там читал лекцию на вечере памяти Рубцова. Я пришла почти за час до начала, села в пер-
вом ряду. Слушала, боясь проронить слово. Потом лектор пригласил посмотреть фильм о
Рубцове, и я послушно пошла в кинозал. А когда вспыхнул свет, оказалось, что Кожинов
давно ушел.
Не буду утомлять длинным рассказом, как я пыталась добиться встречи вторично.
Наконец, он сдался - предложил пообщаться в фойе Союза писателей. С первых слов ста-
ло понятно: Кожинову надо от меня отделаться. Он держал подмышкой стопку историчес-
ких книг и вежливо разъяснил:
- Я вообще отошел от поэзии, видите - занимаюсь историей.
Я еще что-то говорила о пермской безысходке, об отношении к его рекомендации...
Он несколько вальяжно развел руками:
- Ну, если со мной в Перми не считаются, может быть, посчитаются в Вологде. Пусть
едет в Вологду. (Так запросто!)
Потом подал мне пальто. Пока я застегнула пуговицы, оглянулась: в фойе уже нико-
го нет. Все мои «героические» усилия кончились ничем.
На следующий день в нашей журналистской в школе на целый день было меропри-
ятие на ВДНХ. Мы сидели врассыпную в большом актовом зале. Одиночное место было
выбрать нетрудно: просторные ряды, рассчитанные на массовую аудиторию, полукру-
жьем, как в цирке, уходили вверх. Ничего не помню, что на этом занятии происходило…
сочиняла и переписывала письмо Кожинову. Много чего написала: об украинских дедах, о
войне, о тюрьме... Послала без обратного адреса - чтобы не было соблазна проверить, до-
шло ли.
А когда вернулась в Пермь, муж показал конверт с московским адресом, а в нем выр-
ванный из блокнота миниатюрный листочек, всего несколько фраз: «Дорогой Миша! Мне
тоже 50 лет...» Подпись - В. Кожинов. Никаких конкретных рекомендаций, но указывался
домашний телефон.
В течение месяца, заглядывая в маленькую комнату нашей хрущевки (днем она пре-
вращалась в рабочий кабинет), я видела: Михаил подолгу сидит на подоконнике и смотрит
на дальний лес. На тот самый тополек, который: «Протяни мне ладонь, тополек...» Мыс-
ленно прощался. А потом сказал:
- Я поеду в Вологду.
17
Решиться на это нам было очень непросто. У меня была хорошая работа, имя в перм-
ской журналистике. Младший сын, десяти лет, подавал надежды в игре на виолончели и
его хотели подготовить для выступления с симфоническим оркестром. Его преподаватель
и слышать не хотел, чтобы Петя куда-то уезжал!
Миша позвонил по московскому телефону. И услышал:
- Деньги на билет до Вологды есть?
- Найдутся.
В трубке послышались гудки.
…Не раз потом мы будем вспоминать любимое Кожиновское выражение: «Надо сде-
лать усилие». Видимо, это был принцип его собственной жизни. Но и от других требова-
лось то же. На семейном совете решили, что Миша сначала поедет один - найдет работу.
Потом поменяем квартиру.
В Вологде у нас никого не было. Правда, знакомый физик Володя ездил от своего
научного института на вологодскую мебельную фабрику «Прогресс» налаживать аппара-
туру, с кем-то там познакомился. Но не до такой же степени, чтобы просить постоя для
приятеля! Да еще такого... в поведении не предсказуемого. Мы видели, что Володя бои-
тся. Но, человек мягкий, не смог отказать! Миша не подвел.
Устроился слесарем на «Прогресс» и при первой возможности перешел жить в ра-
бочее общежитие. А через некоторое время его нашел человек «от Кожинова» - сотрудник
общества охраны памятников истории и культуры, молодой поэт Михаил Иванович
Карачев. Разговорились, понравились друг другу. Ему Миша посвятит стихотворение
«Ослепший лебедь», в котором есть такие строчки:
Лики храмов бревенчатых,
Слушайте голос заутрени.
