Вот и город видать, и царски палаты. На плошшади народишко табунится. Гул идет. Меницинской персонал стоит да кланеится. Мальчишки в свистюльки свистят, в трумпетки трубят. Царь ажно сбрусвянел:
— Андели, миру-то колько! Страм-от, страм-от какой! Деликат, правь в окно для устрашенья!
Народ и видит — дерижаб летит, дым валит. Рра-аз! В окно залетели, обоконки высадили, стекла посыпались, за комод багром зачалились.
Выкатил царь из машины — да к царицы.
— Што ты, самоедка… Што ты, кольско страшилишшо!
Аграфена засвистела:
— Ра-а-атуйте, кто в бога верует!!
Царь дочку за чуб сгорстал. У ей коса не коса, а смолена веревочка.
Царь на балкон. Оттуда старуху за подол ташшит, а та за перила сграбилась да пасть на всю плошшадь отворила.
Народ даже обмер. Не видали сроду да и до этого году. Еле царь бабку в комнату заволок:
— Стара ты корзина! Могильна ты муха! Сидела бы о смертном часе размышляла, а не то што с балкона рожу продавать.
Вот оне все трое сидят на полу — царица, бабка да дочка — и воют:
— Позолоту-ту сби-и-л, ах, позолоту-ту сгубил! Ах, пропа-а-ла вся краса-а!..
— Каку таку позолоту?!
— Ведь нас позолотили, мы сидели да сохли-и.
— Да это на вас золото??? Зеркало сюда!..
Ваньки — маньки бежат с зеркалом. Смолены-ти рожи глаза розлепили, себя увидали, одночасно их в ом-морок бросило.
Полчасика полежали, опять в уме сделались. Друго запели:
— Держите вора-мазурика!.. Хватайте бродягу!
Царь кулаком машется:
— Сказывайте, как дело было.
Вот те в подолы высморкались, утерлись, рассказывают…
Царь слушал и сам заплакал:
— Он это! Он, злодей Капитонко, мне назлил… Он, вор, меня и из города выманил. Не семья теперь, а мостова асфальтова! Ишь пеком-то вас как сволокло… Охота народ пугать, дак сами бы сажи напахали, да розвели, да и мазали хари-ти… Дураки у меня и начальники. Кланяться пришли… Взяли бы да из пожарного насоса дунули по окнам-то. Холеры вы, вас ведь теперь надо шкрапить…
— Ничего, папенька, мы шшолоку наварим, и пусть поломойки личики наши кажно утро шоркают.
Царь побегал-побегал по горнице, на крыльцо вылетел.
Народишко, который ради скандалу прибежал, с крыльца шарахнулся.
Царь кричит:
— Стой! Нет ли человека, кто мужика со смолой в рожу видел?
Выскочили вперед две торговки, одна селедошница, друга с огурцами:
— Видели, видели! Мушшина бородатый в сертуке туда полз с туесом, а обратно порозной.
— В котору сторону пошел?
— А будто по мосту да в Заречье справил.
— Тройку коней сюда! — царь кричит.
Тройку подали. Царь с адъютантом сел, да как дунули-дунули, только пыль свилась да народ на карачки стал. Через мост, к зарецким кабакам, перепорхнули. Катают туда-сюда, спрашивают про Капитонка:
— Тут?
— Нет, не тут.
— Тут?
— Нет, не этта!
Буди в Канской мох мужичонко провалился… А Капитонко ведь там и был. Учуял за собой погоню — бороду, метлу-ту, отвязал, забежал в избушку. Там старуха самовар ставит, уголье по полу месит.
— Ты, бабушка, с чем тут?!
— Чай пить средилась. А ты хто?
— Чай пить?! Смертной час пришел, а она чай пить… Царь сюда катит, он тя застрелит.
— Благодетель, не оставь старуху!
— Затем и тороплюсь. Скидовай скорей сарафанишко да платок, в рогозу завернись да садись под трубу заместо самовара.
Живехонько они переменились. Капитонко уж в сарафане да в платке по избы летат, самовар прячет, бабку в рогозу вертит, на карачки ей ставит, самоварну трубу ей на голову нахлобучил:
— Кипи!
Тут двери размахнулись, царь в избу. Видит — старуха около печки обрежаится:
— Бабка, не слыхала, этта мужик в сертуке мимо не ехал?
