Читать интересную книгу На берегах таинственной Силькари - Георгий Граубин

Казаки за измену всех их перебили и побросали в Селенгу-реку, а «жен и детей и животы их по себе разделили и распродали». Лишь немногие буряты закрепились по Хилку, Уде и около Байкала…

Так расправлялся Шульгин не только с ясачными людьми. Не меньше обид причинял он и русским служилым и казакам.

Отправляясь для сбора ясака, казаки должны были возить для подарков сукна, топоры, удила. Но подарочную казну Шульгин всегда забирал себе.

После отъезда казаков он забирался в церковь и разыскивал вещи, которые они там прятали. А когда священник однажды попытался протестовать,

Шульгин велел его раздеть и жечь на огне.

В Нерчинске Шульгин варил пиво и вино и насильно сбывал инородцам. Хлеб, что привозили купцы из Братска, Енисейска и Тобольска, он скупал и продавал втридорога. А денег казакам иногда не платили по нескольку лет, и они были «нужи и бедны и умирали голодною смертью». А тех, кто жаловался, Шульгин заковывал в железа и сам бил палкой.

Увы, Шульгин был не одинок. Якутские промышленные и торговые люди жаловались государю на своего воеводу: «А пытал он нас, холопей и сирот твоих, и жен наших позорил многими разными пытками, и давал ударов кнутних на одной пытке ста по полутора и больше, и на костре огнем жег, и стряски многим давал, и воду на голову лил со льдом, и пуп и жилы клещами горячими тянул, и у рук мышко огнем жег, и голову клячом воротил, и ребра ломал, и свечами спину жег, и уголье и пепел горячий на спину сыпал».

А вот «Роспись обид, причиненных приказчиком Христофором Кафтыревым», составленная казаками, посадскими и пашенными, крестьянами Братского острога:

«У Андрюшки Потапова взял он, Христофор, наглою своею напаткою, подкиня табаком, двадцать Рублев денег да быка большого.

У Васьки Дьячкова имел он, Христофор, дрова и сено сильно, имел ево, Ваську, в приказную избу с женою и бил батоги насмерть и мучил всячески безвинно и животишко его побрал к себе и смучил с него, Васьки, пятнадцать рублев денег.

У Ивашки Васильева разломал он, Христофор, у мельницы кровлю, и построил у той мельницы винокурню и, разломав от мельницы замок, взял сильно на винное куренье сто пуд муки ржаной.

У Стеньки Софронова взял он, Христофор, из-за гроз и из-за мученья коня доброва да двадцать пуд муки ржаной. Да он же, Христофор, ездит Братским уездом по деревням с продажным своим вином и продает в скляницы и в чарки и в ковши и заставляет купить сильно.

У Петрушки Мачехина взять ему, Христофору, было нечево, велел делать ему, Петрушке, винные бочки ведер по двадцати в страдное время, и делал он, Петрушка, десять бочек.

У Васьки Рыбника взял он, Христофор, угрожая кнутом и пыткою и муча в железах, два быка больших, два рубли денег.

Петрушку Огородникова взял он, Христофор, в приказную избу и мучил шесть недель в холоде, и угрожая пыткою и огнем, и смучил с него шесть рублев денег.

У Никишки Емельянова взял он, Христофор, быка, напрасно муча в железах».

По самым скромным подсчетам, Христофор за короткое время «смучил» с казаков десять коров, двенадцать лошадей, двадцать тонн хлеба. Сани ему делали бесплатно, бесплатно мололи хлеб, ставили и перевозили сено. И все это «под пытками и из-за гроз». Скот и хлеб Кафтырев продавал, На вырученные деньги его доверенные покупали в больших городах атлас, сукна, серьги, кумач, а потом все это вместе с пушниной увозили в Китай. Ходил туда с караваном из Нерчинска дружок Христофора, Петр Калмык. В Китае он покупал шелка и чай и очень выгодно перепродавал в Москве. По всей Сибири продавал Кафтырев, кроме русских и китайских товаров, табак, порох, хлеб и вино. («А кто вино у него, Христофора, не купит, то тех бьет, угрожает всякими угрозами и продает»). Ну, а тех, у кого находили Христофором же подкинутый табак, приводили в приказную избу, садили в колоды, ковали в железа и били кнутом, «вымучивая большие взятки».

Взятки, вымогательства, пытки, даже грабежи и убийства были в те времена обычной «формой» управления.

Иногда воеводам наказывали, чтобы они не брали по 2–3 ясака в год, как это было в Нерчинске. Иногда в виде наказания ссылали в казаки. Но чаще всего жалобы оставлялись без внимания. И тогда — изредка, правда, — казаки и посадские начинали бунтовать.

Нерчинцев Шульгин, например, довел до того, что они перестали пускать его в «съезжую избу», самовольно выбрали вместо него рудознатца Григория Лоншакова и написали жалобу.