Возвратилась душа моя к вам,
На последний поклон.
(Когда через год мы всей семьей переедем в Вологду, наша квартира будет украшена
богатым набором фотографий из фонда общества охраны памятников от Миши Карачева -
«Лики храмов бревенчатых»).
....В областной партийной газете «Красный Север» Михаилу сделали подборку сти-
хов. Новым сантехником заинтересовался сам директор фабрики, Герой Социалистичес-
кого Труда Степанов. Вызвал к себе, спросил о зарплате. Это был, конечно, мизер.
- Небось, если тебе в другом месте дадут на червонец больше, сразу побежишь? – за-
метил директор.
- Если мне платят на червонец больше, значит, больше уважают мой труд.
Степанов некоторое время шагал по кабинету. Потом сказал:
- Мы шли туда, куда нас пошлют.
- А мы шли туда сами, - парировал сантехник.
Ответ понравился.
- Иди к коменданту общежития, скажи, что я велел найти тебе комнату.
(«Это был властительный самодур, - вспоминал о Степанове муж. – Но, как истин-
ный воспитанник сталинской эпохи, не боялся брать на себя ответственность и слов на
ветер не бросал. Умный ничего не сделает там, где поможет вот такой...»)
Комендантом оказался милейший старичок Иван Федосеевич. Они прошли по пер-
вому этажу, Миша облюбовал комнату бывшей парикмахерской. Выпили с Иваном Фе-
досеевичем по рюмцу... Теперь Миша жил среди зеркал, один, сам себе хозяин. Это при-
несло ощущение защищенности. Односменная работа помогла вжиться в литературный
18
режим. С оказией мы переправили ему из Перми пишущую машинку. В свободное время
гулял вдоль берега реки и смотрел на церкви.
Писал домой шутливые письма: «Избави боже от тоски - ходить в сортир по-воров-
ски!» (В общежитии не работала канализация, и люди бегали в кусты на так называемое
Поле дураков - пустырь напротив, где собирались алкоголики.)
* * *
Облака, облака...
Над летящими в хмарь колокольнями
Ветры гонят и гонят
Остатки легенд и былин.
Чем-то вы мою жизнь,
Мою ниву судьбы так напомнили,
Сиротливые церкви
И тучи в бездонной дали.
Чувство вечных утрат,
Непонятно каких опасений,
Разобрать не могу –
На каком языке говорят,
Будто я, проходя,
Упаду в гололедье осеннем,
И прольется навек
Невзначай опрокинутый взгляд.
Мокрый снег полетит
На ресницы
Так грустно, так цепко!
Поплывут облака,
Осенив мой печальный удел.
А над берегом так же
Стоять будет русская церковь,
На которую я,
Проходя по России,
Глядел.
ОСЛЕПШИЙ ЛЕБЕДЬ
Здесь я в детстве летал!
И в нежнейшем ракитовом лепете
Есть мой радостный голос.
Так больше теперь не поют.
Злые силы меня
Превратили в ослепшего лебедя
И пустили на волю,
Открыв заповедник-уют.
Крылья волю почуяли,
Если взлетали, вы знаете!
Небо, воля и крылья,
И ветры манили меня.
Ведь глухие сердца
Не сумели лишить меня памяти –
Чем я жил и живу,
Буду жить до последнего дня.
19
Запах желтых ракит.
...За последними, может, метелями,
Там, в суровом краю,
Если слышишь меня,
Ты поймешь,
Для кого на земле,
Окантованной пихтами-елями,
Пишет тайные знаки,
Шипя по периметру, дождь.
Время желтых ракит...
Как мы поздно становимся мудрыми,
Так нелепо приветствуя
Мыслей не наших полон.
Лики храмов бревенчатых,
Слушайте голос заутрени:
Возвратилась душа моя
К вам,
На последний поклон.
* * *
Отшумела веселая роща.
По индеви – копоть.
В обеззвученной серости