Читать интересную книгу Войти в реку - Александр Лурье

— Готово, мать?

— Дак почти что уж…

— Ап! — голосом фокусника произнес дядя Йожеф, и кляп словно бы сам собой выскочил изо рта.

— Ну, Марья, давай! Токо нет у меня веры, что по-твоему выйдет. Ты уж попробуй, коли силы не жаль, а я пока приготовлю все как следует, а, мать?

И, отойдя, захлопотал у стола, заняв теткино место.

— Фома, Фомушка, кровиночка моя, — жарко зашептала тетя Мари, склонившись над ухом, — ты уж того, старика во грех не вводи, чего ж серчать, коль сам виноват? и мы-то ни при чем, и зла на тебя, Боже упаси, никак не держим… и опять же, не чужие ведь люди, родная твоя родня, сам знаешь, Клаус-то, батька твой, Микола то есть, Осипу моему брат родной, мне, стало быть, свояк, так что уж не обидь, скажи по чести, по совести, где камушки-брильянтики сховали?..

— Мммм! — в безотчетном порыве Томас резко откинул голову, метя затылком в железную спинку кровати… мелькнуло: а вдруг — теперь получится?.. но голова ткнулась не в железо, а в мягкую обволакивающую плоть пуховой подушки.

— И Матюшке ведь тож по справедливости доля положена, — жужжало над ухом, — ведь братан же тебе, никак обделять нельзя, не по-божески так-то!.. уж покайся, сыми тяжесть с души, так мы тебя и не обидим, не зверье ж, чай, не мертвяки какие, даже и отсыпем скоко-то, ну, ясно, немного, так ты ж меньшой в роду, тебе и доля поменьше…

Томас бессвязно замычал.

— Уйди! Уйди!!!

И — скрипучий, отстраненный голос дяди:

— Отыдь, Марья. Не твоя это забота, говорил же. Ну, пусти-кось…

Нечто гладкое, неощутимое коснулось живота. Скосив глаза, Томас увидел: строго-сосредоточенный дядя, задрав рубаху почти до шеи племянника, водит по его, Томаса, голому животу утюгом. Боли не было вовсе, разве что странное, не очень приятное чувство, вроде щекотки. Но вслед за утюгом вытягивались белесые полосы, немедленно вспухавшие волдырями, волдыри наливались, лопались… а через миг исчезали, словно и не было их…

— Ну, племяш, кайся, однако…

И — озадаченно, с испугом:

— Глянь, мать, а ведь не жжется ему?! Что ж, выходит, впрямь нежить?

А — в ответ:

— Ох-ти, старый, да что ж мы творим, коли так… мертвяка примучивать кто ж дозволит?.. сей миг из Ведомства нагрянут…

И — торопливый дядин говорок:

— Ну так, мать! быстро! быстро! Все штоб убрала мигом, таз, бирюльки мои, крови, спасибо, с нелюди неживой нет, дырка щас затянется, сама знаешь, давай, мать, давай…

Торопливо семенящие шажки тети. И другие шаги, возникшие внезапно, словно бы ниоткуда, тоже торопливые, но — тяжелые, бухающие, несокрушимо уверенные, близкие-близкие…

— Стоять всем!

На пороге возникли подтянутые молодцы в щеголевато ушитых розово-голубых комбинезонах, без всякого оружия и с такими благостными лицами, что Томасу стало страшно — гораздо страшнее, чем в тот миг, когда — где-то там, далеко! — его поднимали дубинками из постели железнорукие черно-красные тени.

Двое из явившихся застыли у двери, трое прошли в комнату.

— Ну!

Старик засуетился.

— Да что вы, родимые! Да ни в жисть! У меня — как в аптеке, порядок знаю, охулки на руку не положу, ни в какую ему, супостату клятому, не развязаться…

Ч-чух-нг!

Резкий звук пощечины прозвенел жестью, но не помешал дяде, слегка взвизгнув, завершить фразу:

— …а ремни, извольте заметить, самонаилучшие, прочные, надежные; чай, не оборвутся, чтоб знал, поганец…

И снова — будто жесть о жесть.

— Ай! прошибочка, прошибочка вышла, милостивцы!..

Ч-чух-нг-г!

— Стоять! Не отворачиваться!

И опять…

— Ваше счастье, что попрятать успели…

— Да мы ж!.. — жалобный старушечий всхлип.

Блямс!

— Развязать немедленно!

В четыре руки, причитая, старики исполнили приказ. Старший (судя по тону и почтительному молчанию окружающих) из розово-голубых небрежно козырнул Томасу.

— Как лицо, облеченное полномочиями, прошу принять первичные сожаления в связи с нанесенным вам моральным, физическим и материальным ущербом! Виновные, безусловно, понесут справедливое наказание…

Отчаянный крик тети:

— Да мы ж! мы ж ничего! племянничек, да скажи хоть ты им…

И рык одного из тех, что у дверей:

— Маал-чать! Успеешь еще покаяться!

