Читать интересную книгу Ящер страсти из бухты грусти - Кристофер Мур

Констебль был в джинсах, теннисных туфлях и серой рубашке с погончиками, которая, должно быть, некогда служила частью форменного мундира. Он был чисто выбрит, длинные песочные волосы аккуратно собраны сзади в конский хвост. Симпатичный парень, чем-то напоминает Икебода Крейна[5]. Вэл догадалась, что он уже успел накуриться. Все подружки Тео рассказывали о его привычках.

— Доктор Риордан, — протянул он руку. — Тео Кроу.

Они поздоровались.

— Все зовут меня просто Вэл, — сказала она. — Приятно познакомиться. Входите. — И она показала в сторону гостиной.

— И мне приятно, — ответил Тео, словно спохватившись. — Жаль, что при таких обстоятельствах. — Он остановился на краю мрамора, словно боясь ступить на белый ковер.

Вэл обогнула его и уселась на тахту.

— Прошу, — показала она на стул из хепплуитского[6] комплекта. — Садитесь.

Тео сел.

— Я не очень понимаю, почему я здесь, если не считать того, что Джозеф Линдер, кажется, не знает, почему его жена так поступила.

— Записки нет? — спросила Вэл.

— Нет. Ничего нет. Джозеф спустился сегодня утром позавтракать и нашел ее в столовой в петле.

В желудке у Вэл скакнуло. До сих пор она так и не нарисовала себе мысленной картинки смерти Бесс Линдер. Смерть пока была лишь словами по телефону. Она отвела от Тео взгляд и осмотрела комнату, чтобы чем-нибудь эту картинку стереть.

— Простите, — продолжал Тео. — Вам, должно быть, трудно. Я просто хотел узнать, не говорила ли Бесс во время ваших сеансов чего-нибудь такого, что дало бы нам какую-нибудь зацепку.

Пятнадцать процентов, думала Вэл. Вслух же она произнесла:

— Большинство самоубийц записок не оставляет. Они полностью погружаются в свою депрессию, им уже безразлично, что произойдет после их смерти. Им хочется только, чтобы боль утихла.

Тео кивнул:

— Так у Бесс была депрессия? Джозеф говорил, что ей, кажется, становилось лучше.

Вместо ответа Вэл прибегла к своему медицинскому образованию. На самом деле, диагноз Бесс она не ставила — лишь прописала то, от чего ей наверняка стало бы лучше.

— Диагнозы в психиатрии не всегда бывают так точны, Тео. Бесс Линдер была сложной пациенткой. Не нарушая конфиденциальности взаимоотношений врача и больного, могу сказать вам, что Бесс страдала от пограничных симптомов навязчивого невроза. И лечила я ее именно от этого расстройства.

Тео извлек из кармана рубашки пузырек и посмотрел на этикетку.

— «Золофт». Разве это не антидепрессант? Я знаю только потому, что встречался одно время с женщиной, которая на нем сидела.

Правильно, подумала Вэл. На самом деле, ты встречался как минимум с тремя женщинами, которые на нем сидели.

— «Золофт» — это селективный ингибитор обратного захвата серотонина, как и «прозак». Его рекомендуют при ряде заболеваний. При навязчивых неврозах доза несколько выше. — Так ему, побольше клиники. Завалить спецификой и прочей хренотой.

Тео потряс пузырек.

— А с ним может быть передоза или типа этого? Я где-то слыхал, люди иногда под этими колесами такие номера откалывают.

— Не обязательно. Ингибиторы вроде «золофта» часто выписывают людям с глубокой депрессией. Пятнадцать процентов больных депрессией совершают самоубийство. — Ну все, проболталась. — Антидепрессанты — это инструмент, такой же, как сеансы устной терапии, и психиатры пользуются им, чтобы помочь своим пациентам. А иногда инструменты не работают. Как и в любом лечении — треть идет на поправку, трети становится хуже, треть остается без изменений. Антидепрессанты — не панацея. — Но ты сама относишься к ним как к средству от всего, не так ли, Вэл?

— Но вы же сами сказали, что у Бесс Линдер был навязчивый невроз, а не депрессия?

— Констебль, у вас когда-нибудь было так, что одновременно болел живот и текло из носа?

— Так вы утверждаете, что депрессия у нее все-таки была?

— Да, у нее была депрессия вместе с навязчивым неврозом.

— И дело здесь не в лекарствах?

— Буду с вами до конца откровенной — я даже не знаю, принимала она его или нет. Вы считали таблетки?

— Э-э, нет.

— Пациенты не всегда пьют лекарство. А с ингибиторами кровь на анализ мы не берем.

— Ладно, — сказал Тео. — Наверное, мы все узнаем после вскрытия.