Христофору Кафтыреву тоже не поздоровилось. В один из дней в острог съехались жители уезда для решения мирских дел и выборов старост. Но вместо выборов завели разговор о своих обидах. Узнав об этом, Христофор послал к ним своего дружка — попа Ивана Григорьева. Григорьев стал уговаривать крестьян не шуметь, но они ринулись на него и сбили с его головы шапку.

Услышав шум, прибежал Кафтырев. Он, как всегда, начал грозить кнутом и огнем. Но на этот раз казаки и крестьяне не испугались. Они выбрали управителями своих товарищей, а Христофору предложили покинуть «государевы хоромы».

Кафтырев не подчинился. А ночью приставленная к хоромам стража перехватила Ивашку Калгу с деньгами и письмом к енисейскому воеводе.

Дознание об этом бунте шло целых десять лет. Боясь «порухи» государевой казны, Кафтырева, наконец, высекли и отправили на Лену в казачью службу.

И уже совсем смешная история произошла в то же самое время в Нерчинске.

Туда на смену старому воеводе из Москвы послали нового — Семена Полтева. Дорогой новый воевода умер и в Нерчинск приехали только его жена с сыном. Но старый воевода так насолил всем, что нерчинцы «утвердили» воеводой малолетнего Колю Полтева. А чтобы он хорошо «управлялся» с делами, в помощь ему дали Ивана Перфильева. Бедный «воевода» плакал горючими слезами, когда его на руках носили в присутствие для решения мирских дел…

Шли годы, но они не приносили облегчения нашим землякам. Ровно через сто лет после того, как нерчинцы взбунтовались против Шульгина, управлять нерчинскими заводами приехал крестный сын Екатерины II статский советник В. В. Нарышкин.

Первые одиннадцать месяцев он просидел в доме за закрытыми ставнями — все пил да кутил. А когда наконец, вышел из дому, велел вместо заутрени служить в церкви обедню. И с этого дня «зачудил». Ему ничего, например, не стоило избить батогами невинного, а когда его спрашивали: «За что?» отвечал: «Это известно мне одному».

Однажды Нарышкин стал крестить бурят и тунгусов в православную веру. Окрестив их, он щедро наградил за помощь князя Гантимурова и его сыновей.

А когда казенных денег не хватило, занял их у сосланного сюда иркутским губернатором Трескиным купца Сибирякова.

Когда не хватило и этих денег, Нарышкин снова приказал Сибирякову раскошелиться. Тот заупрямился. Тогда управляющий явился к его дому с заряженными пушками и пригрозил открыть стрельбу. Тут уж перепуганный купец вынес затребованные пять тысяч на серебряном подносе.

Получив деньги и сформировав гусарский полк из тунгусов Гантимурова, Нарышкин с пушками и колоколами отправился в бурятские степи.

В Нерчинске он от имени царицы приказал выдать шестнадцать тысяч рублей, забрал все пушки и порох и пошел дальше. По дороге он велел разбивать винные склады, а у купцов отбирать товары.

Перепуганные обыватели встречали Нарышкина поклонами и колокольным звоном. А главный бурятский тайша пообещал ему перекрестить всех бурят поголовно.

Нарышкин хотел даже захватить Иркутск, но это ему не удалось. И за все это он всего лишь был назван в указе шалуном и отозван в Петербург!

Не лучше Нарышкина были и другие горные начальники. Рычков, например, забивал людей палками до смерти. Зверь-зверем был начальник Кутомарского завода Милекин. Когда он гулял по улице, все в страхе разбегались и прятались. Улица словно вымирала.

За урядником Кулаковым, когда он шел на работу, всегда несли пук розог. Будучи не в духе, он приказывал сечь подряд всех работников. Некоторых после этого уносили прямо в лазарет.

Жена одного из горных начальников (Федора Фриша) сама назначала наказания из «любви к искусству». Ни одно наказание не обходилось без того, чтобы она на нем не присутствовала.

Горный начальник Черницын никогда не ходил без плети. Если он куда-нибудь ехал, то велел, чтобы его обязательно везли вскачь. А если лошадь уставала, он нещадно бил ямщика. Так он забил до смерти одного крестьянина, а сколько лошадей пало во время его поездок — и не счесть.

Фамилии подобных начальников можно перечислять без конца. Каждый из них имел свою «слабость», а при истязаниях — свой «почерк». О таких-то и сказал в свое время Некрасов:

Заводские начальникиПо всей Сибири славятся —Собаку съели драть!

Горным начальникам не уступали бурятские родовые начальники — тайши. Когда был построен Агинский дацан (монастырь), на его освещение приехал главный тайша Дэмбил Галсанов. На открытие собралось больше трех тысяч человек и сто тридцать лам. В первую же ночь торжества Галсанов вместе с товарищами поехал «проверять» юрты и нещадно избивал плетью каждого, кто встречался ему по дороге. Приехавшие на торжества буряты в страхе бежали в горы и провели бессонную ночь под открытым небом.