Читать интересную книгу Агентство «Томпсон и K°» - Жюль Верн

– …и чтобы сбавили свои притязания на пятьдесят процентов, – сформулировал Робер, между тем как его собеседник сделал знак одобрения.

Робер скорчил гримасу. Тогда Томпсон, остановившись против него, дал волю своему красноречию.

Надо, мол, уметь жертвовать собой для пользы дела, представляющего общественный интерес. А разве это не дело первостепенной важности? Довести почти до пустяка стоимость путешествий, некогда столь дорогих, сделать доступными возможно большему числу людей удовольствия, некогда составлявшие удел немногих привилегированных! Тут, черт возьми, вопрос высокой филантропии, перед которым благородное сердце не может остаться равнодушным.

К красноречию этому Робер, во всяком случае, оставался равнодушен. Он соображал, и если сдался, то с умыслом.

Вознаграждение в полтораста франков было принято, и Томпсон закрепил соглашение горячим рукопожатием.

Робер вернулся домой относительно довольный. Хотя его вознаграждение уменьшалось, путешествие тем не менее было приятное, и, если рассчитать хорошенько, выгодное для человека в таком тяжелом положении. Одного только можно было опасаться – чтобы не появилось третье конкурирующее агентство, потом – четвертое и так далее. Тогда бы нечего было думать, что история эта когда-нибудь кончится.

И до какой ничтожной суммы упало бы вознаграждение чичероне?

Глава третья

В тумане

К счастью, ничему этому не суждено было случиться. 10 мая наступило, и никакого нового события не произошло. Робер явился на пароход, когда тот только что отшвартовался кормой к пристани, откуда вечером должен был выйти в открытое море. Робер хотел пораньше появиться на своем посту, но, взойдя на палубу, понял бесполезность такого чрезмерного усердия. Ни один пассажир еще не прибыл.

Зная номер своей каюты – 17, – он сложил в ней скудный багаж и, выйдя на палубу, оглянулся вокруг.

Человек в фуражке с тремя галунами – очевидно, капитан Пип – ходил по вахтенному мостику от левого борта к правому, жуя сигару вместе с седыми усами. Низкого роста, с кривыми, как у таксы, ногами, с суровой и симпатичной физиономией, – это был превосходный образчик морского волка или по крайней мере одной из многочисленных разновидностей этой породы человеческой фауны.

На палубе матросы приводили в порядок предметы, разбросанные во время стоянки у берега; они укладывали снасти, готовясь к отплытию.

По окончании этой работы капитан спустился с мостика и исчез в своей каюте. Помощник тотчас же последовал его примеру, в то время как матросы присели на деревянной скамейке на носу; только лейтенант, встретивший Робера, оставался у входа. Тишина царствовала на опустевшей палубе.

Чтобы убить время, Робер предпринял полный осмотр парохода.

В носовой части судна помещались каюты экипажа и камбуз, внизу – трюм для якорей, цепей и различных канатов; в середине – машины, а в кормовой части – каюты пассажиров. Тут, в межпалубном пространстве, между машиной и гакабортом,[7] шло в ряд до семидесяти кают. В их числе находилась и отведенная Роберу, достаточно просторная, не лучше и не хуже других.

Под этими каютами властвовал метрдотель в камбузе. Вверху же, между палубой и мостиком, называемым спардеком, была столовая, обширная и довольно роскошно отделанная. Длинный стол, пересекаемый бизань-мачтой, занимал почти весь салон, находясь в середине овала из диванов, обрамлявшего его.

Это помещение, с многочисленными окнами, через которые свет падал из окружающего узкого прохода, оканчивалось у коридора крестообразной формы, где начиналась лестница, ведшая в каюты. Поперечная часть коридора выходила с двух сторон во внешние проходы; продольная же, прежде чем достигнуть палубы, отделяла курительную от читальни, потом большую капитанскую каюту с правого борта от меньших кают помощника и лейтенанта – с левого. Офицеры могли, таким образом, поддерживать наблюдение до самого бака.

Окончив осмотр, Робер поднялся на спардек[8] в момент, когда часы где-то далеко пробили пять. Тем временем погода изменилась к худшему. Туман, хотя и легкий, затмевал горизонт. На берегу ряды домов уже становились менее ясными, жесты толпы носильщиков – менее определенными, и даже на самом судне мачты постепенно терялись в неведомой высоте.

Молчание все еще тяготело над пароходом. Только труба, извергавшая черный дым, говорила о происходящей внутри работе.

Робер присел на скамью в передней части спардека, и, облокотившись, стал смотреть и ждать. Почти тотчас подошел Томпсон. Он послал по адресу Робера знак дружеского привета и принялся ходить взад и вперед, бросая беспокойные взгляды на небо.

Туман действительно все сгущался, так что отплытие представлялось сомнительным. Теперь уже не видно было домов и по набережной шныряли лишь какие-то тени. В стороне рубки мачты ближайших судов пересекали мглу неясными линиями и воды Темзы текли, бесшумные и невидимые под желтоватым паром. Все пропитывалось сыростью.

Робер внезапно вздрогнул и заметил, что промок. Он спустился в каюту, надел пальто и вернулся на свой наблюдательный пост.

К шести часам из центрального коридора вышли четыре неясные фигуры слуг, остановились перед каютой помощника капитана и присели на скамью в ожидании своих новых господ.

Только в половине седьмого появился первый пассажир. Так по крайней мере подумал Робер, видя, как Томпсон бросился и исчез, внезапно скрытый туманом. Слуги тотчас же засуетились, послышались голоса, неясные фигуры заходили под спардеком.

Точно по данному агентом сигналу движение пассажиров с этого момента уже не прекращалось и Томпсон непрестанно сновал между коридором салона и сходнями. За ним следовали туристы – мужчины, женщины, дети. Они проходили, исчезали, туманные призраки, которых Робер не мог рассмотреть.

Однако не должен ли он был находиться около Томпсона, чтобы помогать ему и вообще начать входить в свою роль переводчика? У него не хватало смелости. Сразу, точно внезапная и страшная болезнь, глубокая тоска стала леденить его сердце.

Причина? Он не мог бы определить, к тому же он и не думал искать ее.

Несомненно, это туман так парализовал его душу. Это тусклое облако душило его, давило, как стены тюрьмы.

И он стоял неподвижный, растерявшийся в своем одиночестве.

Тем временем пароход оживился. Люки салона сверкали в тумане. Палуба мало-помалу наполнялась шумом. Какие-то люди спрашивали свои каюты, но оставались невидимыми. Матросы проходили, тоже едва заметные.