А Капитонко бабьим голосом:
— Как не видеть! Даве мимо порхнул, дак пыль столбом.
— В котору сторону?
— Не знай, как тебе россказать… Наша волость — одны болота да леса. Без провожатого не суниссе.
— Ты-та знашь место?
— Родилась тут.
— Бабка, съезди с моим адъютантом, покажи дорогу — найти этого мужика… А я тут посижу, боле весь росслаб, роспался… Справиссе с заданием, дак обзолочу!
Мазурик-то и смекат:
— Золотить нас не нать, а дело состряпам. Сидите, грейте тут самоварчик, мы скоро воротимся, чай пить будем.
Капитонко в платок рожу пуще замотал — да марш в царску коляску. Только в лесок заехали, эта поддельна старуха на ножку справилась, за адъютанта сграбилась да выкинула его на дорогу; вожжи подобрала, да только Капитонка и видели.
А царь сидит, на столе чашки расставлят.
Бедна старуха под трубой — ни гу-гу.
На улице и темнеть стало. Царю скучно:
— Што эко самовар-от долго не кипит?
Его величество трубу снял, давай старухе уголье в рот накладывать… Удивляется, што тако устройство. Потом сапог скинул, бабке рожу накрыл, стал уголье раздувать. Старуха со страху еле жива, загудела она, зашумела, по полу ручей побежал…
Царь забегал:
— Ох-ти мне! Самовар-от ушел, а их чай пить нету. Скоре надо заварить…
Хочет самовар на стол поставить.
— На! Где ручки-те?
Старуху за бока прижал, а та смерть шшекотки боится: она как визгнет не по-хорошему… И царь со страху сревел — да на шкап. А старуху уж смех одолел. Она из рогозы вылезла.
— Ваше величество, господин амператор! Не иначе, што разбойник-от этот и был. Как он нас обоих обмакулил, омманул…
Ночью царь задами да огородами пробрался домой, да с той поры и запил, бажоной.
А Капитонко в заграницу на тройке укатил и поживат там, руки в карманах ходит, посвистыват.
Шиш показывает барину нужду
Зима была лютая. Выскочил Шиш однажды на улицу, выдернул жердь из огороды и стал рубить. А мимо проезжают барин с барыней на тройке:
— Эй, мужик! Зачем забор на дрова рубишь?
— Не я рублю — нужда рубит!
— Что значит нужда?
— Неужто нужды не видали?
— А она что, где?
— Где? В чистом поле, под горкой.
— Мы желаем посмотреть. Проводи нас туда заместо прогулки.
Люди бы за ум, а Шиш за дело.
Уселся в господские сани и поехал в чисто поле.
Ехал, ехал, дале надоело.
Остановил коней:
— Дальше конями не проедешь. Ежели угодно, полем пройдитесь пешком. Нужда — она вон где: вправо, четвёрта горочка слева, куда галка полетела…
Господа из саней вылезают:
— Эй, мужик! Мы прогуляемся туда, а ты покарауль тройку.
— Пожалста.
Вот и полезли барин с барыней по снегу. К горке подойдут, другу завидят, эту осмотрят, вдали четвёрта блазнит[1]. А нужды этой, кабыть, не сидит нигде…
Ну, они бродят, а Шиш своё дело правит. Тройку выпряг, на коренника сел да с конями в свою деревню ускакал. Сани в поле на дороге покинул.
А барин с барыней бродят по колено в снегу да по пояс ныряют. Умаялись, упыхались. К вечеру еле-еле по старым своим следам на дорогу к саням выгреблись.
Сани-то на месте, а лошадей нет.
И поругались, и поплакали… Вот где нужда-то!
Барин говорит:
— Придётся вот что: ты за одну оглоблю возьмись, я за другую. Так и повезём сани!
Барыня не слушает:
— Ни за какую оглоблю я браться не намерена! Хочешь, так впрягайся, а я, в крайнем случае, сбоку, впристяжку.
Делать нечего, впрягся барин в корень, а барыня впристяжку. Поволокли сани. Подвезут да отдохнут, подъедут да посидят.
Заблудилися в великих снегах.
Очень хорошо они теперь нужду узнали!
Примечания
1
Блазнить — мерещиться.