подогнал… Ну, гляди, сталевар!
Дуванов ушел к своей печи. Костя стоял у приборов, показывающих расход топлива, глядел на стрелку, падающую вниз, и улыбался. Все идет как надо — и плавка, и работа, и жизнь идет как надо!
К концу смены сталь заурчала, забилась, ища выход. Костя кинулся к сталевыпускному отверстию. Третий подручный, поймав взгляд Кости, подхватил кочережку и стал выгребать магнезит из летки.
Костя нетерпеливо поднял пику, и тут же подскочил Федор и второй подручный Язев, и все вместе ударили. Раз, другой, третий… И отскочили по сторонам. Из летки вытолкнуло густые желтые космы дыма. Потом, точно протаяв, дым порассеялся, и крышу цеха высветлило розовым огнем.
Костя стоял на площадке, сцепив пальцы на поручнях. Струя, белая, слепящая, туго свернувшись, бежала по желобу в ковш. Взметывались искры-звезды, гасли на лету…
Ковш наполнялся. Искры исчезали. Поверхность стали зыбилась, судорожно вздрагивала, прибулькивая. Наконец сталь потускнела, местами вспучилась. Вдруг пламя бойко выхлестнулось откуда-то, замерло. Но тут же, обескровленное, потускнев, упало. Костя спустился с площадки и направился к будке с газированной водой. Подручные остались прочищать сталевыпускное отверстие.
Когда напился и вернулся назад, у пульта управления стояли Федор и Язев и третий подручный, новичок, фамилию которого Костя как-то не успел спросить.
Василий Федотович подошел к Косте, обхватил ему шею рукой и поцеловал в лоб.
— Все как надо!.. Что же, квиты мы с тобой?
— Думаю, квиты, — ответил Костя.
— Э, нет! Скажут люди: «Хватка у парня дувановская, недаром старик учил!», вот тогда и квиты. Тебе еще рассчитываться да рассчитываться: пока от жизни авансом все получал, а теперь… Ну, это между прочим, чтобы не зазнавался.
Новичок, совсем еще парнишечка, стоял притихший в стороне.
— Ну, давай лапу! — обратился, подойдя к нему, Костя. — Зовут как?
— Яшкой. А вообще Яков Михеич Бочков.
Сдав смену, помывшись в душевой, направились к выходу.
Шли все вместе утоптанной дорожкой меж оград. По сторонам, за украшенными инеем решетками стояли, не отряхиваясь от снега, деревья.
Когда вышли на просторную улицу, Яшка Бочков восхищенно произнес, оглядев взявшихся за руки ребят:
— Как в праздник, вместе!
Кто-то скептически сказал:
— Какой же это праздник — прошлись и все. Вот если бы в ресторан всей братвой!
— Чего выдумал! — строго прикрикнул Дуванов.
Еще раз пожали Косте руку и разошлись. Федор ушел в подъезд, а Костя стал смотреть вслед уходящим. Хотелось каждого из них догнать и сказать им хорошие, греющие душу слова. И подумалось Косте: много в нем силы и радости, и, коль верят в него люди, он всегда будет богат силой и радостью…
Он легко дернул к себе дверь и заспешил, застучал по лестнице. Открыл дверь в свою комнату и чуть не ударился лбом о зеркало, вделанное в дверцу гардероба. Увидел свое потное смеющееся лицо в ярких конопушках.
— Закрой гардероб, — хмуро сказал Федор.
В комнате был беспорядок: сдвинуты вещи, на койке Андрея свернута постель, а на панцирной сетке — помятая клетчатая кепка, которую надевал как-то Костя.
— Андрей еще не пришел?
— Уехал он, — буркнул Федор.
— На левый берег?
— На левый!.. Совсем уехал.
— Совсем?..
Костя замолчал, признав себя обманутым в чем-то большом и очень важном.
— Я же уважал его… — растерянно сказал он и вышел из комнаты, не притворив за собой дверь. Почувствовал, как тяжело потянуло книзу плечи.
Он прошел в умывальную, стянул с головы шапку, медленно открыл кран. Зазвенев, ударилась вода о раковину и разбилась на брызги. Костя подставил ладонь под холодную крепкую струю, и руку даже откачнуло. Оплеснул себе лицо, потом снова подставил ладонь под струю и еще раз оплеснул лицо.
— Ну, ладно, Костя… Чего ты, — сказал за спиной Федор.
Костя не ответил, надел кепку и выбежал из умывальной…
Резко стукнула позади дверь. Напротив, у гастронома, остановился трамвай, и Костя изо всех сил побежал к остановке и в самый последний миг вскочил на подножку.
Он стоял в дверях, часто и хрипло дыша. Трамвай влекло в огненно-гомонливую, веселую полумглу, занося на поворотах, и тогда казалось, что трамвай идет очень медленно, и не идет, а плывет в иглисто-колючем морозном тумане.
На вокзале Костя сошел с трамвая и побежал. У входа на перрон его остановила пожилая женщина в форменной шинели.
— На Челябинск когда уходит поезд? — спросил Костя с придыханием.
— Восемьдесят второй ушел, — ответила женщина и навесила на дверь замок.
— Ушел?!.
— Да, да! — сердито отмахнулась дежурная.
Костя медленно повернулся, прошел несколько шагов и остановился. За спиной смеялись, ругались, вздыхали, пели…
На снегу распласталась тень с тонкой и смешной шеей, и Костя, жалостно глядя на нее, вспомнил внезапно тесный неуютный вокзал в родном городе и приятеля Сашку, его слова: «Неудачник ты, Костя…»
Что ж, видно, прав был Сашка.
«Сталевар Жмаев, парень!.. Первую плавку выдал, сталь отличаешь от примесей, а человека разглядеть не умеешь…»
Еще резче и звонче рванул звонок трамвая, больно стало ушам. Костя зашагал медленно.
Больно!
Он шел и шел улицами, на которых никогда еще не бывал. Ему было все безразлично, он мог бы бродить и бродить всеми площадями и закоулками… не идти в общежитие, а то и уехать вовсе куда-нибудь и забыть обо всем.
Над городом стыли тяжелые багровеющие дымы. Сейчас Костя был далеко от комбината, а дымы виднелись четко. Уедешь — и все равно они будут перед глазами. И трамваи в утренних туманных улицах, и переходные мостики над зыблющимся шумом, и взметы пламени в печах…
Высоко над заводом, над домами занесся гудок и, снижаясь, стал растекаться по незатихшим площадям и бесшумным переулкам окраин. Ночная смена заступила на работу. А утром люди, устав, опустят пики, кочережки, остановится завалочная машина. Но в печи — огонь. Он не должен погаснуть ни на минуту! Утром Костя отправится в цех, где Василий Федотович, родной и очень нужный человек, Федор и этот смешной и симпатичный Яков Михеич Бочков. И непременно Дуванов пожмет руку и скажет: «Ну, за дело! Да так, чтобы люди видели: по-дувановски, мол, работает. Хватка у меня, брат, не похожая ни на чью. Тебя вот выучил ремеслу. Какой мастер, а!..» Потом, видно, поняв, что расхвастался, добавит осторожно: «Ну, и сам ты смышленый парень. И удачливый. В жизнь вышел. Хозяин!..»
Удачливый! А что бы сказал Василий Федотович, если б рассказать ему всю свою жизнь? Но такого разговора не было. О многом говорили, а о таком не говорили. Старик не расспрашивал и сам не рассказывал о себе ничего…
Вспомнилось, как сегодня ребята поздравляли с радостью и удачей, и он