Читать интересную книгу Мост Ватерлоо (сборник) - Людмила Петрушевская

Все они ее тогда любили и делали вид, что все в порядке, они просто разбивались в лепешку, не делая разницы между своими нормальными детьми и бедной дурочкой, которая так и не научилась считать и все думала, что 0,5 это 50, и громко волновалась, как же это молока 50 литров помещается в маленьком пакете, а ее утешали, объясняли ей, были предельно тактичны и добры, но это свои.

Чужие же не отзывались ни на какие просьбы, сверстники называли крокодилом и просто били Ангелину по голове сразу, без обиняков, что и привело к тому, что так же без обиняков Ангелина била людей кулаком прямо по голове в метро, учтя уроки детства.

К тридцати годам она созрела в крепкую, мощную, буйную женщину, которая отвечала немедленно действием на все возражения отца или матери, так что мать, даром что семидесятилетняя, с семи утра водружалась на свои больные, сырые, опухшие ноги и выступала в многочасовой поход по городу, шла с дочерью из дома, чтобы она не била семидесятипятилетнего отца просто так, крича: «Встань с кровати, хватит хандрить!» (Ей так говорили в детстве.) Отец лежал после больницы, после инфаркта.

Денег в семье было мало, две пенсии химиков по ядохимикатам, а Ангелина просила ей купить то и то, стояла часами над прилавками, пожирая глазами дешевые бусы, а то и брильянты, зыркая бешеным взглядом на продавщиц и крича матери со слюной во рту «Ма-а! Ну ма-а! Купи мне, ма-а!»

Мать сбегала опозоренная, Ангелина гналась за ней, накрывала ее могучим телом, волокла обратно, спасу не было никакого, хорошо еще что мать таскала с собой полную сумку хлеба и все время давала Ангелине куски, обмакивая их в кулек с сахаром, затыкала ей голодную глотку как ласточка птенчику.

Вечером, после закрытия магазинов, они возвращались все так же пешком домой, там Ангелина ела руками холодную кашу, сваренную отцом, и ложилась спать в чем была на свой диван, даже в пальто. Мать караулила момент и снимала с Ангелины обувь, накрывала несчастную одеялом, а у самой часто тоже не было сил раздеться окончательно, она, бывало, так и задремывала сидя за столом при полном свете, с глазами полными слез, похожая на свою дочь, т. е. тоже без зубов, почти без волос, но закаленная как в огненной печи.

Все у них было подчинено этой вечной гонке, а в больницу, в сумасшедший дом родители не отдавали свою Ангелину, боялись ее оскорбить навеки, испугать ужасом решеток и запертых дверей, чего Ангелина не выносила, как животное часто не выносит замкнутого пространства.

Родители, видимо, в глубине души считали, что Ангелина ничем не хуже других людей, она просто больна, а больных не судят. И родители все реже и реже ходили по гостям, боясь чужих взглядов, опасаясь окружающего несправедливого мира, который издевается над самым обездоленным человеком, над инвалидом, над дурочкой, а она тоже творение Божье и имеет все нрава на место на земле.

Но Ангелина упорно тащит мать на люди, в магазины, в толпу, может быть, надеясь, что ее снова возьмут на руки и будут передавать друг другу как любимое дитя, будут кормить, дарить подарки и перестанут таращиться на эту толстую тупую морду клыками наружу, ведь она там, внутри, осталась все той же маленькой слепенькой девочкой.

Беда еще, что Ангелина мало спала, несмотря на долгие прогулки, но мать спала еще меньше. Днем и ночью ее глодал один и тот же вопрос — за что ей это? Тихие, любящие были они с отцом, любящие и заботливые были все дядьки-тетки Ангелины и ее двоюродные, а также их детки, они все привыкли к ужасной морде вечной гостьи, к ее голодным глазам, рыщущим по полкам, к ее всегда грязным рукам, которыми она хватала пищу, к ее частым слезам, которые лились у нее из-под очков по раскрашенному лицу.

Со временем, придя в гости, Ангелина довольно быстро начала уводить мать снова на улицу, едва насытившись, а если ее уговаривали остаться, она куксилась, уходила и пряталась лицом в одежду, висящую в прихожей, размазывая грим и все выделения глаз, носа и рта по чужим пальто, то есть опять-таки вынуждала мать уходить, не побыв в тепле и покое среди нормальных, милых, добрых людей, среди своей родной семьи. Ангелина глухо говорила, что опять болит голова и хочется кого-нибудь ударить, и мать уходила с ней и получала тумака на улице от плачущей Ангелины, неизвестно за что: то есть известно за что — Ангелина догадывалась, что мать отдыхает от нее среди тех, кого по-настоящему любит, и это у дочери были слезы о несправедливости, слезы о неверии, неравном распределении любви и добра: всем все, а мне опять ничего.

