четверых и многое повидала, потому что Ксандль был неистов. Затем ещё были светлая, симпатичная и уютная кухня, и комнатка для прислуги. Я и сама вполне могла бы вести хозяйство, но Ксандль не пожелал, чтобы мои руки загрубели от повседневной работы, – вот какой благородной я уже стала.