Старшой же, не слушая, распахнул пухлую записную книжку, набросал несколько строк, вырвал листок и вручил старухе. Поглядел на лежащего в глубоком обмороке дядю Йожефа, пожал плечами, выписал еще одну квитанцию и передал ее также тете Мари.

Та, подвывая, приняла. Под неотступным взором розово-голубого старательно изобразила что-то в ведомости и, дрожа всем телом, то ли проплакала, то ли проскулила:

— Благодарствуйте…

Розово-голубой нахмурился, покачал головой, сделал знак плечистым и молчаливым. Все вышли во двор. Томаса заботливо, пожалуй даже — с несколько преувеличенной заботой, под руки, вывели, помогли спуститься с крыльца. Вокруг суетился скоропостижно очнувшийся после выдачи квитанций дядя Йожеф; он первым, сноровисто и споро, подбежал к шестикрылому экипажу, с оглядкой распахнул дверцу и тотчас, умильно улыбаясь, согнулся в дугу. Розово-голубые молодцы аккуратно усадили Томаса на переднее сиденье, рядом с водилой, укутали ноги пледом, плотно, но не обременительно подтянули привязные ремни, а сами умостились в неудобном крытом кузове.

Машина заурчала и тронулась.

6

Освобожденный от пут, напоенный сладкой, пахучей, с привкусом незнакомой, но приятной травы водой, Томас сидел в мягком кресле посреди большого, ярко освещенного кабинета. Перед ним за канцелярским столом сидел человек, затянутый в белое с голубыми и розовыми галунами, и что-то писал, время от времени поглядывая на лежащий около настольной лампы пистолет, подернутый тоненькой сеткой ржавчины. Над столом нависал яркий, маслом писанный портрет, и Томас сначала даже не понял, что же заставило его не спускать взгляда с картины почти минуту.

Важный, но без намека на надутость старик строго глядел с портрета на посетителя. Длинные белые кудри, ниспадающие красивыми прядями, кудлатая, белая же с серебряной искрой борода, нахмуренный — но не в строгости, отнюдь! скорее — в раздумий — лоб с высокими благородными залысинами. И одновременно, при более пристальном рассмотрении, лик старца казался молодым, исполненным глубокого мучительного сомнения или искаженным странной, едва ль не предсмертной страстью. А еще миг спустя казалось вдруг, что и вовсе никого нет на обрамленном пространстве — только переливающийся, краткий и полный некоего смысла свет, вновь сгущающийся в старческие седины и морщины на обширном лбу.

И вот на этом-то лбу мыслителя и пророка — огромная шишка, что-то явственно напоминающая; заставляющая сосредоточиться и — вспомнить.

Он силился понять: что же именно, когда человек за столом поднял голову, и Томас поперхнулся от изумления:

— Петер?! Как ты выжил? Откуда ты здесь?

Человек недоуменно пожал плечами.

— Простите, меня зовут _Петр_. Что значит «выжил»? Я, собственно, и не умирал. Я здесь работаю. — И еще раз, в подчеркнутом непонимании коротко пожав плечами, преувеличенно любезно спросил:

— Итак, Фома? Или все-таки — Томас?

Секунду подождал ответа. Не дождался.

— Впрочем, и не важно. Пускай будет Томас.

Встал. Одернул белоснежное.

— От лица вышестоящих инстанций еще раз приношу вам официальные извинения за возмутительное поведение лиц, предоставивших вам ночлег. Хочу надеяться, что вы согласны считать инцидент исчерпанным.

Сел. Улыбнулся.

— Формальности, знаете ли, прежде всего. И — уж поверьте — без них куда сложнее…

Слегка подмигнул.

— Нус-с… Итак, уважаемый… м-м-м… Томас, прежде чем от души приветствовать вас на нашей богоспасаемой территории, я обязан выполнить свой пусть неприятный, но — долг. А именно: предъявить вам конкретные вопросы и, соответственно, взять с вас разъяснения по поводу некоторых, поверьте на слово — оч-чень неблагоприятных для вас обстоятельств.

Тон был грустновато-доброжелательный, да и вид беломундирного выражал неподдельное сочувствие и готовность помочь, разобраться, выяснить все до конца. И голос, и улыбка разительно диссонировали смыслу последних слов, что и добавило Томасу смелости возразить.

— Простите, я, видимо, чего-то не понимаю… Какие обстоятельства? Я застрелился…

— Минуточку! — Петр предостерегающе поднял палец. — На вашем месте я не стал бы бросаться подобными словами. Еще вовсе ничего не известно, а выстрелить в висок или в рот, пусть даже себе самому… и застрелиться! — это, уж поверьте на слово, большая разница. Попрошу конкретнее…

— ??!

— …ну, скажем, можно ведь сформулировать и так: «пришел сюда». Это ведь, в своем роде, правда, не так ли?