Чтобы лучше узнать театр и актеров, я продолжала ходить на спектакли. Внимание Вацлава Яновича ко мне начало проявляться довольно скоро, весьма активно и изобретательно. Как-то я пришла на спектакль «Коварство и любовь», где он играл Вурма – мерзкого, хитрого и коварного. Когда он ко мне подошел, я испугалась. Грим был совершенно невероятный. И с тех пор, как только я появлялась на этом спектакле, он каждый раз гримировался по-разному. Для того чтобы я его не узнавала, путал. Разнообразный мир героев Дворжецкого меня удивлял и завораживал. После спектаклей мы много гуляли, разговаривали обо всем на свете. Потом меня со всех сторон стали окружать его отношения с миром. Началось с того, что он мне рассказал про голубей. Я, как городской житель, ничего о них не знала. Оказалось, что он увлекался голубями, у него их было очень много. Специально ездил по городам и весям и покупал голубей разных пород. Потом показывал мне, как их гоняют, как он свистит. Вацлав Янович жил на квартире, и там была голубятня. Я узнала, что еще он занимается спортом, яхтсмен. Сам построил яхту, которая называлась «Марс», и пригласил меня на нее в качестве матроса. Мы ходили по Иртышу. Красота – дух захватывало. Дальше – больше, и как-то отношения становились всё серьезнее, что никак не входило в представления о Дворжецком очень многих окружающих. Потому что, вернувшись из лагеря в 1945 году, с женой он расстался, был человеком свободным. Первый артист – на асфальте писали его имя, тучи поклонниц, играл очень много и очень разное: и героев, и характерные роли. Почему-то никто вообще не мог представить, что Дворжецкий кардинально решит свои семейные дела. И появилось много всяких «доброжелателей». Как-то в очереди в магазине ко мне подошла пожилая женщина, долго извинялась, а потом сказала: «Ни в коем случае! Вы понимаете, что вы делаете? Не соединяйте свою судьбу с этим человеком». Я поначалу не поняла, о чем она говорит. Но она всё расшифровала.
Многие в театре и общежитии считали, что серьезного между нами ничего быть не может, ведь я такая молоденькая, только начинаю жизнь. Хотя внутренне у меня было совсем другое ощущение. Я прекрасно понимала, что всё это забурлило только потому, что наши отношения носили вовсе не соответствовавший его репутации характер.
И в один прекрасный день (об этом я ему рассказала через очень много лет) меня вызвали в горком партии. Я, естественно, была комсомолкой. Три дяди и какой-то четвертый, молоденький, на подхвате, повели со мной душеспасительно-предупредительную, в какой-то мере угрожающую беседу по поводу того, что «человек, который отсидел 14 лет, недостаточно благонадежен, не говоря уже о том… А вы молодой специалист с перспективой, вы понимаете, что вы делаете?» Долго-долго я слушала, потом вклинилась в паузу и произнесла речь демагогически-патриотическую. Мне было ясно, что иначе с ними разговаривать невозможно. Главный постулат речи заключался в том, что «мое государство освободило человека, позволило ему работать на фронте эстетического воспитания и прочее и прочее, а вы мне…» В общем, такой спич я толкнула.
Они подобного не ожидали. Потому что я была на вид совсем девчонка, хотя уже имела за плечами три курса юридического института, театральную студию и ГИТИС. Словом, привлекла все свои знания. Они заявили, что, мол, их дело предупредить (благородный такой порыв), а вы, конечно, можете поступать так, как считаете нужным. «Конечно», – сказала я.
На следующий день ко мне подходит тот парень, что стоял в уголочке. Я еще тогда подумала, что это какой-нибудь комсомольский работник, которого, наверное, пригласили, чтобы посмотрел, как себя вести, что делать, как надо бороться за чистоту нравов и тому подобное. Подходит ко мне робко-робко, кстати, красивый такой парень, и спрашивает:
– Можно мне с вами поговорить?
– Пожалуйста. А что?
– Можно, я вас провожу?
– Проводите.
Он сказал, что я их просто повергла в ужас, потому что они не ожидали такой дерзости.
– Ты так с ними разговаривала! С ними никто так не говорил. Их же все боятся.
– А ты так со мной разговариваешь? Тебе ничего за это не будет?
– Нет, ну что ты.
И я поняла, что он глаз на меня положил совсем по другой причине, потому что долго мялся, извинялся. Я ему: «Ты слышал, что я говорила? Так я и думаю. И всё, дорогой друг. Кончен бал». Он сказал, что очень сожалеет, просил разрешения меня проводить, встретить. Я отрезала: «Нет, нельзя». Такая была замечательная встреча в горкоме партии.
К тому времени мы с Вацлавом Яновичем уже много работали вместе. Телевидения еще не было, но было много радиопередач в прямом эфире, и мы стали делать композиции. Тогда они были в моде – композиции к разным датам. Даты мы сами придумывали, были всякие: и пушкинские, и маяковские. Это продолжалось на протяжении всех трех лет, которые я провела в Омске.
Итак, близилась премьера моего первого спектакля, где Вацлав Янович играл инженера Частухина. Перед генеральными репетициями он садился к зеркалу и буквально преображался. Надо сказать, мне нравилось наблюдать, как он гримировался, а он это любил, у него были совершенно потрясающие внешние характеристики образов, и всё рождалось на глазах. Он садился с собственным лицом, а потом то приклеит нос, то поднимет бровь, то что-то подрисует… и рождался внешний образ персонажа.
На генеральной репетиции он выходит на сцену, и мне просто становится дурно, потому что передо мной человек, которого я очень хорошо знала, наш семейный приятель. Он был главным инженером в одном из московских главков, сибиряк по происхождению, типичный интеллигент. И он прямо передо мной. У Вацлава Яновича было какое-то удивительное чутье к воссозданию внешней характеристики образа, не говоря уже о воплощении «жизни человеческого духа».
Меня это совпадение, удивительное попадание в характер сразило в самое сердце. Дворжецкий так играл, как будто знал того человека. Родился его двойник. Тоже инженер, тоже человек мягкий по характеру, интеллигентный, ошеломленно реагирующий на какие-то катаклизмы.
Премьера была 24 декабря 1950 года. Она прошла с успехом, и после премьеры в помещении Театра музыкальной комедии должна была состояться актерская встреча Нового года. Пошли туда и мы…
Пробыли довольно долго: карнавал, поздравления, всё прекрасно. Выходим, погода замечательная, снег сыплет, и на улицах нет народа – просто чудо какое-то. Снег искрится в лучах фонарей, настроение прекрасное. Мы идем, идем, идем, и вдруг Вацлав Янович говорит: «Всё, хватит дурака валять. Я, как ни смешно это звучит, делаю тебе предложение», – и встает на колено. Для меня это было неожиданно, он меня ошеломил… И я, недолго думая, сказала: «Хорошо».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});