Читать интересную книгу Шакал (Тайная война Карлоса Шакала) - Джон Фоллейн

В отсутствие Рамиреса Наваса Ильич стал настоящим авторитетом для своего младшего брата Владимира. “Мой брат заменил мне отца, — вспоминал тот. — Он объяснял мне, как надо себя вести в семье и в обществе. Он всегда представлялся мне очень правильным, хорошим и нравственным человеком. Он не был грубым, всегда был расположен к людям и он был нежным, любящим братом”.{30}

Британские газеты приписывали братьям, Ильичу и Ленину, одно жестокое хобби: оба они якобы увлекались стрельбой из огнестрельного оружия в Королевском стрелковом клубе Кенсингтона. При этом делались ссылки на некие анонимные заявления бывших членов клуба, которые помнили двух элегантно одетых юношей из Венесуэлы. Однако в регистрационном журнале клуба нет никаких упоминаний о братьях, отсутствуют записи и о трехмесячном испытательном сроке, обычном для кандидатов в члены клуба. Согласно результатам расследования, проведенного отделением антитеррористической деятельности Скотленд-Ярда СО-13, Ильич и Ленин даже близко не подходили к этому клубу.

В это время Ильича гораздо больше интересовали хлопки пробок открываемых бутылок шампанского, чем оружейная стрельба. Облаченный в синий морской блейзер или в элегантный костюм с жилетом, так, чтобы выглядеть старше своих лет, он сопровождал свою общительную мать на приемах, которые латиноамериканские посольства устраивали для оказавшихся за пределами родины соотечественников. Если судить по редкой фотографии, сделанной на одном из приемов, сыновний долг был не единственной причиной, побуждавшей его посещать подобные сборища. На ней мы видим Ильича с безупречно расчесанными на пробор волосами, жадно горящими глазами и застывшей на лице кривой улыбкой; он стоит за спиной матери, увешанной драгоценностями, сжимая левой рукой локоть симпатичной темноволосой девушки, стоящей рядом с чопорным видом. “Светская жизнь латиноамериканского плейбоя”, — насмешливо прокомментировала этот снимок много позднее французская полиция.{31}

Ильич не видел поводов скрывать свою любовь к роскоши и открыто восхищался образом жизни, основанным на простых удовольствиях и дружбе, который проповедовал греческий философ Эпикур. “Я люблю вкусную пищу, добрую выпивку и хорошую сигару, — признавался Ильич. — Люблю спать в удобной, только что застеленной постели. Люблю хорошую обувь. Люблю играть в карты — в покер и блэкджек. Люблю вечеринки и танцы. Но я против «права собственности». То, что имею я, принадлежит и остальным”.{32} Ильич утверждал, что все, от чего он получает удовольствие, может быть выражено тремя словами — “жизнь, долг, революция”.

Вскоре после приезда в Лондон он познакомился с группой молодых британских активистов, которые хотели организовать международный коммунистический союз студентов. Помощь Ильича была встречена с огромной благодарностью, однако в действительности он отошел от этой группы после первого же собрания, “потому что я понял, что за нами круглосуточно следит полиция”.{33} Ильич предпочитал делать первые шаги в политике более осторожно. Задание, порученное ему агентом подполковника Хуана де Диоса Монкада Видала, возглавлявшего основную группу венесуэльских повстанцев “Революционные силы национального возрождения” (I960— 1970-ые годы), впервые познакомило его с Восточным коммунистическим блоком: “Меня попросили создать единую молодежную организацию Венесуэлы на территории Восточной £вропы. И я сказал, что готов выполнить это задание”.{34}

Деятельность Ильича была прервана в конце 1967 года в связи с прилетом из Венесуэлы его отца. Рамирес Навас решил забрать Ильича и Ленина из Лондона, чтобы они поступили в Сорбонну, и поэтому отправился с ними через пролив в исследовательскую экспедицию, чтобы разузнать все относительно читающихся курсов и условий жизни. Для братьев это было первое посещение французской столицы. Отец с сыновьями неторопливо обходили лекционные залы, богато украшенные лепниной, и бесконечные коридоры древней Сорбонны, а представители не менее древней французской бюрократии посвящали их в тайны византийской вступительной процедуры.

Однако все их усилия оказались бесплодными, так как в мае 1968 года начались студенческие волнения, когда студенты перегородили баррикадами Латинский квартал, подняли красные флаги и начали забрасывать камнями ненавистных полицейских. Несмотря на то, что эти крупнейшие в современной истории Франции волнения в значительной степени были инспирированы марксистами, отец Ильича не захотел видеть своих отпрысков на баррикадах или среди тех 800 человек, которые пострадали во время боев. Рамирес счел, что обстановка во Франции слишком напряженная, и план обучения в Сорбонне был отвергнут.

