Читать интересную книгу Горит восток - Сергей Сартаков

Ну, а чем, чем она, эта сытая, злая баба, лучше Клавдеи?

Да вот приходится гнуть, ломать для нее спину. Потому что все равно деваться некуда. Иначе не проживешь. Свое хозяйство, хоть и маленькое, да свое, рухнуло. Даже угла своего теперь уже не получишь, не добьешься. Как ни трудись на чужом дворе, хватает еле-еле, чтобы прокормиться. Ладно, она еще работает, а другой так и работы себе пе найдет. Да, деваться некуда. Уйти отсюда — в другом месте, может статься, и еще хуже. Ей припомнилось, как она жила у Петрухи. Здесь хотя не бьют, не преследуют, как тот… Правда, слово, оно иногда больнее ударит, чем кулак…

А куда денешься? — прошептала она.

…С того утра, когда провели конвойные Лизу и вернувшаяся на крылечко Степанида Кузьмовна подняла с земли бесчувственную Клавдею, резко переменилась Елена Александровна. Узнала про обморок Клавдеи и, не доискиваясь истинной причины, отнесла это к недозволенной распущенности: прислуга есть прислуга, и выкидывать всякие фокусы вроде обмороков ей удается только у бесхарактерных хозяев.

Ты из головы выкинь такую блажь, — строго сказала она Клавдее, позвав ее к себе в комнату. — Чтобы о всяких там нервах, припадках и обмороках я больше никогда не слыхала. Не забывай, в чьем ты доме живешь. Мне дурной молвы о тебе чтобы по городу не было. Довольно того, что Анютка нас скомпрометировала… Нет, нет, никаких объяснений от тебя мпе пе надо. Иди, но помни…

Напрасно тогда подумала Елена Александровна, что Клавдея ей хочет что-то объяснить, — просто шевельнулись в болезненной судороге губы, а сказать все равно бы она ей ничего не сказала. Разве можно было открыть чужому, холодному сердцу, что произошло той душной ночью и что случилось потом, на рассвете? По счастью, не видел никто. Ну и пусть никто никогда и пе знает…

Из дому донеслась глухая трель электрического звонка. Звонили с крыльца парадной двери. Клавдея вспомнила, что горничная Стеша ушла по поручению Елены Александровны к портнихе. Оглянувшись на спящую в коляске Нину, она заторопилась открыть дверь сама.

На крыльце оказались Киреев и Маннберг. В сторонке стоял ожидающий их извозчик. Киреев, сразу подавшись вперед, уставился в лицо Клавдее.

Иван Максимович дома? — сказал он медленно, словно ища в ее ответе отгадку на какой-то совсем другой, внезапно промелькнувший у него в памяти вопрос.

Нет, к Роману Захаровичу его пригласили, — Клавдее стало не по себе от сверлящего взгляда Киреева.

Ага, к Баранову? Хорошо, — отрывисто сказал он, — Нам с вами, Густав Евгеньевич, так сказать, будет туда по пути. Едемте.

Я полагаю, Павел Георгиевич, нам следует отдать долг вежливости Елене Александровне, — возразил Маннберг. — Это займет буквально две-три минуты. Иначе просто неудобно.

Согласен, — проворчал Киреев, — только прошу этот так называемый долг вежливости отдать побыстрее и… как-нибудь… без меня.

Вы никогда не женитесь, Павел Георгиевич, — засмеялся Маннберг, входя первым в прохладный коридор, — пли женитесь на хромой старухе.

С миллионами, — внушительно добавил Киреев.

Нет, — отпарировал Маннберг, — миллионы вежливость любят еще больше, чем молодые женщины.

Афоризм у Лонк де Лоббеля заняли? — кольнул, обгоняя его, Киреев.

Да, — быстро ответил Маннберг. — С благотворительной целью. Для неимущих… Для вас, Павел Георгиевич.

Черт!.. С вами вовсе говорить невозможно. Маннберг любезно поклонился.

Клавдея шла позади них, значительно приотстав, и, когда она миновала застекленную веранду, ведущую к садику, Киреев и Маннберг были уже в беседке, возле Елены Александровны. Сразу, едва она только открыла им двери, Клавдея почувствовала что-то неладное, что коснется непременно и ее. Неспроста так резанул ее своим острым взглядом Киреев. Теперь, конечно, Елене Александровне все станет известно. Он расскажет, как Клавдея приходила к нему в управление. Кто ж после этого станет держать в доме прислугу, у которой дочь… Нет, и не выговорить и даже мысленно не назвать такое слово…

Уволят. Ясно…

Борис побежал к беседке, и Клавдея не успела его остановить. Она знала, что Елена Александровна вообще не любит мальчика и совсем уж не переносит, когда он мешает ей разговаривать с гостями. Она кинулась вслед за ребенком и подхватила его на руки как раз в тот момент, когда, заслышав шум и возню, Елена Александровна раздвинула плечом увитые хмелем шнурки, протянутые от крыши к колышкам, вколоченным в землю, и посмотрела на нее испуганно, будто Клавдея собиралась бросить бомбу в беседку.

