— Мы аккуратны, какъ хронометръ, а вы просрочили ваше время… — говорилъ онъ по-нѣмецки. — Вы звали насъ на партію въ крокетъ ровно въ три часа, мы были безъ двухъ минутъ три у васъ, а вы являетесь домой только въ шесть минутъ четвертаго.
Гельбке въ свою очередь вынулъ часы и сказалъ:
— Двѣ минуты четвертаго, но я думалъ, что мои часы впередъ.
— Ваши часы отстали — это вамъ говоритъ часовыхъ дѣлъ мастеръ, — стоялъ на своемъ Грусъ. — Дайте ваши часы и я имъ прибавлю ходу.
Грусъ прибавилъ ходу часамъ Гельбке. Между прочимъ у калитки происходили взаимныя привѣтствія.
— Ну, какъ ваша невѣста, герръ Грусъ? — спросила мадамъ Гельбке.
— Frisch, raunter und gesund… — отвѣчалъ Грусъ, входя вмѣстѣ съ другими въ палисадникъ дачи. — Цвѣтетъ какъ роза.
— Когда свадьба?
— У невѣсты не хватаетъ до свадьбы тридцать три рубля, у меня сто четырнадцать.
— Такъ давно копите и все еще не хватаетъ. Вы, Грусъ, должно быть много пьете пива и много курите сигаръ.
— О, нѣтъ… Дома за работой я теперь курю трубку, мадамъ Гельбке, что дѣлаетъ мнѣ четыре рубля экономіи въ мѣсяцъ, но что вы сдѣлаете, если мои давальцы все такой народъ, какъ вашъ Гельбке. У него часы отстаютъ, а онъ не несетъ ихъ къ часовому мастеру.
— Гельбке годъ назадъ чистилъ у васъ свои часы и если они отстаютъ теперь, то это ваша вина. Нѣтъ, въ самомъ дѣлѣ, когда-же свадьба?
— Скоро. Я полагаю, что къ сентябрю у насъ будетъ назначенная для женитьбы сумма въ тысячу пятьсотъ рублей. На прошлой недѣлѣ я получилъ готовое мѣсто для заводки часовъ въ одномъ пріютѣ, кромѣ того генералъ фонъ Пфифендорфъ поручилъ мнѣ выбрать ему хорошіе бронзовые часы для гостиной и здѣсь я буду имѣть рублей пятнадцать коммиссіи.
— Ну, Гельбке! Скорѣй крокетъ, крокетъ! — хлопалъ въ ладоши Грюнштейнъ. — А пока, гдѣ ваши дѣти? Я имъ принесъ изъ вашей аптеки ячменные леденцы. Густинька, Фрицхенъ! Da haben sie roстинцы.
Мадамъ Гельбке радостно улыбнулась, подвела къ Грюнштейну дѣтей и говорила:
— Кланяйтесь и скажите: благодарю, герръ провизоръ.
— А какъ идетъ у нихъ дѣло съ гимнастикой?
— О, Фрицъ совсѣмъ акробатъ, — отвѣчалъ за жену Гельбке и прибавилъ: — Амальхенъ! Ты не просрочь время. Въ три съ половиной часа они должны дѣлать четверть часа упражненія на трапеціи, а въ четыре часа имъ слѣдуетъ получить въ пищу казеинъ. Есть-ли для нихъ молоко?
— О, sei ruhig… Я не какъ ты… Я аккуратная мать, — отвѣчала мадамъ Гельбке. — Мои часы на шесть минутъ не отстаютъ.
— Aber, Amalchen… — хотѣлъ оправдываться Гельбке.
— Нечего, Амальхенъ! Ты былъ вчера въ городѣ и могъ повѣрить часы по пушкѣ. Наконецъ, вчера была суббота… Къ вамъ по субботамъ ходитъ въ контору для заводки часовъ часовыхъ дѣлъ мастеръ и ты могъ у него повѣрить свои часы. Гельбке! Ты перестаешь быть аккуратнымъ! — погрозила она ему пальцемъ.
