Читать интересную книгу Географ глобус пропил. Золото бунта - Иванов Алексей Викторович

– Ну ты на ночь-то давай… – поёжился Осташа.

– Вдвоём не страшно, вдвоём что!.. А Бакир один. Как-то раз вечером видит Бакир: девка тут сидит. Ну, думает, не страшно, весело ночью будет. Девка приго-ожая!.. Люби меня, говорит, Бакир, только поясок не развязывай. Бакир-то и спросил: почему? «А живот-то у меня распорот, выпадет сердце!..» Бакир глядит: девка смеётся, а у неё и горло перерезано! Закричал Бакир, руками замахал, убежал!.. Это шайтаны, что клад стерегут, на Бакира выходят! Трус Бакир. Надо было Бакиру ту девку полюбить – и открылся бы клад. А Бакир – коян, заяц. Бакир с вогуличем Шакуло́й в Ёкве говорил, обещал вогулич со святой горы вогульской разрыв-траву принести, папоры цвет… Ждёт Бакир.

Батя в то лето после Пугача сказал Осташе: «На Чусовой каждый будет знать, где Чика клад Пугача зарыл, да все не там искать станут. Ну и пусть ищут. Клад тот не на удачливого положен, а на истинного царя Петра Фёдоровича, когда тот снова объявится». А над Бакиркой батя попросту посмеивался: «Не для нас клад и не для пытарей. А Бакирке же бог указчик. Пускай он на Четырёх Братьях копает. И заде́лье для пустой головы, и к людям близко». Батя знал, где клад. Он сам с Чикой и братьями Гусевыми уплыл его прятать. Только ничего потом об этом не рассказывал.

– Нету клада на Четырёх Братьях, – сказал Бакирке Осташа и приврал, поддразнивая: – Мне батя говорил.

– Шайтан есть, а клада нет? – засмеялся Бакир. – Бакир сам видел в логу: ночью земля светится! Думал, утром достанет клад. А утро пришло – где земля светилась? Тут? Не-ет, вон там! Или там? Где? Не нашёл Бакир место, закрутили его шайтаны! Твой, Астапа, тятька – хитрый был: клад не знал, а всем сказал, что знал.

– Как же это не знал? – обиделся Осташа.

– А так и не знал! Он ведь землю Чике не рыл. Он сбежал. Братья Гусевы рыли, братья знают, только братья сами в земле на кладе лежат. Тятька твой, Переход, всем говорил: я клад прятал! Я клад прятал! Вот я какой человек большой! Может, за то и наказали его шайтаны, утопили! Я ведь весной прямо с ним на этой вот барке плыл. – Бакир ткнул пальцем в сторону Чусовой.

– Да ну? – изумился Осташа и даже чуть приподнялся. – И ты видел, как барка об Разбойник ударилась, как она на дно пошла?

– Не-е, того Бакир не видел. – Бакирка потряс кудлатой головой. – Бакир испугался. Кумыш, Горчак проплыли – и страшно стало Бакиру. Прыгнул в воду с барки и уплыл на берег.

Бакир сложил перед грудью ладони и показал, как он прыгнул с борта в Чусовую.

– А куда прыгнул? – неожиданно заинтересовался Осташа. – На левую сторону?

– Туда, – согласился Бакир.

– Отчего же перед Молоковым бойцом ты на левую сторону прыгнул? Не в первый же раз на сплав шёл, и здешние места все знаешь. Спастись хотел – прыгал бы направо, а налево тебя сразу на скалу понесёт.

– И понесло, ух, шибко понесло! – обрадованно согласился Бакир. – Бакир думал – смерть! Волна как дом, и вся об камень! Бакир за доску держался! Как спасся Бакир – не помнит!

– На правый борт надо было прыгать, – повторил Осташа.

– Налево Бакир прыгнул, – кивнул Бакирка. – Надо было.

– Почто?

– Надо, Астапа, верно.

«Дурак», – подумал Осташа.

Если по звёздам, так было уже за полночь. Костёр прогорел. Сосны на гребне высокой горы под луной стояли как стеклянные. Осташа подгрёб угли, улёгся на своей доске поудобнее и натянул армяк на голову.

– Давай спать, Бакирка, – сказал он. – Мне завтра ещё грести до Усть-Койвы да торговаться. Голова нужна свежая. Спи и ты. Может, завтра клад отыщешь.

Осташа только закрыл глаза – и сразу его понесло, как барку по стрежню: замелькали скалы, деревья, повороты…

Осташа проснулся перед рассветом. Бакир держал его за ногу и тихо тянул к себе.

– Ты чего? – сонно спросил Осташа.

Бакир тихо засмеялся, бросил ногу и отбежал. Он пытался стянуть с Осташи сапог.

– Ах ты вор! – рявкнул Осташа, подскакивая.