Вместо этого Рамирес Навас решил отправить братьев в Москву, которая за год до этого отметила пятидесятую годовщину Великой Октябрьской социалистической революции. Давление, оказанное отцом Ильича и Ленина на культурного атташе посольства СССР в Лондоне, увенчалось успехом, хотя дипломат не мог не оценить театральные заверения Рамиреса, что “мы не состояли, не состоим и не будем состоять в коммунистической партии Венесуэлы”. Ильич и Ленин получили места в Университете дружбы народов имени Патриса Лу-мумбы и приступили к занятиям в сентябре 1968 года.

И снова тень КГБ пересекает жизненный путь Ильича. Означает ли его поступление в университет то, что он был завербован советской секретной службой, как это склонны считать многие источники? Сам Ильич только подливает масло в огонь. “Еще до приезда в Москву я встретился с представителем КГБ в Лондоне, работавшим в Советском посольстве. Благодаря этому я смог получить советскую визу и билет на самолет до Москвы, невзирая на то, что у меня не было гранта для получения стипендии, который получил в тот год мой брат Ленин. Это придало мне определенный вес в Москве”, — заявил Ильич во время судебного разбирательства во Франции.{35}

Однако на следующем допросе Ильич берет свои слова обратно: “На предыдущем допросе я сказал вам, что резидент КГБ в Лондоне предложил мне авиабилет до Москвы. На самом деле все было не так. Он предложил мне билет, но я отказался. Я купил его, заплатив из собственного кармана, на те деньги, которые дал мне отец. Я должен был лететь самолетом британских авиалиний”.{36} А некоторое время спустя уже другому французскому судье он признался, что этими противоречивыми заявлениями он хотел привлечь внимание к своему положению. “Мне нужно было попасть на страницы газет. «Карлос и КГБ» — я был уверен, что из этого что-нибудь выйдет. Летом 1968 мне было восемнадцать с половиной лет. Неужели вы думаете, что такой юнец мог знать резидента КГБ в Лондоне? Бросьте, не смешите людей”.{37}

Врал ли он в первый раз или позднее испугался, что зашел слишком далеко, говоря о “связи с Кремлем”? Протоколы коммунистической партии Венесуэлы свидетельствуют о том, что грант на учебу Ильич получил от Общества советско-венесуэльской дружбы — это подтверждено письмом руководителя партии, адресованным следствию по делу Карлоса, что говорит об определенной помощи, которую оказывал ему Советский Союз.{38}

* * *

Университет им. Патриса Лумумбы, более известный, как Университет дружбы народов, служил кузницей кадров руководящего состава для стран “третьего мира”, являвшихся клиентами Советского Союза. Одно его название звучало как осуждение инициаторов “холодной войны”: осенью 1960 г. с благословения ЦРУ молодой полковник конголезской армии Жозеф Мобуту арестовал премьер-министра Лумумбу — ключевую фигуру в африканских амбициях Москвы. Лумумба был подвергнут пыткам и затем казнен. Мобуту совершенно не нуждался в дюжине приготовленных ЦРУ ядов, которые предполагалось подмешать премьер-министру в еду или зубную пасту.

“Мы мечтали о том, чтобы поехать в Москву”, — говорил Ильич много лет спустя.{39} Он вместе с младшим братом приступил к учебе через несколько недель после того, как советские танки вошли в Чехословакию и раздавили бурную “пражскую весну”. Вскоре они выяснили, что дисциплина в этом космополитическом университете, шесть тысяч студентов которого были отобраны на местах коммунистическими партиями, столь же строга, как и его модернистская архитектура. Однообразные здания из серого бетона окружали безобразный искусственный пруд. Единственное цветовое пятно приходилось на карту мира, нарисованную на фасаде одного из зданий, которая должна была символизировать идеалы университета: факел на фоне раскрытой книги (символа знаний) полыхал разноцветными языками пламени, которые волнами расходились по планете. Возможно, Ильич черпал некоторое утешение в этой фреске, когда, съежившись от холода суровой русской зимы и надвинув черный берет, который он носил в память о Че Геваре, павшем под пулями за год до этого, он тащился на лекции через унылую площадь. По случайному совпадению, центр пламени располагался поблизости от Венесуэлы.