Гельбке и Аффе устанавливали дуги крокета и вынимали изъ ящика шары.
— А апотекершнапсъ будете пить? Я принесъ апотекершвапсъ, — говорилъ Грюнштейнъ, вынимая изъ кармана аптечный флаконъ съ красной жидкостью.
— Нѣтъ, нѣтъ! Теперь нельзя! Гельбке и Аффе пили четыре шнапса за фрюштикомъ! — вскричала мадамъ Гельбке. — Они пили и такъ больше своей порціи. Я позволяю Гельбке пить не больше двухъ шнапсовъ по воскресеньямъ за фрюштикомъ. А это все Аффе виноватъ.
— Мамахенъ, мы пbли только три шнапса, а четвертый ты намъ не дала, — заискивающимъ тономъ сказалъ Гельбке.
— Врешь, врешь! Четыре.
— Я и Грусъ выпили сегодня тоже по четыре.
— Это не дѣлаетъ вамъ честь. А невѣстѣ Груса я скажу, чтобы она лишила его за это права три дня цѣловать ея руку.
Гельбке подошелъ къ женѣ и тихо сказалъ:
— Мамахенъ, вѣдь Грюнштейнъ угощаетъ, вѣдь этотъ шнапсъ будетъ даромъ. Позволь намъ выпить.
— Даромъ! Ты забываешь, что я должна подать колбасы на закуску. Вѣдь Грюнштейнъ безъ закуски пришелъ, — также тихо отвѣчала она. — А хлѣбъ?
— Полно, Амальхенъ… У васъ отъ фрюштика осталось десятокъ раковъ — вотъ мы раками и закусимъ.
— А порядокъ? Ты ни во что не ставишь порядокъ? А твоя печень? Вотъ ежели-бы ты былъ капиталистъ, то я позволила-бы тебѣ рисковать здоровьемъ. Ты долженъ беречь свое здоровье для жены и дѣтей.
— Душечка, вѣдь я застраховалъ для васъ свою жизнь въ пять тысячъ. Позволь, мамахенъ, выпить шнапсъ.
— Пей, но я буду сердиться, — отвѣчала мадамъ Гельбке и надулась.
— Есть разрѣшеніе на шнапсъ? — спрашивалъ Грюнштейнъ, слѣдившій за перешептываніемъ.
— Есть, есть! — радостно воскликнулъ Гельбке.
Появилась рюмка и тарелка раковъ.
— На травѣ будемъ пить, на травѣ… Садись всѣ на траву… Садись вокругъ, — командовалъ Аффе и весело запѣлъ:
«Bin ich in Wirthshaus eingetretenGleich einen grossen Kavalier,Da lass icli Brodt und Braten liegenUnd ffreife nach den Korkenziher…»
— О, Аффе! Какой вы кутила. Я не люблю такихъ. Я удивляюсь, какъ вамъ ваша сестра позволяетъ, — погрозила ему пальцемъ мадамъ Гельбке.
Мужчины по очереди пили апотекершнапсъ.
— Восторгъ, что такое! — говорилъ Гельбке, проглатывая рюмку жидкости.
— На самомъ лучшемъ спирту и собраны всѣ травы, способствующія къ пищеваренію. Это жизненный элексиръ, — хвастался Грюштейнъ.
— Честь и слава провизору Грюнштейну! — крикнулъ Аффе.
— Удивительная крѣпость! — сказалъ Грусъ.
Мадамъ Гельбке продолжала дуться и шептаться съ сестрой Аффе.
— Мамахенъ! Мы такъ веселимся, а ты дуешься и разстраиваешь наше веселье. Полно, брось… Hier ist so gemüthlich, aber du… Ach, Schande…
— Sehr gemüthlich! Ausserordentlich gemüthlich! Еще… — кричалъ Аффе, подставляя рюмку и прибавилъ по-русски: — Русская пословица говоритъ: остатки сладки.
— Meine Herrschaften! Wollen wir noch выпивае'en, — предложилъ Грюнштейнъ, спрягая русскій глаголъ «выпить» на нѣмецкій манеръ. — Мадамъ Гельбке насъ проститъ. Она добрая.