Бакир повернулся и дунул в гору.

СЧАСТЬЕ ВЫШЕ БОГАТЫРСТВА

Из воды выскочила и с шумом бросилась в кусты поре́шная – выдра, когда Осташа столкнул с отмели шитик. Над Чусовой где-то за Разбойником нежно розовело небо. Пунцово горели два облачных пера, отражаясь в гладком плёсе. Осташа разбил гладь шестом, и отражения рассыпались огненными лоскутьями.

Птицы ещё не пели, и в тишине звонко цокал о камни железный наконечник шеста, словно маленький молоточек о наковальню. Было холодно. Лёгкий туман стелился над отмелями. Из-за гор выглянул слепящий край солнца, и туман начал исчезать, оседая росой на короткой прибрежной травке.

Осташа миновал косые гребни Отмётыша, каменными ножами вонзившиеся в Чусовую. Оглянувшись, он долго рассматривал су́водь за бойцом – сейчас безобидную, безопасную, а на сплаве – смертоносную. Мелкая волна ластилась о белую скалу, вылизывала камень, как собака своего щенка. Немало барок заглотила собачья пасть этого противотока.

По левую руку на устье речонки Шумиловки зеленел моховой горб землянки. Над землянкой не было ни дымка, ни пара. Здесь жил пермяк-бобыль по прозвищу Ера́н, что значит дикий, чужой. Он и был всем чужим – без бабы, без детей, без товарищей. Даже единственная корова у Ерана была как лосиха – тощая, жилистая. Паслась сама по себе неизвестно где, приходила по вечерам доиться, зимовала с Ераном под одной крышей. Ерановы псы не облаивали лодку Осташи. Значит, Еран с собаками ушёл на охоту. Напротив Ерановой берлоги на правом берегу Чусовой громоздился камень Воронки – будто огромный сундук-лубя́нка с сосновым бором на крышке.

За кручей Рассольной горы появилась пристань в устье Рассольной речки. У свайных причалов стояли две большие недостроенные барки, как два лаптя у порога. Их рулистёрна безвольно вывернулись набок и смотрели вниз по течению. За причалами на пологом берегу было ска́тище; здесь склон расчертили бревенчатые спуски – пока́тни. На покатнях громоздилась ещё одна недостроенная барка, подпёртая в бок короткими и толстыми брёвнами-попа́ми, чтоб не съехала в воду. За баркой стояли забато́ванные склады байда́нов, брёвен-белоте́лов. Лежали вороха свежеполосованных толстых досок – батанцо́в баркам на бортови́ны. По берегу, засыпанному стружкой и грязным опилом, валялись корявые, серые, высохшие ка́ржи – утонувшие, но вытащенные из русла пни.

На Рассольной пристани строили суда для Кусьи́нского завода. Их спускали к кордону в деревне Усть-Ко́йва. От Кусьи́ до Усть-Койвы по реке Койве железо и чугун везли в шитиках, а на кордоне перегружали в барки. Проплывая мимо пристани, Осташа видел под горой в урочище крыши и трубы изб деревни Рассольной. За крышами торчала луковка часовни. За часовней, ссыпаясь по склону горы, светлели отвалы двух рудников. Под рудниками речка Рассольная была подпружена; пруд блестел на солнце, как серебряный. На вешняках плотины медленно вращались деревянные колёса медведок – дробилок для руды.

– Эй, парень, причаль!.. – услышал Осташа с берега.

За устьем речки Рассольной, под взлеском, среди куч щепы и мусора горел костерок, вокруг которого сидели какие-то мужики. Осташа толкнулся шестом, направляя шитик к отмели.

Мужиков было пятеро, и все уже под хмельком, несмотря на утро. Они расселись на горбылях, на обрубках-ёлтышах, жевали чёрный жвак – перетопленную лиственничную жи́вицу, плевали под ноги жёлтой слюной. Над огнём висел котёл; в котле деревянной поварёшкой-чуми́чкой ворочала гущу какая-то баба в туго повязанном чистом белом платке.

– Чего хотели? – спросил Осташа, оглядываясь.

– Вылазь, дело есть. Гостем будешь.

Осташа вылез на берег, подтащил лодку и поднялся на угор к мужикам. Здесь верховодил пожилой толсторожий дядька с морщинистым лбом и большой кудлатой бородой.

– Ты чей? – сразу спросил он.

– Строгановский, с Кашки. Чего надо-то?

– Ще́рбу станешь? Постное, как раз для вас, кержаков.

– Давай, – охотно согласился проголодавшийся Осташа. – А пост, кстати, кончился. Пасху уж справили, коли ты не заметил. Не надо, тётка. – Осташа рукой остановил бабу, доставшую помытую деревянную чашку. – Мы из своего едим, не скоромимся.