Кроме того, может быть, Ангелина понимала, что мать в глубине своей кроткой души надеется когда-нибудь отдохнуть, скинув ее на руки двоюродной родне пожить, попитаться, повоспитаться, но они хвалили и кормили ее только до определенного часа, дальше стоп, дальше надо было двигаться домой, и это тоже чувствовала больная душа Ангелины, эту ложь всеобщей якобы любви до определенного часа — на улице же ей никто не врал, все откровенно глазели или смеялись в лицо, это была правда, и Ангелине не надо было притворяться, вот это и была свобода, и она, видимо, рвалась на улицу как в театр, где от души исполняла роль городского пугала.

Она идет против всего человечества, вольная и свободная, свирепая, нищая духом, про которых ведь сказано, что их будет царствие небесное, но где — где-то там, где-то там, как поется в одной психоделической песенке, а пока что ее жизнь охраняет ее ангел-хранитель, мать, отрывая ей от батона огромные куски, а Ангелина все требует — дай-дай-дай, и мать хлопочет, чтобы не обидели, не убили ее ангела-дочь, чтобы эта дочь не убила ее ангела-мужа, лежащего в кровати, все невинны, думает мать, а я так и буду бегать с ней пока не сдохну окончательно, но вот свежий воздух и движение, думает мать-ангел, моя-то матушка дожила до девяноста трех.

Она надеется — смешно сказать, — что они все умрут как-нибудь вместе.

Путь Золушки

Одни говорили о Нике так: она гордится, что у ее подруги сын от любовника известной актрисы. И сама Ника тоже родила от брата этой подруги, так что ее ребенок оказался двоюродным братом сына любовника известной женщины.

Другие говорили, что все не так: Никина подруга была замужем, но родила от другого, от известного человека, и тогда Ника родила от брата этой подруги, у которой сын от известного человека, и теперь-то сын Ники является двоюродным братом сына знаменитости, то есть племянником знаменитости! И так называемая известная женщина тут ни при чем, известных женщин тогда было всего несколько, певица Пугачева, поэт Ахмадулина, Валя Терешкова-космонавт да академик Нечкина почти ста лет от роду.

Значит так, Ника гордилась тем, что ее сын — двоюродный брат сына знаменитости и т. д. (см. выше), но сама Ника жила со своим-то сыном одна, не прося ни о чем никого, в том числе и эту свою подругу (у которой брат как раз и являлся отцом сына Ники, если мы с вами не запутались окончательно).

Однако жизнь прижимала эту Нику, одинокую мать, и хоть она и породнилась через роды со своей подругой, и подруга об этом знала прекрасно, но, как ни странно, на этом их дружба почти прекратилась, Ника в одностороннем порядке звонила, поздравляла с праздниками, но всегда потом, днем позже, а затем даже стала слать телеграммы и все. А по телефону в таких случаях все разговоры были о детях, кто научился читать, кто чем увлекается и т. д. Подругин сын развивался быстрее.

Сама Ника жила довольно скромно, в коммуналке, сначала в одной комнате, потом хлопотала, и ей дали освободившуюся от старухи Сары комнату и ее же чуланчик, соседка эта, Сара, по рассказам других соседей, была когда-то знаменитой актрисой во Франции, до революции, и в чулане лежал завернутый в черные сатиновые трусы альбом с ее фотографиями: богатые волосы, белые платья, возведенные в небо глаза. Фамилия ее была Беднар, по паспорту Беднарова, армянка. Старуха Сара как-то вдруг исчезла, пойдя зимой за хлебом (90 лет), пошла, но споткнулась и сломала шейку бедра, поместили в больницу, оттуда позвонили троюродной, что ли, родне, родня же и приезжала в Сарину комнату, хмурые мужик с дочерью, эта родня приезжала найти что-то типа паспорта и сказала, что у Сары рак всего, она так в больнице, видимо, и останется, причем, что характерно (сказал мужик), Сарочка после перелома вообще стала неуместно смеяться, лежа в хирургии, и встал вопрос о ее переводе в Кащенко в соматическое отделение, более того (сказал мужик), у нас у самих теща была такая же красотка, ста двух лет, а у нее имелась старшая сестра, та все контролировала и сидела на связи по телефону. Как-то позвонила: «Соня, ты знаешь кто умер?» Теща: «Сталин, как же». А ее сестра: «Дура ты, Прокофьев умер».

Но Сара затем, видимо, довольно быстро скончалась, все еще смеясь над своим положением, и другая родня приехала теперь уже с мешками и веревками, двое суток горели огни по всей квартире, родня собирала какие-то тряпки и палки, и наконец Ника получила ордер на Сарину комнатушку и вошла туда как хозяйка, в царство окаменелых тарелок с кашей, желтых слежавшихся газет, деревянных ящиков и гниловатых старческих подушек.