Ты что тут подслушиваешь?

И почти одновременно до Клавдеи донесся сдержанный голос Маннберга, укорявшего Киреева:

Напрасно, напрасно, Павел Георгиевич! Вы все сплеча. Встревожили Елену Александровну.

Киреев буркнул:

Вздор! Так или иначе, ей надо знать.

Клавдее показалось, что говорили именно о ней, она растерялась и не сразу ответила Елене Александровне:

Да вот… Бориска… сюда убежал.

И, не дождавшись, скажет ли ей что-нибудь на это Елена Александровна, понесла мальчика обратно к веранде.

Киреев с Маннбергои задержались в беседке недолго. Силясь сдержать вдруг охватившую ее дрожь, Клавдея следила, как они шли по песчаной дорожке и недовольно между собой переговаривались. Клавдея не знала, что ей сделать: встать, проводить гостей через дом или отойти скорее подальше в сторонку, а потом, переждав, сходить и закрыть за ними парадную дверь? Но в коляске зашевелилась, захныкала Нина, и Клавдея осталась на месте. Склонившись к ребенку, чтобы поправить сбившееся голубенькое пикейное одеяло, Клавдея уголком глаза заметила, как Киреев, проходя мимо, окинул ее тем же острым и сверлящим взглядом, что и при встрече у парадной двери. Значит, разговор с Еленой Александровной в беседке был именно о ней.

Ну что ж, может быть, теперь и ее, Клавдею, тоже возьмут и погонят туда, куда увели Лизу… За что? А разве может знать простой человек, за что и какая напасть вдруг обрушится на него? Разве знала дочь ее Лизанька, что дойдет до тюрьмы, будет пылить усталыми йогами по кандальной дороге, шагая в неведомый ей Иркутск? Ну кому они обе с Лизой, тихие, к работе прилежные, помешали жить на земле?

Она не помнила, как прошла полутемным, прохладным коридором, ведущим в переднюю, как вложила прочный железный крюк в пробой, не услышала даже цокота копыт и стука колес отъезжавшей от дома Ивана Максимовича коляски Маннберга и Киреева. Она очнулась, столкнувшись лицом к лицу с Еленой Александровной.

Ну? — коротко и зло бросила та Клавдее.

Они встретились на ступеньках крыльца веранды. Клавдея стояла выше, и Елене Александровне пришлось вскинуть голову. Полная, круглая шея с переливающейся тройной снизкой крупного серого жемчуга заслонила Клавдее все остальное. Так бы вцепиться в нее своими жесткими, загрубевшими на работе пальцами… Потрясти…

Простите… не сказала я вам… дочь мою… Лизаньку… увели… — Клавдея искала слова. Такие слова, чтобы как-то осадить ненависть к этой женщине, ненависть, поднимавшуюся из самой глубины цуши.

«Лизаньку»! «Не сказала»! Ты мне и про зятя своего не сказала…

Все я вам рассказывала. Не знаю, если ненароком что пропустила. А вины Лизаиьки пет ни в чем, и замуж за него она пошла не по своей охоте…

Очень меня интересует сейчас твоя Лизанька! Увели так увели.

Елена Александровна, брезгливо сторонясь, прошла мимо.

Мерзавка такая! — расслышала Клавдея. И совсем уже издали донеслось: — Дрянь подзаборная! Ну и семейка…

Клавдея проводила ее взглядом совсем уже убивающим: «Ругайся, ругайся… Жемчужные ниточки…»

5

Рабочий день городского головы Романа Захаровича Баранова всегда начинался с кормления голубей. Они уже знали свое время и нетерпеливо разгуливали в палисаднике, ожидая, когда распахнется окно. Баранов кормил голубей отборной пшеницей. Высокая стеклянная банка с зерном у него стояла на подоконнике, скрытая за синей шелковой гардиной. Своевременно пополнять запасы пшеницы в банке считалось первейшей и личной обязанностью казначея городской управы. Входить в кабинет к Баранову, когда он занимался голубями, было строго-настрого запрещено.

В этот день голуби совсем истомились. Все чаще семенили они уставшими ножками, бегая вкруговую по специально для них усыпанной песком площадке, — гостеприимное окно не открывалось. Обычно очень миролюбивые, голуби уже несколько раз начинали меж собой мелкие ссоры.

Нарушив запрет — для него нигде и никаких запретов не существовало, — в кабинет к Баранову вошел Иван Максимович. Баранов, запустивший было пятерню в банку с пшеницей, недовольно оглянулся. Но, бросив зерно обратно, тут же направился навстречу Василеву.

Ага! Ты уже! Здравствуй, Иван! — Они обменялись рукопожатием. — Быстро ты развернулся.