Читать интересную книгу Смерть как искусство. Том 1. Маски - Александра Маринина

Любимая кошка Евгении Федоровны, белоснежная пушистая Эсмеральда, лежала у нее в ногах и тихо мурлыкала. Эсмеральду Арбенина брала в театр постоянно, впрочем, и не только в театр, она и в гости к друзьям с ней ходила. Эсмеральда была кошечкой строгих нравов, к себе подпускала далеко не каждого кота, рожала редко, но зато в помете всегда было не меньше четырех котят, и всех их у Евгении Федоровны с руками отрывали, до того хороши они были. Одного котенка она подарила своему старому другу, артисту Степану Кондратьевичу Пантелееву, тот был страшно рад, назвал котика Гамлетом и тоже постоянно приходил в театр только с ним, так что мамочка с сыночком виделись регулярно. А теперь Степа умер, и Гамлет куда-то исчез. Господи, хоть бы совсем-то не пропал кот, пусть бы взяли в приличный дом, в хорошие руки, ведь породистый, и красавчик, и умница, и вообще родная душа. Если для бездетной Евгении Федоровны Эсмеральда была все равно что дочь, то ее сыночек Гамлет, натурально, приходился внуком, и душа за него болела. Не так сильно, конечно, как болела, когда хоронили Степушку Пантелеева, и не так, как она болит сейчас за лежащего в реанимации без сознания Левочку Богомолова, но все-таки болела.

Раздался стук в дверь, и в гримуборную Арбениной вошел молодой актер Никита Колодный, которого Арбенина как ведущий мастер сцены опекала и пестовала. Никита ей нравился своей вдумчивостью, стремлением сделать любую, даже самую мелкую работу как можно тщательнее и лучше, а также своей внешностью, приятной, но неброской. Броской красоты Арбенина не любила ни в женщинах, ни тем более в мужчинах, и при всем пристрастии к ярким краскам в собственном гардеробе и макияже в других она ценила пастельные тона и изысканную сдержанность. Никита Колодный всем ее требованиям полностью отвечал, во всяком случае, так казалось Евгении Федоровне.

– Извините, вы отдыхаете, не побеспокою? – робко начал Никита.

– Входи, деточка, входи. – Евгения Федоровна сделала царственный приглашающий жест рукой, не поднимаясь с диванчика. – Садись.

Колодный присел на стул перед гримировальным столиком, поставил локти на столешницу и тяжело опустил голову на сцепленные ладони.

– Как ужасно то, что случилось с Львом Алексеевичем, какой кошмар! Что теперь будет с ним, с его женой, со всеми нами?

– Как Господь распорядится, так и будет, – сдержанно ответила Арбенина. – Ему виднее. А с нами… Ну что – с нами? В самом худшем случае к нам придет новый худрук, и начнется какая-то новая жизнь.

– А в самом лучшем? – нервно спросил Колодный.

– В самом лучшем – Лев Алексеевич скоро выздоровеет и вернется к работе, а пока его заменит Сеня Дудник, вот и все. Уже есть распоряжение руководства, чтобы Сеня заменил Льва Алексеевича на репетициях «Правосудия». Ты-то чего беспокоишься? Я понимаю, у тебя впервые главная роль, тебе хочется, чтобы спектакль собрали и выпустили, а не закрыли уже сейчас, так на этот счет можешь не беспокоиться, репетиции не прекратятся, Сеня доведет спектакль до премьеры.

Колодный помолчал немного и вздохнул, еще крепче стиснув руки.

– Я хотел с вами посоветоваться, можно?

– Только осторожно, – усмехнулась Арбенина. – Мы с тобой в одной упряжке, не забывай. В таких ситуациях опасно просить совета у партнера по сцене.

– Ну что вы, Евгения Федоровна, вы для меня лучший учитель. Вам не кажется, что мотивация Зиновьева слабовата? Не верю я в его переживания после того, как он поступил с матерью! А ведь, по версии следствия, жена его именно потому и убила, что не могла простить такого поступка. И убить она из-за этого не могла, и переживания у него какие-то надуманные, и сама ситуация малореальная. А вы же играете адвоката жены на суде, вам самой должно быть неудобно в таком тексте.

– Да брось ты, Никита, ну что тебе эта мотивация? Тебя послушать, так измени мотивацию – и вся пьеса засверкает, словно бриллиант. А сверкать-то там нечему! Пьеса – дерьмо, причем первостатейное, и автор этот, Господи прости, даже фамилию его запомнить не могу, придурок дерьмовый, с амбициями, журналистишко из Подмосковья. Нашел, понимаешь ли, кошелек на ножках, уговорил проплатить постановку, а мы что? Мы – люди подневольные, нас на роли назначили, текст дали, и играй себе, пока игралка не отвалится, и не парься. – Ценящая в людях изысканность, сама Арбенина была особой резкой и в выражениях не стеснялась, говорила все, что считала нужным, поскольку привыкла находиться на особом положении у художественного руководителя театра, хоть прежнего, скончавшегося несколько лет назад, хоть нынешнего, души в ней не чаявшего. Ей прощали все, и она к этому давно привыкла. – И вообще, ты же не Зиновьева играешь, а Юрия, история с матерью – это не твоя мотивация. Твое дело – играть так, чтобы себя показать. Тяни одеяло на себя – вот и вся твоя задача. Чего ты, в самом деле? Все равно пьеса – дерьмо и дольше одного сезона в репертуаре не продержится.

