– Мы поженимся.
– Валерия Михайловна будет против.
– Не имеет значения.
– Она твоя мать.
– Я тебя люблю.
– Тебе кажется...
Я не договорила, осекшись на полуслове, как будто прозрела.
Все, что говорит мне Вадим, – чистая, стопроцентная правда. Да что там правда – высокая непреложная истина. Он меня любит, мы будем счастливы, будем вместе!..
Я закрыла, потом опять открыла глаза. За мутным стеклом подъезда в потоке желтого фонарного света порхали похожие на цветы снежинки. И снова, как тогда, по дороге к метро, я испытала глубокое, полнокровное счастье.
7
Не помню точно, когда Валерия Михайловна снова появилась на нашем горизонте. Кажется, сразу после командировки во Францию. Неделю назад мы прилетели из Парижа, я ездила в институт – восстанавливаться. Вышла из метро, остановилась на светофоре, и в это время кто-то окликнул меня.
– Людмила! – Около вишневых девятых «жигулей» стояла Валерия Михайловна. – Людмила, мне надо с вами поговорить.
– Пожалуйста.
Я спокойно, без укора и пафоса, посмотрела на Валерию Михайловну. Она, может, чуточку постарела, но по-прежнему осталась красивой и очень гордой.
– Поговорим у нас дома. – Валерия Михайловна распахнула передо мной дверцу «жигулей».
Я села в машину почти против воли – мне почему-то трудно было не подчиниться ей.
Беседовали мы недолго, все в той же гостиной. Валерия Михайловна опять уселась в свое кресло, я – на диван у противоположной стены.
– Вы сердитесь? – начала она, выдержав паузу.
Я пожала плечами.
– Давайте говорить начистоту, Люда. Вы считаете, я обидела вас тогда?
– Вы сказали, что думали.
– Я вас недооценила.
– Так бывает. Я понимаю.
– Но продолжаете препятствовать нашему общению... Запрещаете Вадиму ходить в родительский дом.
– Вы сошли с ума... Да разве он разрешения спрашивать стал бы?
– Вы правду говорите?
– Конечно.
– Вот что, Людмила. Переезжайте к нам.
– Зачем?
– Ну если вы не сердитесь на меня... А здесь вам будет намного лучше, просторнее. У Вадима большая, хорошая комната, но, если нужно, я могу уступить вам спальню...
– Нет, что вы, – перебила я ее, – нам спальню не надо. Мы насчет переезда подумаем. Это Вадик должен решить.
– Но вам, я надеюсь, ясно: вы будете здесь жить без прописки. Формальных прав на квартиру у вас не будет.
– Не беспокойтесь, у меня собственная жилплощадь есть.
– Я знаю.
– До свидания.
С тех пор я живу в этом роскошном доме.
Говорят: в каждом дому по кому. И тут тоже в предостаточном количестве имелись свои комья. Комья грязи, комья страдания. А свекровь... я скоро поняла – она есть не что иное, как сплошной ком нервов.
8
Меня она старалась не замечать. Я приняла вызов и платила ей той же монетой. Мне, с ранних лет познавшей законы улицы, легко давались такие игры.
К тому же у меня на руках оказались дополнительные козыри. Все свободное время Вадим проводил только со мной, да и Георгий Петрович по-своему был ко мне привязан.
Вообще за Георгием Петровичем водились некоторые странности. Он как огня боялся жены, но в то же время откровенно ей перечил. Например, когда при всех заговаривал со мной об успехах в институте, развязке нового фильма или о том, как я отношусь к перемене погоды. Валерия Михайловна обычно еле заметно бледнела, и Георгий Петрович вдруг замолкал, пугаясь собственной дерзости.
Иногда его поведение становилось совсем уж парадоксальным. Однажды за завтраком он спросил, почему я так плохо ем.
– Не хочется. Что-то болит голова...
– Да, бывает так у молодых женщин, – задумчиво произнес Георгий Петрович, – перед менструацией.
Все сделали вид, что ничего не произошло. Мы уже научились грамотно реагировать на его пассажи.
Помню, как я была удивлена, узнав, что Георгий Петрович работает вахтером на захудалой фабрике. Как он – выпускник факультета международной экономики – угодил туда?
Однако я не спешила удовлетворить любопытство, занятая медициной, Вадимом и домашним хозяйством, заботы о котором Валерия Михайловна не преминула полностью переложить на меня.
Как Золушка, я вылизывала пятикомнатные апартаменты, носилась по магазинам, готовила и сервировала ужины к Валериному приходу с работы. Ей непременно требовалась красивая сервировка.
Поначалу мне очень хотелось взбунтоваться. Мой бунт остановила бабушка:
– Не надо, Люда. Это же свекровь.
– Вот именно! Свекровь – пьет мою кровь!
– Ну не надо, детка, не надо. Ты старшего уважь.
– Меня б уважил кто!
– Так как же? Уважили! Позвали в свой дом. Она хозяйка в доме, а ты – ей помощница.
Возможно, в таком распределении обязанностей и просматривалась некая справедливость. Я была в те годы великовозрастной студенткой, а Валерия Михайловна много работала и хорошо зарабатывала. В начале суровых девяностых она, не бросая своего министерства, пристроилась переводчицей в какое-то, кажется, российско-французское совместное предприятие.
На новом месте Валерию Михайловну ценили и всякий раз присылали за ней красивую серебристую иномарку. Поздним вечером эта машина доставляла свекровь обратно. Она возвращалась утомленной, в несвойственном ей взволнованном, возбужденном состоянии.
Мне грешным делом казалось, что у Валерии Михайловны на фирме появился любовник. Ничего удивительного, она еще молода, привлекательна, а с мужем – давно уже врозь.
Спят они в разных комнатах. По сто раз в день она напоминает ему про какие-то таблетки и вообще говорит с ним, как с ребенком. Хотя как иначе можно с ним разговаривать?..
Мне по большому счету нравились происшедшие в ней перемены. В свекрови появились проблески человечности. Раньше я в ней этого не замечала. Даже любовь к сыну была у нее какой-то извращенной, жесткой, железной. А теперь она стала теплеть, словно оттаивать после затянувшихся морозов.
Как-то раз Валерия Михайловна вернулась с работы особенно поздно. Мужчины спали. Я готовилась к экзамену и по совместительству исполняла обязанности кухарки и экономки.
– Вам рыбу или бефстроганов?
– Спасибо, Люда. Не надо ничего. Может быть, чаю, хотя...
– Ну, чаю-то мы с вами обязательно выпьем.
– Да, выпьем чаю... И, Люда, я хотела тебя спросить... Вот ты живешь у нас несколько лет. Тебе ничего не кажется странным?
– Нет.
Она усмехнулась:
– Я убеждаюсь: вторично недооценила тебя.
– О чем вы?
– Ты очень хорошая девочка, Люда. И прекрасная пара моему сыну.
Ее слова прозвучали так неожиданно, что я отнеслась к ним, как к чему-то кощунственному.
– Валерия Михайловна, ну что вы...
– Я-то? – переспросила она с печальной улыбкой. – Я ничего. Теперь даже умереть спокойно могу.