В мозгу Вэл промелькнула еще одна кошмарная картинка: Бесс Линдер на разделочном столе. Кишки медицины всегда были для Вэл чересчур. Она встала.

— Мне бы хотелось оказаться для вас более полезной, но, сказать по правде, Бесс Линдер никогда не давала мне повода считать ее потенциальной самоубийцей. — Вот это, по крайней мере, правда.

Тео понял намек и тоже поднялся.

— Ну что ж, спасибо. Простите, что побеспокоил. Если у вас есть что… понимаете, что-нибудь, что я мог бы передать Джозефу, от чего ему стало бы легче…

— Извините. Это все, что я знаю. — Пятнадцать процентов. Пятнадцать процентов.

Она проводила его до двери.

Прежде, чем уйти, Тео повернулся:

— И вот еще что. Молли Мичон — тоже ваша пациентка, верно?

— Да. На самом деле, она — пациентка окружной больницы, но я согласилась лечить ее по сниженным расценкам, потому что больница далеко.

— Было бы лучше, если бы вы ее посмотрели. Сегодня утром в «Пене Дна» она напала на одного парня.

— Она сейчас в окружной?

— Нет, я отвез Молли домой. Она успокоилась.

— Спасибо, констебль. Я ей позвоню.

— Ну, тогда… я пойду.

— Констебль, — окликнула его она. — Эти таблетки, что у вас… «Золофт» — не развлекательный наркотик.

Тео споткнулся на ступеньках, но быстро взял себя в руки.

— Верно, доктор, я и сам это понял, когда увидел труп, висящий в столовой. Я постараюсь не съесть вещественное доказательство.

— До свидания, — сказала Вэл. Она закрыла за ним дверь и разрыдалась. Пятнадцать процентов. В Хвойной Бухте у нее пятнадцать сотен пациентов принимают тот или иной антидепрессант. Пятнадцать процентов — это больше двухсот покойников. Такого допустить она не может. Она не даст больше ни одному своему больному умереть из-за ее неучастия. Если их не могут спасти антидепрессанты, то это, похоже, придется делать ей.

ТРИ

Тео

Теофилус Кроу писал плохие верлибры и играл на ручном барабанчике, сидя на скале у океана. Он умел воспроизвести шестнадцать гитарных аккордов и знал от начала до конца пять песен Боба Дилана, а когда нужно было взять последний аккорд, Тео разбодяживал его до вязкого жужжания. Он пробовал заниматься живописью, скульптурой и гончарным ремеслом, и даже сыграл роль второго плана в постановке «Мышьяка и старых кружев»[7], возобновленной Малым театром Хвойной Бухты. Во всех этих стараниях он переживал стремительный взлет к посредственности и бросал каждое предприятие, не успев от смущения возненавидеть себя до конца. Тео был проклят душой художника и полным отсутствием таланта. Неистовая тоска и вдохновение у него имелись, а творческих средств не было.

Если Тео в чем-то и преуспевал, то в сопереживании. Казалось, он всегда может понять чью-то точку зрения, какой бы особенной или запредельной она ни была, и, в свою очередь, — донести ее до окружающих сжато и ясно, что ему редко удавалось при выражении собственных мыслей. Тео был прирожденным посредником, миротворцем — именно благодаря этому таланту прекращать многочисленные драки в салуне «Пена Дна» его и выбрали констеблем. И еще благодаря недвусмысленной поддержке шерифа Джона Бёртона.

Бёртон был жестким политиканом правого крыла и умел разглагольствовать о законе и порядке (с упором на порядок) и на завтраке с ротарианцами, и на обеде с «Национальной Стрелковой Ассоциацией», и на ужине с «Матерями против нетрезвых водителей». При этом Бёртон поглощал иссушенных банкетных цыплят так, точно для него они были манной небесной. Он носил дорогие костюмы, золотой «Ролекс» и водил жемчужно-черный «эльдорадо», сиявший, как звездная ночь на колесах (благодаря лихорадочному вниманию работяг из окружного гаража и обильным слоям автомобильного лака). Бёртон служил шерифом округа Сан-Хуниперо шестнадцать лет, и за это время уровень преступности неуклонно снижался до тех пор, пока не стал на голову населения самым низким во всей Калифорнии. Его поддержка Теофилуса Кроу — человека без всякого правоохранительного опыта — явилась настоящим сюрпризом для населения Хвойной Бухты, особенно если учесть, что оппонентом Тео был отставной лос-анжелесский полицейский с богатым наградным иконостасом. Однако население Хвойной Бухты не знало, что шериф Бёртон не просто поддерживал Тео — он с самого начала вынудил его баллотироваться вообще.