Предложеніе было принято.
VII
ПАКИ И ПАКИ У РУССКИХЪ
Лѣсной. Вечеръ. Солнце, позолотивъ въ послѣдній разъ крыши домовъ, опустилось за сосны. Повѣяло прохладой. Поулеглась пыль на дорогѣ. Стала садиться роса. На балконахъ и терассахъ дачъ появились самовары. Бродили по улицамъ пьяные дворники. Раздавались гдѣ-то отдаленные звуки гармоніи, кто-то гдѣ-то сочно ругался. На терассѣ, около остывшаго самовара, передъ только что сейчасъ выпитыми стаканами и чашками сидѣло семейство Пестиковыхъ. Супруги молчали, дулись другъ на друга и позѣвывали. Дѣти еще продолжали пить чаи, раздрызгивая въ чашкахъ куски булки. Клавдія Петровна Пестикова наградила ихъ подзатыльниками и прогнала спать. Изъ комнатъ сталъ доноситься ревъ ребятъ. Михайло Тихонычъ Пестиковъ пыхтѣлъ и усиленно затягивался папироской.
— Переодѣться въ халатъ, что-ли, — пробормоталъ онъ, отправился въ комнаты и вскорѣ оттуда явился въ халатѣ и туфляхъ.
Клавдія Петровна тоже сходила въ спальню и вернулась въ ситцевой блузѣ и безъ привязанной косы, а съ собственнымъ крысинымъ хвостикомъ. Она сидѣла съ размазанными по лбу бровями. Сѣроватая полоса отъ накрашенной брови шла кверху и упиралась въ проборъ волосъ.
— Марѳа! — крикнула она кухаркѣ. — Прибирай самоваръ-то!
Что ему тутъ торчать. Самоваръ прибранъ.
— Вотъ и еще воскресенье прошло, — проговорилъ Пестиковъ.
— Да ужъ нечего сказать, пріятное воскресенье, пріятный праздникъ! — отвѣчала жена.
— Кто-же, душенька, его испортилъ? Вѣдь ты сама. Сама ты полѣзла на ссору съ Доримедонтихой, сама ты задѣла сосѣдку и сцѣпилась съ ней.
— А по вашему, молчать, по вашему, дозволить надъ собой дѣлать всевозможныя надругательства?
— Мало-ли про кого что говорятъ заглазно.
— Вовсе не заглазно. Доримедонтиха прямо во слѣдъ мнѣ хохотала надъ моимъ платьемъ, она нарочно такъ хохотала, чтобы я слышала.
— Да можетъ быть она объ чемъ-нибудь другомъ хохотала.
— Ну, ужъ пожалуйста! Что я маленькая, что-ли! Развѣ я не понимаю? А эта наша сосѣдка, такъ просто она меня бѣситъ своимъ нахальствомъ. Чисто обсерваторію у себя на балконѣ устроила. И какъ только у насъ въ саду какой-нибудь разговоръ — сейчасъ она выскочитъ на балконъ, выпучитъ глаза и свой лопухъ разставитъ, чтобы ни словечка не проронить, что мы говоримъ.
— Но вѣдь тутъ дачи такъ смежно построены, такъ виновата-ли она?
— А вы зачѣмъ меня въ такое мѣсто завезли жить, гдѣ дачи смежно построены?
— Душечка, ты сама выбирала дачу.
— Я думала, что палисадникъ, отдѣляющій нашу дачу отъ сосѣдней дачи, заростетъ чѣмъ-нибудь.
— Чѣмъ-же тутъ зарости, если и кустовъ-то нѣтъ, а сидитъ всего на все двѣ голыя сосны. Сосѣдскій балконъ такъ устроенъ, что…
— Пожалуйста не заступайтесь за эту шлюху, иначе я додумаю, что у васъ съ ней шуры-муры начинаются. Да и то… Всякій разъ какъ я про нее начну — вы сейчасъ заступаться. Какая-нибудь дрянь — и вамъ дороже жены.