Читать интересную книгу Под Луной - Макс Мах

А уже вечером приехал на бричке порученец из штаба. Привез два комплекта формы, новую шинель, нижнее белье и сапоги, а еще портупеи, "наган" в кобуре, четыре пачки патронов – "Тут за домом можно пострелять," – стопку писчей бумаги, чернила и перо. Да ещё огромный фибровый чемодан с подшивками "Правды", "Известий" и каких-то местных, украинских, газет, и мешок с "усиленным пайком". Якир не обманул: в посылочке нашлись сыр, сало, буханка белого хлеба, полголовки сахара, чай, табак, две бутылки красного вина с выцветшими до нечитаемости этикетками, изюм и курага.

"А жизнь-то налаживается", – покачал головой Кравцов, рассматривая доставленные ему богатства, но он даже представить, не мог, насколько был прав.

"Сон в руку", – подумал он, увидев следующим утром за завтраком новое лицо.

Невысокий крепкого сложения темноволосый командир отрекомендовался Миколой Колядным и рассказал, что прибыл прямо из Харькова, где закончил кавалерийские курсы.

– Кравцов, – представился бывший командарм. – Максим.

Колядный, которому на вид было лет двадцать пять, нахмурился озабоченно, взглянул пытливо в лицо Кравцова, но, видимо, не узнал и сразу же расслабился. И с чего бы узнать? Фамилия, разумеется, знакомая, но в последний раз виделись они в девятнадцатом году. И это была их первая и единственная очная встреча, после которой Кравцов успел изрядно измениться.

– Военспец? – почти равнодушно поинтересовался Колядный. – Из офицеров?

– Вроде того, – отмахнулся Кравцов, соображая, мог ли знать товарищ Эдельвейс, что Будда не просто "поставил командование в известность", но и завел на "товарищей бывших анархистов" целое следственное дело?

"Мог и не знать", – мысленно кивнул бывший командарм, но решил не рисковать понапрасну.

Он ведь теперь снова жив, и оказалось, что жить куда лучше, чем не жить. Ну а дальше все понятно и без того, чтобы размазывать манную кашу по чистому столу. Береженого бог бережет, даже если "береженый" – социалист-революционер или, прости господи, большевик. Поэтому, потолковав с новым знакомцем о том, о сем, Кравцов убыл к себе "в нумера" и почти до полудня наслаждался изысками французской военной мысли. Полковник Монтень снова, как и в молодости, приятно удивил Максима Давыдовича своей энергией и оригинальностью тактических идей. Впрочем, увы, в наличии имелось лишь сжатое изложение доктрины французского офицера в вышедшей в 1913 году книге "Победить". Чисто случайно Кравцов знал, что в ответ на "всеобщее одушевление и глубокий интерес публики к предмету" несколько позже издательство опубликовало в трех томах исходный текст книги, но этого издания в собрании "вражеских" раритетов не оказалось. За неимением гербовой… Впрочем, если по совести, писать Монтень умел ничуть не хуже, чем его знаменитый однофамилец.

"Или они родственники?" – задумался Кравцов, рассматривая варианты дальнейшего чтения.

Возможности поражали воображение и заставляли вспомнить о некоем пирате – "Как, бишь, его? Бромлей, что ли?" – которого как раз и погубили его возможности. Ну а Кравцову предлагалось на выбор: почитать новье от мэтра Фоша – книга маршала "О принципах войны" была действительно свежая, всего лишь девятнадцатого года издания, – или взяться за "истинного гения артиллерии" Ланглуа. Не менее интересным представлялся и труд бригадира Коне, рассматривающий, вроде бы, мобилизационный потенциал Франции перед Великой войной. Все так, но жизнь не стояла на месте, и в районе полудня бывший командарм решил, что выждал достаточно времени и может уже отправляться "по делам". Он проверил наган, сунул его в карман галифе, болтавшихся на нем как на скелете – каким Кравцов теперь и выглядел на самом деле, – и, набросив на плечи шинель, вышел из своей светелки.

– Съезжу в город, – сказал он дежурному по "дачке". – Зайду в горком партии и обратно, но, может быть, и загуляю.

– Ну, да, – серьезно кивнул краском Верхов, обстоятельно скручивавший из газетного обрывка приличных размеров козью ножку с ядреным украинским самосадом. – Вам только в шалман и по бабам.

– Так и я об том же, – хмыкнул Кравцов. – Прощевай, товарищ Верхов. Не поминай старика лихом.

– Много не пейте, – напутствовал его между тем краском, физиономия которого едва ли не из чугуна сваяна, – и бабе своей определенно накажите, чтобы по-верховому перлась, а то, неровен час, откинетесь от усердия, и все.

– Я учту, – кивнул Кравцов и вышел из дома.

Колядного он не заметил, но это не являлось доказательством "присутствия отсутствия". Однако, так или иначе, лучше идти и "что-то делать", чем сиднем сидеть и ждать, пока товарищ Эдельвейс сопоставит простые истины и решит, что "нет человека, нет проблемы".

Фраза неожиданно заставила задуматься. Она звучала, как цитата из книги, но вот из какой книги она взялась, Кравцов вспомнить так и не смог. Зато в ходе поисков напоролся еще на пару фраз, которые ему скорее понравились, чем наоборот.

"Ничего личного", – звучало лаконично и со смыслом.

"Я сделал ему предложение…" – а вот это стоило обдумать. И притом самым тщательным образом.

