— Но вы догадались и перепоручили дело Ларме.
— Вы сейчас пьете кофе в аналитическом отделе. Это мозг института, — улыбаюсь я, играя непонятно кого. И вдруг понимаю, что генсек приняла меня за начальника отдела. На двери фамилии нет, только должность, а в кабинете я одна.
— Вам не нравится наша программа, наша партия, но из высших соображений вы не стали совать палки в колеса, — заключает генсек. — Я предлагаю вам возглавить аналитический сектор нового правительства.
Ух ты… Чур меня, чур!
— Я пока не собираюсь менять место работы. И мне не нравится ваше резко отрицательное отношение к прогрессу и науке.
— Реалисты выбрали прогресс. Нам приходится играть на его недостатках. Это политика, Тони, ничего больше. И будем честны: нельзя гнать прогресс как лошадь на скачках. Иногда нужно остановиться и оглядеться — а туда ли мы скачем? В общем, если надумаете — место за вами. Придется, правда переехать на Семь Холмов. Поближе к резиденции правительства. У вас будет небольшой особнячок, служебная машина. Там имеются отличные ясли и детские сады с полным пансионом.
— Заманчиво, очень заманчиво… А вы не пробовали предложить эту должность Ларме?
— Хорошие у вас бутерброды. А кофе — дерьмо. Я пробовала говорить с Лармой. Она очень вежливо и мягко выставила меня за дверь.
— Что же она сказала?
— То же, что и вы. Что вы провели анализ ситуации и пришли к выводу о нецелесообразности публикации этнической программы. Что она проверила ваши расчеты и пришла к аналогичным выводам.
О деле больше не говорим. Пожираем сонькины бутерброды и запиваем дешевым растворимым кофе. Я бы сейчас сожрала кусок пластилина с опилками — и вкуса не почувствовала. Несмотря на все, эта женщина мне чем-то симпатична.
— Если не секрет, на чем прокололись в питомнике? — спрашивает она, оглянувшись на дверь и облизывая пальцы.
— На трелевочном тракторе. Мурашей я обнаружила ночью, а в восемь утра рабочие уже рубили просеку. Не могла дирекция так быстро договориться с лесничеством. А в общем, я довольна командировкой. Интересно было.
На прощание генсек оставляет мне визитную карточку и говорит условную фразу, которую я должна сказать телефонистке.
Гости уезжают, а у меня начинается запоздалая реакция. Сижу, дрожу, тупо смотрю в стену. Меня хотели купить с потрохами. За дом, машину и ясли для звереныша. Осмотрели, побеседовали и хотели купить. Утром я абстрактно ненавидела генсека стабилистов, а расстались почти друзьями. Я не поддалась на уговоры, но это случайность. Испугалась ответственности, струсила, или по идейным соображениям? Да всего понемногу.
Вскакиваю, вру Лолочке-секретарше, что ухожу в местную командировку, и бегу в парк нервы успокоить. Марширую по дорожкам и лужам чуть ли не бегом. Ветка хлещет по глазам. Зачем-то хватаю ее и начинаю ломать. Ветка сопротивляется. Выкручиваю яростно и самозабвенно. Прохожие удивленно косятся на меня. Наконец, измочаленная ветвь летит в кусты. Вместе с ней куда-то улетает ярость, подавленность и неуверенность. Почему, когда дело касается работы, так просто разложить все по полочкам? А как прихватывает за живое, мозги в кучку… Аналитик, блин! Проблема-то стара как мир. Пусть случайно, но я выбрала верную сторону. Ларма говорит, трудно совершить только первый Поступок. Типа того, что трудно помирать только первый раз. И хватит об этом. Глубокий вдох — и полный выдох. Я спокойна. Лапки перестанут трястись, и буду совсем спокойна…
Дома рассказываю обо всем Соньке.
— Тони! Ты молодчина! Я тобой горжусь! — кричит она и бросается мне на шею.
Через три дня ясли и вся больница знают, что генсек ела сонькины бутерброды.
— … У нее два высших, — сообщает Ларма, просмотрев на компьютере запись нашей беседы. Телекамера ее компьютера стоит не сверху на мониторе, как обычно, а в углу стола на стопке старых отчетов. Якобы не работает. но шторка над объективом не опущена. А в углу экрана — незаметная кнопочка без подписи. Ларма приучила меня записывать все визиты и совещания на видео, или хотя бы на диктофон для последующего анализа с блокнотиком и карандашом в руках. Это создает впечатление безупречной профессиональной памяти. Вот теперь мы чуть ли не в покадровом режиме изучаем беседу с генсеком.
— Ты великолепно сыграла. Спокойствие, профессионализм. И ее предложение — это вполне серьезно. Отличный служебный рост. Здесь, в институте, нам ничего не светит. Достигли потолка. А там…
— Не хочу со стабилистами связываться. Они ретрограды.
— Тони, милая, ты возглавишь их аналитический сектор. Это ты будешь определять их политику.
— А ты сама не хочешь?
— Мне и здесь хорошо.
— Мне тоже. С тобой бы я пошла. А одна не хочу. Дура, да?
— Ну, как хочешь. Честно пыталась тебя переубедить.
— Ларма, чучело мое ненаглядное, я знаю, какая ты можешь быть убедительная! Просто ты не хочешь со мной расставаться. И я не хочу. А какие у нее два высших?
— Первое — экономическое. А второе — ты умрешь. Театральный институт по факультету режиссуры.
— Артистка…
— Режиссер. То, что происходит на улицах — подготовка к реформе судебной системы. Стабилистам нужен хаос как оправдание судебного беспредела. И они ввергнут всю планету в хаос. Тони… Ищи убежище, Тони. Семь Холмов — хорошее убежище на ближайшие два-три года.
В полвторого ночи — настойчивые звонки в дверь. За окном — дождь.
— Началось…
— Не открывай, — лепечет Сонька, — я в милицию звоню.
— Только милиция так и может ночью звонить, — отбираю у Соньки телефон, вооружаюсь кочергой и крадусь ко входной двери.
— Кто там? — Боже, голос как у курицы с перерезанным горлом.
— Тони, открой!
Мамочка моя, Элла со здоровенным столитровым гомеостатом. Пропускаю ее в квартиру и запираю дверь на все замки. Элла мечется по гостиной, всхлипывая отодвигает от стенки диван, выдергивает из розетки вилку торшера, втыкает шнур своего сундука. Просыпается и начинает хныкать Сонькин звереныш. Элла подвывает ему в закутке за диваном, обнимая гомеостат. А ведь в нем одни аварийные аккумуляторы больше пуда весят. Сажусь на корточки рядом с ней, глажу по щеке.
— Успокойся, милая.
— Тони, помоги мне. Я случайно узнала. В дирекцию секретный факс пришел, а я по институту в ночь дежурила. Как раз в предбаннике чай пила. Разгоняют наш институт! И нашу лабораторию — в первую голову. Приказано собрать все материалы и уничтожить в присутствии эмиссара Желтого дома. Пятнадцать лет труда, понимаешь! Сжечь все, что мы делали, все, чего достигли.
— Элли, милая, но я-то чем помочь могу?
— Ты можешь, — зашептала она, схватив меня за руку. — Я бы сама, но не могу, у меня группа крови неподходящая. У тебя все подходит — группа крови, резус, срок, совместимость. Все готово, понимаешь! Все еще неделю назад готово было! Мы подали заявку на арестантку с одной беременностью. Я еще тогда своих, институтских по медкартам проверила. Но тебя просить побоялась. Арестантку выписала. Со дня на день ждали. А вместо нее — факс! Образец долго храниться не может, понимаешь? Он живой!
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});