– Нет, Евгения Федоровна, как же вы не понимаете! Ведь в этом же все дело! Я не хочу, чтобы спектакль три раза показали и списали! Мне столько лет не давали играть, я так долго ждал, перебиваясь с Ферапонта на Могильщика, со Скотти на «кушать подано», а теперь получил большую интересную роль, в которой мог бы показать все, что умею, и для меня важно, чтобы спектакль шел не один сезон. Поэтому мне и хочется, чтобы пьеса стала лучше.

– Да нельзя ее сделать лучше, болван! Ты что, сам не видишь, какая она слабая, неумелая! Детектив! Да это просто смешно! Чтобы детектив шел на сцене, это должна быть «Мышеловка» Агаты Кристи, а не беспомощное трепыхание провинциального журналиста, который среди полного здоровья вдруг вообразил себя великим драматургом. И выбрось из головы мысли прославиться на этом хилом литературном материале, не выйдет у тебя ничего в этот раз. Как говорится, не в этой жизни. Твое дело – показать себя режиссеру с самой выгодной стороны, тогда уж при следующей постановке он тебя не забудет.

– А зрители… – начал Никита, но Евгения Федоровна только скривилась.

– Я же сказала: не в этой жизни. Не на этой пьесе. Не на этом спектакле. Смирись уже наконец с тем, что зрители тебя по-прежнему пока не увидят. Зато потом будет тебе небо в алмазах, если сейчас поведешь себя правильно и постараешься как следует. Дудник, насколько я понимаю, тебе очень симпатизирует, вы и водочку вместе кушаете, и время то и дело проводите в одной компании. Ты глаза-то не отводи, Никитушка, не делай вид, что это неправда, я все-о-о про тебя знаю. – И Арбенина хитро погрозила молодому актеру пальцем. – От меня ничего не скроешь в нашем театре, я здесь всю жизнь служу и всех насквозь вижу.

Дудник числился в «Новой Москве» очередным режиссером и после трагедии с художественным руководителем театра Львом Алексеевичем Богомоловым, который ныне лежал в реанимации и находился между жизнью и смертью, приступил по распоряжению дирекции к репетициям новой пьесы «Правосудие», которую до этого ставил сам Богомолов.

Колодный удрученно молчал, потом протянул руки и взял на колени кошку Эсмеральду. Кошка с удовольствием потерлась лобиком о живот актера: Никиту она любила и привечала, хотя вообще-то была существом капризным и мало кому позволяла столь фривольное обращение с собой.

– Как вы думаете, Евгения Федоровна, преступника скоро найдут? – робко спросил он.

– Найдут, куда денутся. Все ведь очевидно, – вздохнула актриса. – Милицейские еще недельку-другую потолкутся у нас, да и выяснят все.

– Что выяснят? – проговорил Колодный с каким-то не то испугом, не то недоумением. – Что у нас можно выяснить? Не мы же Льва Алексеевича… Никто из наших не мог. Да и за что? Вы же не думаете…

– Господи, Никитушка, сердце мое, да что тут думать-то? Ты что, сам не понимаешь, кто и за что хотел Леву убить? Это же очевидно.

На следующий день Настя Каменская прямо с утра отправилась к своему давнему приятелю Григорию Гриневичу, работавшему помощником режиссера в одном из московских театров. С Гришей они росли в одном доме и очень дружили в школьные годы, Гриневич в подростковом возрасте даже был в Настю влюблен, но она относилась к нему только как к доброму товарищу, а уж когда в девятом классе, придя учиться в физико-математическую школу, села за одну парту с Лешей Чистяковым, вопрос о романтических отношениях с кем бы то ни было, кроме Леши, отпал сам собой.

Сегодня у Гриневича рабочий день начинался после обеда, у него не было утренней репетиции, и встречались они дома у Григория, жена которого ради гостьи испекла пирожки и убежала на работу.

– Я не льщу себя надеждой, что ты явилась ради моих ранних седин, – засмеялся Гриша, усаживая Настю в кресло в гостиной. – Говори сразу, какие у тебя надобности.

– Мне бы про театр «Новая Москва» узнать, – призналась Настя. – Все, что знаешь, и правду, и сплетни, и слухи.

– Ну, насчет правды я тебе кое-какую информацию, конечно, дам, а вот насчет сплетен и слухов – с этим у меня победнее. Но все, что знаю, расскажу, ничего не утаю, – пообещал Гриневич.