"А куда он денется?" – мысленно пожал плечами Кравцов, подходя к конечной остановке трамвая.

С апреля месяца восстановили движение восемнадцатого маршрута до Восьмой станции Фонтана. Кравцов в этой жизни на трамвае еще не ездил, но знал, что на линии бегают четырехосные "пульманы" производства бельгийской фирмы "Невелис", и имел при себе четыре разовых билета, приобретенных его "организацией" с двадцатипятипроцентной скидкой. Впрочем, денег Кравцов за билеты – хоть со скидкой, хоть нет – не платил, так получил. Задаром. Вместе с усиленным пайком и пропуском.

На круге Максим Давыдович простоял почти полчаса. Небо – чистое, солнце жарило, похлеще товарища Троцкого на митинге. Только пыльно и жарко, но тощая плоть Кравцова, едва обтягивающая сухие, словно мощи святых, выставляемые "в церквах", кости, тепло почти не впитывала и еще хуже сохраняла. Временами его знобило даже на такой жаре и в тяжелой шинели. Вероятно, и выглядел он не слишком хорошо. Во всяком случае, скопившиеся перед прибытием трамвая обыватели попридержали прыть и дали "увечному воину" почти беспрепятственно залезть в вагон и сесть на одну из деревянных лавок, установленных поперек вагона.

– Не правильно сел, мил человек. – Сказал дядька в канотье. – Этот поезд не идет в Ланжерон.

Он подмигнул Кравцову и, перекинув спинку сиденья, усадил командарма лицом по ходу движения.

Кондуктор дернул за веревку. Прозвенел колокольчик, и вагон тронулся.

– Далеко собрались? – поинтересовалось канотье.

– До Александровского участка, – улыбнулся Кравцов, предвкушая продолжение.

– Так это, знаете ли, через весь город. А вы, извините за вопрос, не из местных?

– Нет.

– Так я вам сейчас расскажу за нашу Одессу! – радостно сообщил дядька и тут же перешел к делу. – Эта дорога на Аркадию. Но вы ведь не знаете, что такое Аркадия, или все же да? Вот в том доме, вот в том, том – с мансардой – жил раньше Майорчик… Не слышали?

Не слышал. Читал глазами. Будда, Валдис Будрайтис – оперработник Особого Отдела Восьмой армии составил довольно-таки подробное досье на людей, замешанных в убийстве Моисея Вольфовича Винницкого. Была в том уголовном деле и справка на Мейера Зайдера по кличке Майорчик служившего адъютантом командира 54-го имени Ленина Советского революционного полка…

– Большой человек! – говорил между тем добровольный гид. – Говорят у самого Котовского…

Котовский вроде бы дружил с Япончиком. Будрайтис считал, что дело не только в том, что они вместе сидели в тюрьме. Особый отдел располагал многими интересными фактами из биографии комбрига…

"Комкора, – поправил себя Кравцов. – Теперь он на корпусе. А интересно бы узнать, где нынче находится та папочка…"

Но сейчас Кравцова живо интересовал совсем другой вопрос. Знал ли товарищ Колядный о существовании этого самого дела, и, если знал, догадывался ли, что Кравцов тоже читал собранный Будрайтисом "материал"?

Смерть Япончика была совсем не так проста и незатейлива, как рассказывали потом. Однако Кравцов доподлинно знал, что Никифор Урсулов не сам придумал расстрелять комполка Винницкого. Но бог с ним, если все еще жив. Дело в другом. В кровавом следе, протянувшемся через всю эту историю. Стрелял Урсулов, выполняя приказ то ли Подвойского, то ли Котовского. Но Будрайтис был уверен, интересы коммунистов и анархистов в этом конкретном случае сошлись. Речь, как прокуковала одна разговорчивая "кукушка" шла о больших тысячах, возможно, и миллионах в золоте и валюте… Хотя существовала и другая версия: Япончик просто слишком много знал, а кое-кто уже начал подчищать биографию, готовясь войти в "новый светлый мир" совсем не тем человеком, каким был при "проклятом царизме". И вот Япончик застрелен, отпет в Одесской хоральной синагоге и похоронен на еврейском кладбище. Зачем же примчался в Одессу комиссар полка Фельдман? Почему потребовал вскрыть могилу? Что он ожидал там увидеть? Этого Будда узнать не смог. Секретаря Одесского Совета Сашу Фельдмана убили на Привозе налетчики, мстившие за смерть своего "короля". Такова была официальная версия. Фельдман прибыл в Одессу осенью девятнадцатого по заданию штаба Махно, был опознан на базаре и убит бандитами. Позже именем комиссара – видного украинского анархиста – назвали Приморский бульвар… Вот только стрелял в Фельдмана не какой-нибудь паршивый налетчик, а бывший подпоручик Стецько – известный в то время как отчаянный боевик анархистской дружины Эдельвейс. Стрелял он, а свалили на бандитов. Но Будда много чего тогда раскопал, и не все это исчезло вместе с Особым Отделом расформированной армии. Кое-что твердо запечатлелось в больной голове бывшего командарма. И было среди этого "кое-чего" много такого, что и сейчас – и даже без документов – могло стоить Стецько, так быстро сменившему фамилию и партийную ориентацию, головы. Разумеется, он мог работать в ЧК, или быть оперативником Региступра, но крепло у Кравцова подозрение, что это не так. И, следовательно, Эдельвейс оставался "открыт для предложений, от которых не мог отказаться…"